Сейчас, по прошествии времени, я нахожу в себе силы, чтобы описать то, что со мной произошло. Пытаясь на бумаге выразить свои чувства, я ощутил массу препятствий. Помню, как я был маленьким мальчиком, помню свои ощущения. И самым главным из моих чувств была любовь к маме. Она была самой ласковой, самой красивой. Я с сочувствием смотрел на своих друзей: с мамами им совершенно не повезло, ведь самая лучшая мама была у меня. Я часто пытался сказать ей, как я её люблю.
— Мама, я люблю тебя! Я тебя очень люблю! Я тебя очень-очень люблю!
Я ощущал своё полное бессилие в попытке выразить свои чувства, мою любовь не смогли передать и миллион "очень-очень". Так я впервые столкнулся с ограничением языка мира взрослых. Они, эти ограничения, связывают меня по рукам и ногам теперь, когда я описываю эту сказку, пришедшую из моего детства.
Конечно, мне не удастся передать все мои переживания, но я прошу тебя, читающего мой рассказ: будь открыт, как ребёнок. И единственным табу для тебя должно стать табу на пошлость.
***
Я заметил их издалека, в то время как они шли нам навстречу. Это была скромно одетая стройная женщина с неуловимо знакомым лицом, которая с улыбкой смотрела на меня. Рядом шла ярко накрашенная пышная блондинка с вызывающим взглядом, по-видимому, её дочь. Ну да, их было сложно не заметить, поскольку они сами выделили меня из толпы, глядя на меня, как на своего знакомого.
— Женечка, приветик, дорогая! — воскликнула моя мама, обнимая и целуя женщину.
— Здравствуйте, — без улыбки произнесла девушка — блондинка.
Мне стало неприятно от её пристального оценивающего взгляда. Такой взгляд бывает у какой-нибудь девахи на корпоративе, когда она решает, стоит ли с тобой уединиться для ничего не обязывающего интима, или нет.
— Знакомься, Павлик! Это твоя сестра Леночка, — провозгласила мама.
Увидя недоумение на моём лице, она добавила, засмеявшись:
— Молочная сестра! А это твоя вторая мама, Женя. Она кормила тебя, когда ты был совсем маленьким.
Они обе рассмеялась. В контрасте со своей дочерью, Евгения Александровна обладала каким-то врождённым обаянием, сразу располагавшим к себе. И я даже вздрогнул от её мягкого и низкого голоса, показавшиеся удивительно знакомым.
— Твоей маме приходилось работать по ночам, Павлик…
В этот миг я вдруг почувствовал, что мне чрезвычайно приятно от того, что эта милая женщина называет меня Павликом.
— И я кормила вас обоих. Одну грудь сосала Ленка, другую — ты.
Она смущённо хихикнула. Я машинально уставился на грудь женщины. Женщина была в плащике, и грудь её конечно, выделялась, как у всех женщин, но что я, чёрт возьми, собирался там рассмотреть? Я поднял взор, увидел, что она перехватила мой взгляд, и почувствовал себя полным и окончательным идиотом.
— Ну да, — добавила она со слегка лукавым выражением — как-то так…
— Её дочь смотрела на меня уже с интересом, но я счёл за благо скромно опустить глаза.
Мы прошли ещё немного вчетвером, а я всё пытался вспомнить, где мог видеть лицо этой женщины. И наконец, смог вспомнить. Нет, я не видел её раньше. Она была очень похожа на какую-то забытую актрису ещё советских времён. Да, я видел отрывок из старого фильма. "Опасный поворот", кажется. И помню, как меня поразили лицо, голос этой актрисы, её такие мило неловкие, в чём-то беспомощные движения и жесты. И позднее я размышлял о том, что образ этой актрисы врезался мне в память не случайно. Видимо, детские, неосознанные воспоминания о моей кормилице так дали о себе знать.
Вспомнил. Актрису звали Антонина Шуранова.
***
Это был самый конец весны, ну или самое начало лета. Было на удивление тепло, и готовилась распуститься сирень. Я шёл по двору школы в тихом сонном микрорайоне и слушал заливистое пение птиц. Я подставлял лицо ласковым лучам солнца и улыбался ему. Я был молод, полон надежд, а вся жизнь была ещё где-то впереди. Скоро дни станут длиннее, сирень наполнит ароматом нагретый воздух, а ночи станут короче, недоступнее, желаннее…
— Здравствуй, Павлик! — услышал я неожиданно.
Обернувшись, я в изумлении уставился на немолодую стройную женщину рядом с собой.
— Евгения Александровна?! Здравствуйте…
— Ой. Зови меня "тётя Женя". Хорошо?
— Да, тётя Женя.
— Зайдёшь ко мне? Я здесь совсем рядом живу.
— Дайте вашу сумку. Давайте, давайте, я донесу.
В хрущёвке Евгении Александровны были какие-то джунгли. Всё заполнено цветами. Экзотическими, вьющимися везде, разгульно цветущими, разными. Уютный диванчик, на который я сел, сразу заключил меня в свои объятия, из которых не хотелось уходить. В открытое окно врывался солнечный свет, разноголосый гам птиц. Слабый тёплый ветерок аккуратно трогает моё лицо.
Почему-то не могу собраться с мыслями. Из хрустального стакана в моей руке делаю очередной глоток, но это не помогает. Из кухни неслышно появляется тётя Женя. Она стоит вполоборота ко мне и задумчиво смотрит в окно. Я обращаю внимание на то, какая у неё бесподобная фигура. Фигура балерины в отставке. Внезапно представляю, как она исполняет балетные па. Её руки словно обнимают невидимую вазу, ножки сомкнуты, ступни вывернуты немыслимым образом. На кончиках пальцев она исполняет дорожку шагов. Вот она наклоняется, одна ножка летит вверх, головка запрокинута, руки обнимают пустоту…
— Ну как ты, Павлик?
Я поднимаю веки и совсем рядом вижу её глаза. Она смотрит на меня с нежностью. Подушечки длинных тонких пальцев едва касаясь, проводят по моей щеке. Я испытываю такое же удовольствие, как бездомный котёнок от случайной ласки. Тянусь щекой вслед за её рукой.
— Павлик, Павлик, ты совсем одичал…
Кто это сказал? Неважно. Она вновь протягивает ко мне руку, и я ловлю её. Подношу к губам её пальцы, целую их всех, целую обручальное кольцо, которое уже не снимается после смерти мужа. Почему так мучительно ноет в груди? Я чувствую так, как будто меня тайно обокрали, и лишь теперь я это узнал. Но ведь на самом деле, я ничего не хочу. Я хочу лишь того, чтобы эти руки с материнской нежностью продолжали меня ласкать, как ребёнка.
— Тётя Женя, мне так приятно… Я не могу понять почему, не могу сформулировать. Послушайте…
— Говори Павлик, говори. Я слушаю…
Я чувствую на лице её дыхание. Её губы шепчут у самого уха:
— Что ты хотел сказать мой мальчик?
С трудом проглатываю комок в горле.
— Я сейчас понял, что меня в детстве обокрали. Меня лишили единства с моей мамой, оторвали от материнской груди. И с тех поря один.
Тёплое дыхание на моих губах, я облизываю их, как в горячке бреда.
— Я совсем один, тётя Женя, Я ОДИН!
— Не кричи, Павлик, не кричи. Ты не один…
Её губы мягко, но настойчиво прижимаются к моим. Это губы опытной женщины, они пахнут вином, они пахнут молоком, они пахнут особым, граничащим с бесстыдством, опытом. Бухает в груди, я чувствую пробуждающуюся чувственность. Она освобождает мой рот, от кончика полуоткрытых губ тянется сладкая ниточка слюны. Она глубоко дышит через нос, я тоже. Потеряв дыхание, она говорит с паузами: и
— Павлик, тебя любят… Тебя любит мама… Она не может любить тебя так… Так как я… Но она бы любила тебя… Если бы это было возможно…
Её губы принимаются касаться моего лица. Нежно, быстро, мимолётно. Её горячее дыхание будоражит, я пью его, вдыхаю его.
— Ты не веришь? Ну, представь… Представь, что я — твоя мама… Неужели она любит тебя меньше, чем я?..
С коротким полувздохом — полустоном она вновь завладевает моим ртом. Помимо моей воли, мои руки поднимаются и кощунственно прижимаются к тёплому гибкому, стоящему на коленях телу рядом со мной. Оно эфемерно прогибается под моими руками, избегая их, словно мираж.
— Же… Женя, это немыслимо! — выдыхаю я.
И так же немыслимо, как называть эту женщину тётей. Какая девушка сравнится с ней!
В следующий момент она с ловкостью наездницы перешагивает через меня и опускается на мои бёдра.
— Да, Паша, немыслимо. Мысли только мешают, и ты просто не думай ни о чём. И помни: я твоя мама. Ведь это правда, я кормила тебя своей грудью. Я никакая не тётя Женя. Называй меня мамой!
Я закрыл глаза, силясь переварить всё это. Словно прочитав мои мысли, женщина легонько шлёпнула меня по щеке:
— Не включай мозг! Это не убогость ролевой игры, это реальность. Реальность, Павлик, данная нам в ощущениях. Хочешь молочка?
Тупо уставившись, я смотрел, как она расстёгивает халат на груди. Уже сидит обнажённая по пояс, в зелёного цвета бюстгальтере. Наклоняется ко мне.
— Застёжка сзади, Паша.
Она походила на забытый кем-то скромный цветок в изящной вазочке, тихо увядающий под неярким сентябрьским солнцем. Я смотрю на её лицо. Какое оно милое, с неподдельным выражением заботы и нежности. Мама!..
Материнская грудь, она источник жизни. Она такая гладкая, она такая прохладная. А длинные, ласкающие пальцы её рук змейками заползли в мои волосы. Я слышу её стон, когда твёрдый, напряжённый до боли сосочек, спустя годы, вновь оказывается у меня во рту. Мы оба погружаемся в воспоминание, только это воспоминание реально, оно физическое. Взаимное воспоминание тел, бывших когда-то близкими. Мои руки приминают деликатную упругость её грудок, дарящих мне наслаждение тогда, и дарящих, хотя и иное, наслаждение мне теперь. Её голова запрокинута назад, она кусает губы, сдерживая собственные стоны. Полузакрытые глаза не видят ничего. Я лежу на спине, она сидит на мне, полуобнажённая, и склонившись надо мной, кормит меня своим телом. Я чувствую, как напрягаются ноги, обхватившие меня с боков. Она приподнимается, склоняется вновь, и приятная тяжесть её грудок чувствуется на моей груди. Холодные мокрые сосочки начинают согреваться на моей тлеющей от возбуждения коже, когда её рот, нежный, как распускающийся бутон мака, ложится на мой рот. Её спина прогибается под моими ладонями, как гибкая спина кошки.
Приподнявшись надо мной, она сладко простывает и тяжело дышит, восстанавливая дыхание.
— Ты кушаешь так же жадно, вампирчик, — говорит она с улыбкой — хорошо, хоть не плачешь. А знаешь, как я тебя успокаивала?
— Наверное, пели мне колыбельную.
— Да. Только не колыбельную. И не пела, а… Ну, ты ведь знаешь, как мамочки своих мальчиков успокаивают? Нет? Уже не помнишь?
Я не успел ничего сообразить, как оказался сидящим на диване полностью голым, штаны валялись где-то под ним. А Женя сидела сбоку, её лицо в сантиметрах от моего. Она легонько касалась губами моей щеки около уха мелкими поверхностными поцелуями.
— На тебе тогда тоже ничего не было, Паша, даже пелёнок. Руки убери?.. Знаешь, он у тебя тоже вставал, когда ты кричал. Только маленький был, как косточка у финика.
— Же… Мам, я пойду, наверное…
— Подожди, ты с таким и идти-то не сможешь. Ты что, меня боишься? Давай-давай, расслабься.
Она опять поцеловала меня в щёку.
— Я же твоя мама. Ты стесняешься меня?
— Ммм… Да.
— Стесняешься своего писюна, или того, что он стоит?.. Неужели того, что он стоит?
Она погладила меня по голове.
— Ну, расскажи почему. Какая-то дура девчонка тебя обидела в детстве?
Я собрался с мыслями.
— Ну, да. Хотя, не то, что обидела… Просто мне тогда в первый раз стало стыдно.
— Расскажи.
— Это было в детском саду. Нас укладывали днём спать, вроде тихий час. Но я не спал никогда днём. Лежал на своей раскладушке и терпел вынужденную скуку. Рядом со мной в тот раз была раскладушка одной девочки. Она из неблагополучной семьи была, и мы потом в одном классе учились. Она тоже не спала. Повернулась ко мне и говорит: "Хочешь сыграть во взрослую игру?"…
Я продолжил свой рассказ, и Женя внимательно слушала, опершись локтем на спинку дивана и глядя на меня.
— И я до сих пор помню, какиеу неё были нежные губки, — закончил я.
— Паш, — задумчиво произнесла Женя — ты красавец. И он у тебя тоже. Сейчас я тебя успокою. И руки убери, говорю.
— Ж… Мама, не надо, пожалуйста!.. Я люблю тебя… — произнёс я в панике.
Ах, как это глупо… Я сидел посреди её джунглей, и как гибкие лианы, её руки обхватили меня, потянулись ко мне, легли на мой рот. Наверное, чтобы я заткнулся. Её тёплое дыхание опередило касание её губ. Это были лёгкие поцелуи, начинающиеся от бёдер, затем моя затвердевшая как рог, плоть, погрузилась в её волосы, ласкающие, щекочущие. Её губы прижались к самому основанию, и я не смог сдержать стона. Она целовала со всех сторон, приникая и губами, и нежным горячим ртом, в то время как пальцы осторожно поглаживали и перебирали самую болезненную часть моего организма. Её ласка была нежной, а для неё это не было только лаской. У неё ведь давно не было мужчины, и сейчас она вспоминала, что это такое, быть с мужчиной. Я сам по себе был подарком для неё, а я был благодарен ей за эту нежную ласку. Её поцелуи, огибающие со всех сторон мою плоть, становились всё продолжительнее, всё глубже, а эта сладостная пытка всё продолжалась. Я взял её голову в свои руки, я гладил её волосы, чтобы хоть как-то выразить свою благодарность к ней. И держать в руках её беспрестанно двигающуюся голову, было отдельным наслаждением. Я как будто бы заставлял её делать это, хотя это и было не так. Наконец я ощутил, что более не выдержу. Она, словно почувствовав это, остановилась и замерла. А потом она наклонилась, и я в агонии вошёл во влажный, горячий, мягкий рот. И когда самого кончика коснулся её щекочущий язык, я просто лопнул. Она лишь успела поднять голову, и в лицо ей хлынул кипящий, плюющийся липким гейзер. Ничего не сказав, она на ощупь побрела в ванную, а я, торопливо натянув штаны, поспешил ретироваться.
****
Меня снедало чувство стыда и вины за произошедшее. Я вспоминал Женю, её лицо, печальное лицо драматической актрисы, освещаемое внутренним светом её прекрасной души. Вспоминая её взгляд, полный мягкого сострадательного участия, меня охватывала печаль, которую не могли разбить даже звонкие солнечные лучи, пробивающиеся через листву, и играя на стенах моей комнаты. От моих размышлений меня отвлекла мама.
— Ты всё валяешься? — хмыкнула она, пройдя к окну.
Она раздвинула занавеску и принялась ухаживать за цветами.
— Мам, тебе помочь?
— Иди лучше умойся, я тебе завтрак приготовила.
Я поднялся, подошёл к окну и встал рядом с ней.
— Мама, ты меня любишь? — неловко спросил я, опуская глаза.
— Конечно, — ответила она тут же.
Взглянула на меня с удивлением.
— Почему ты спрашиваешь?
— Я тебя тоже. Очень-очень люблю.
— Да что с тобой произошло, сынок?!
Она смотрела на меня с явным беспокойством. Затем взяла меня за руку, повлекла кмоей софе и усадила рядом с собой.
— Рассказывай, что случилось.
Я откинулся на подушку за спиной и закрыл глаза.
— Мне никогда не нравилось ходить в садик. Я весь день ожидал момента, когда ты придёшь, положишь мне на голову ладонь и скажешь: "Пора, сынок! Пойдём домой". Я так ждал этого…
— Павлик, ты не заболел?
Она положила руку мне на лоб. Я взял её руку и положил себе на грудь.
— У меня болит здесь, мама. Болит душа.
Она погладила меня по щеке и поцеловала в лоб.
— Тебя какая-то девчонка бросила, да? Кто эта дура?
— Да нет у меня девчонки. Я не могу объяснить, что со мной происходит. Это невозможно объяснить, мама. Нет таких слов.
— Ну, всё ясно. Заведи себе подружку. Хочешь, я тебя познакомлю с хорошей девочкой?
— Мам, у тебя одни девочки на уме.
— А что на уме у тебя?.. — с горечью спросила она.
***
Я нашёл её номер в записной книжке у мамы. Собрался с духом и позвонил ей.
— Здравствуйте, Женя. Это Павел…
— Павлик, здравствуй! Рада тебя слышать.
— Я ммм… Я хотел извиниться… Что так глупо получилось…
— Да что ты, Паша! Это ты извини меня, дуру старую.
— Женя, вы несправедливы к себе. Не надо так говорить!
— Ну ладно, забыли. Не телефонный это разговор. Зайдёшь ко мне? У меня всё и обсудим.
У меня было такое чувство, что я иду на своё первое свидание. Приготовил бутылку игристого, коробку конфет, и с этим дурацким набором отправился к знакомому дому. Ещё нарвал букет сирени во дворе, она ведь только что расцвела.
— Проходи, Паша!
Она с улыбкой приняла от меня букет, и её глаза заблестели от радости. Букет в изящной вазочке занял место на открытом окне её комнатки. Атмосфера джунглей никуда не делась, она продолжала царить здесь.
Я любовался ею, стоящей у окна с морозным бокалом в руках. Со своей короткой причёской, как у комсомолки двадцатых годов, она походила на поэтессу эпохи декаданса. Она смотрела на улицу, и в её позе, поднятых плечах, в прижатых к телу локтях, чувствовалось напряжение. Этой своей беспомощной позой она влекла меня к себе. Она называла меня Павликом как маленького мальчика, но ведь я уже был мужчиной. Она столкнулась с этим в нашу прошлую встречу, и это открытие, вероятно, потрясло её. В её жизни уже многие годы не было мужчины, и она боялась. Она просто уже не знала, как со мной себя вести.
— Я помню тебя совсем маленьким, — произнесла она, словно прочитав мои мысли — совсем маленьким ребенком на своих руках. А ты взрослый теперь. Трудно в это поверить.
Она коротко нервно засмеялась. Я подошёл к ней сзади и взял её за плечи. Моя роль — это роль мужчины. Мой долг — отблагодарить её. Ну, не коробкой же конфет. Она, как женщина, желала женского счастья, лишённого многие годы. Я, как мужчина, мог и должен был ей это счастье дать. Пусть самое мимолётное. Так что всё просто.
Она сжалась от моего прикосновения, словно девушка от первого нескромного прикосновения. Я взял её за талию, крепким властным движением, как берут свою собственность, свою добычу. Она тихо выдохнула, как будто попав под холодный душ. Когда я начал целовать её шею, она поставила бокал на подоконник и опустила руки. Она уступала моей агрессивной мужской силе, и наверное, хотела этого, но этого мне было мало. Мне было мало отношений мужчины и женщины. Мне было мало того, что эта утончённая интеллигентная женщина мне отдаётся. Как приятно держать её в своих руках, как пойманную птицу, почувствовать, как в грудке испуганно колотится сердце, овладеть ею, торжествующе, грубо, прямо на этом подоконнике, замучить её, довести до слёз, до истерики, до изнеможения… Мне было этого мало.
Я целовал её шею, она запрокинула голову, чтобы я мог жадно впиться губами в её горло. Прижался ртом к её волосам.
— Мама… Ты меня любишь?
Её тело вздрогнуло в моих руках. Она была моей мамой, моей второй мамой. Повернулась ко мне. Она смотрела на меня снизу вверх, и в её глазах стояли слёзы. Моё лицо оказалось в её ладонях.
— Я люблю тебя! — произнесла она срывающимся голосом, у неё от волнения сводило скулы.
Чего мы оба хотели? Я жаждал женского тела? Она хотела мужчину? Я не ханжа, я отвечу: да, мы хотели этого. Но это лишь часть картины. Когда я шёл к ней, я мечтал лишь о том, чтобы она сидела в кресле, а я бы положил голову ей на колени, и закрыл глаза, почувствовав поглаживания её рук. Она бы дала мне всё, что я захотел, но не потому, что хотела мужчину, а потому что любила меня.
Любовь… Что мы понимаем под этим словом? Ведь на земле превыше всего материнская любовь, её невозможно купить, невозможно подделать. И более всего мы желаем этой любви, слияния с ней. Подсознательно мы хотим вернуться изэтого жестокого мира обратно в полное любви к нам материнское лоно, раствориться в нём, в этом непреходящем блаженстве. Мужчины ищут нирвану, совокупляясь с женщиной в подсознательной попытке слиться с источником своего рождения.
Она приняла мою игру. Нет, нет, не игру! Наш язык опять обманывает нас, подсовывая искажённые понятия. Как это сказать… Поймите, это не было игрой, это было на самом деле…
— Мама… — прошептал я — Я тоже очень-очень люблю тебя…
Я целовал её солёное от слёз лицо, а она целовала моё. Мы хотели целовать друг друга, мы сталкивались лбами, носами, губами… Мы делали это счастливо улыбаясь, ведь мы только что нашли друг друга.
Я целовал её глаза, шею, обнажённое плечико с прозрачной бретелькой лифчика, она обнимала меня одной рукой, в то время как другая, расстегнув рубашку, лежала на моей груди. Разволновавшись, мы часто дышали.
— Мама, — прошептал я чуть слышно — Мама, я хочу…
"Тебя" не прозвучало, но было понятно и без этого.
— Да, — ответила она, глядя расширенными зрачками мне в глаза.
Она занавесила окно плотными шторами. Она сбросила халат, и её сохранившая девическую стройность фигура проявилась на фоне окна. Я сел на диван, она забралась на него с ногами. Мы молча смотрели друг на друга, а потом она наклонилась ко мне, и я почувствовал её дыхание на своих губах. Мы целовались, торопливо, жадно, и слова были не нужны. Она обнимала меня за шею, а я её за талию, ощущая пальцами тонкую резинку гладких, сотканных из воздуха трусиков.
— Хочешь молочка? — прерывистым шёпотом спросила она, дыша ртом мне в лицо — Ты помнишь, где застёжка?
Приводя в порядок сбитое дыхание, она, словно обессилев, откинулась на подушку дивана, положив голову на закинутые на затылок руки. Её небольшие грудки ещё не потеряли своей формы и словно ожидали меня.
— Мама, какую грудь ты мне давала?
— Ту, что побольше. Ты прожора.
— Это всё моё? А где же моя сестра? — шутливо прошептал я ей на ушко.
— Если хочешь, будет, — ответила она.
Я не заметил на её лице и тени улыбки и оторопев, решил, что ослышался. Впрочем, я быстро забыл об этом. Её голова была запрокинута, и она смотрела на меня из-под полуоткрытых век. Она не сводила с меня своего взора, пока я раздевался догола. И вот я вновь держал её полуобнажённое тело в своих руках. Её поцелуи на этот раз были поверхностными, быстрыми, дразнящими, в то время как мои руки гладили и мяли её грудь.
Затем она обняла мою голову и придерживая её, принялась меня кормить. Она подтянула ноги, и моя голова лежала на её тёплых и мягких обнажённых бёдрах. Она как кошка, свернулась вокруг моей головы, а я с наслаждением сосал грудь, всё более сильно терзая сосочек. Она кормила меня своей любовью, её губы прижимались к моему лбу. И я невольно затих, когда почувствовал, как её пальцы осторожно и неспешно ласкают меня ТАМ. Я прикоснулся к тому наслаждению, которое испытывает ребёнок, которого кормит любящая мать. Она кормит его собой, своей плотью, дарящей жизнь и негу. Она кормит его своей любовью…
— Мама, — вырвалось у меня — Как это чудесно! Немыслимо чудесно! И я не хочу, чтобы это кончалось.
Моё словесное излияние прервали её губы, прижавшись к моим. Она подарила мне нежнейший поцелуй.
— Я люблю тебя, мой мальчик, — сказала она, почти касаясь меня губами, и я вдохнул тёплый поток её дыхания.
Мне захотелось потрогать её губы, и она позволила это, а затем её рот захватил мой палец, посасывая его так же, как я сосал её грудь.
— Я целовала твои малюсенькие пальчики, когда кормила тебя, — произнесла она потом.
Её голос звучал низко, воркующе. Я опустил свою руку, чтобы потрогать её ласкающие пальчики, становящиеся всё более бесстыдными и возбуждающими.
— Ты тоже тогда делала это со мной?
— Да. Тебе нравится?
— Мне кажется, я сейчас умру…
— Я твоя мама. И я тебя съем.
— Съешь меня, я хочу опять попасть в твой животик.
Она тихонько рассмеялась.
— Ммм… Я чуть не съела тебя, когда ты был маленьким. Маленький, голенький, урчащий вампирчик подо мной сосёт моё молоко, и я невольно тоже становлюсь вампиршей, склоняюсь над твоими разбросанными сучащими ножками и забираю тебя в рот вместе с твоими яичками. Ты знаешь, девочки ведь тоже помнят о маминой груди, им тоже хочется пососать.
Она застенчиво засмеялась.
— Нет, ты уже большой, я не дотянусь…
Меня всего распирало и от любви к ней, и от нереализованной мужской силы, которую раздразнили. Мой центр чувственности хотел любить, поскольку именно для этого и был создан.
— Мама, я люблю твою грудь… Я хочу любить её… Я хочу её…
Эта часть меня жаждала обладания, она не могла по-другому. Касание глаз, прикосновения сердца, ласки рук, обладание… Она сидела на диване в милой женственной позе, поджав под себя ноги. Она не улыбалась.
— Иди сюда.
Она высоко вскинула голову, тряхнув волосами. Её руки легли на мои бока ниже поясницы. Затем мой напряжённый, горячий от возбуждения, сочащийся орган приник к её груди. Этот неожиданный аспект единения потряс меня какой-то древней, какой-то языческой силой, как забытый магический ритуал. Она закрыла глаза и закусила губу, когда почерневшая от прилива крови, горячая, истекающая вязкими прозрачными слезами головка принялась продавливать её сосок, описывая круги, а затем прижимаясь нижней частью, вдавливая сосок в грудь короткими движениями вверх-вниз. Я держал её лицо в своих руках, а она, сомнамбулически раскачиваясь, облизывала свои пересохшие губы. Возбуждение захватывало её вместе со мной, её руки запылали и, дрогнув, бесстыдно легли на мои ягодицы, поглаживая их и задавая ритм моих движений. Она резко выдохнула "мхгммм", когда я перешёл к другой груди. Я делал то, на что не был способен двадцать лет назад. Она же испытывала то, чего никогда не испытывала раньше: агрессию мужчины, переставшего быть ребёнком, но сохранившего любовь к ней. Она вскрикнула от возбуждения и боли одновременно, когда грубая как акулья шкура, кожа, как тёрка, проехала по её обнажённым нервам. Стебель моего органа теперь был прижат к её горлу. Когда она попыталась сглотнуть, он дёрнулся от неожиданности.
Наша взаимная поза была нелепа и непонятна, как странное тайное посвящение. Она сидела передо мной на коленях, а я прижимал её к себе в попытке сохранить наше обоюдное стремление к близости. Я поднял её с дивана, притянул к себе, и мы стояли прижавшись друг к другу, ощущая живую горячую пульсацию наших тел среди многочисленных вьющихся растений и цветов.
Секс? Вы скажете, это секс? Но поймите, это лишь внешняя сторона. Если кроме секса ничего и нет, то это секс, механическо-физиологическое действо. Я не могу сформулировать то, что происходило между нами, как и не могу правильно описать это. Я описываю всё в терминах секса, потому что других средств у меня нет. Но я бы назвал происходящее с нами постижением. Постижение обожаемого и благодарного ребёнка и матери, отдающей ему молоко и любовь, постижение друг друга на новом витке временной спирали, когда и мама и ребёнок изменились, постепенно вспоминая давно, казалось, забытое. Люди становятся жестокими, когда они забывают любовь. Они не помнят свою любовь к матери, они не помнят непостижимую тайну материнской любви. Что у них, несчастных, есть? Секс?..
Я стоял перед ней на коленях, прижавшись губами к её животу. О чём я говорил? О постижении?.. Вот так придёт смерть, положит мне ладонь на голову и скажет: "Ну, что сынок, пойдём?". И я постигну смерть…
Она положила руку мне на голову.
— Пойдём?
Она сбросила покрывало с узкой вдовьей кроватки. Стоя ко мне спиной, сняла с себя трусики и легла навзничь. Она лежала передо мной обнажённая, с бледной полупрозрачной кожей, с небольшой грудью, с сомкнутыми неширокими стройными бёдрами, с тёмным треугольником волос на лобке. Её руки вытянуты вдоль тела, и она лежала словно на жертвенном столе. Она была для меня воплощением тайны. Тайны моего рождения.
— Хочешь сыграть во взрослую игру? — спросила она.
Её глаза были закрыты.
— Ты расскажешь, что у вас с ней было дальше?
Она выжидательно замолчала. У меня перехватило горло от неожиданности. Я переложил трубку к другому уху.
— О чём это ты? — спросил я как можно спокойнее.
— Ты сам знаешь, о чём. О вас с мамой.
Это было совсем неожиданно. Возникла пауза, пока я собирался с мыслями.
— Не понимаю. Что не так у нас с мамой?
— С МОЕЙ мамой, — уточнила она.
— Ну, так спроси у твоей мамы, что не так.
— А ты не подумал, что я так и сделаю?
— Лена, послушай. Я рад, что ты позвонила, и всё такое. Но я не понимаю, о чём ты говоришь. При чём тут я и твоя мама. Или ты разъяснишь всё по-человечески, или давай прекратим этот разговор.
— Да всё ты, гад, понимаешь. Я прочитала твой рассказ, писатель.
В последнее слово она вложила всю свою иронию.
— Хочу поздравить тебя с "Возвращением", — продолжила она с ехидцей.
— Спасибо. А куда я возвратился?
— Это хорошо, — неожиданно подобрела она — Хорошо, что ты оттормаживаешься как партизан. Не хочешь подставить маму? Не отвечай, не надо. Ты всё так подробно описал, что не узнать вас обоих просто невозможно, так что и псевдоним твой не помог. А на рассказ твой я случайно наткнулась. Судьба, братец. Ну, что, поговорим?
— Не по телефону, сестрица. Ты какое вино предпочитаешь в это время суток?
В это время суток здесь было тихо. Царил приятный полумрак в многочисленных уголках, в которых можно было пошушукаться, и звучала тихая музыка. Несколько парочек уже танцевало.
Нас вполне можно было принять за такую обычную парочку. Моя "молочная сестра" Лена выглядела классно. Навести макияж она постаралась. Такая эффектная пышная блондинка, какой я её и запомнил в нашу первую встречу. Даже разговоры у нас были самые обычные: погода, новости, книги… Нет, до книг ещё не дошло. Пока.
— Давай за знакомство. Ты замужем, я вижу.
— Замужем. Не финти, Павел. Я хочу знать подробности.
— Ты же сама говоришь: подробности в рассказе неизвестного писателя.
— Я хочу знать, что было дальше. Рассказ обрывается на самом интересном.
— А хорошее вино. Ты что, чем-то озабочена?
— Павел, это ты, сукин кот, озабочен. А я хочу узнать, что ты сделал с моей мамой.
Я покачал головой. Действительно, хорошее вино. Мысли начали разбегаться, немного поплыла голова…
— Пойдём, потанцуем, — предложил я.
Она согласилась, наверное только потому, что надеялась удовлетворить своё любопытство.
— А ты конечно, считаешь, что тебя это касается.
— Конечно.
— Как ты считаешь, я — животное?
— Нууу… Нет. Нет, не совсем.
— А почему, как ты думаешь, я спросил тебя, замужем ли ты, глядя на твоё кольцо?
Она пожала плечами.
— Ты замужем. А твоя мама — нет. И у неё нет мужчины. И она при этом не опустилась, не располнела, не обабилась. Она красивая утончённая женщина. А теперь скажи, замужняя женщина: у неё, что, нет права на личную жизнь?
— Ну да. А ты ей эту личную жизнь, добрый самаритянин, обеспечиваешь.
— У меня нет такой цели.
— Нисколько не сомневаюсь. Твоя цель — собрать материал для своих гнусных рассказиков.
— Но тебя ведь мой гнусный рассказик заинтересовал?
— Я поняла. Можешь мне ничего не рассказывать. Но я прошу тебя ничего не писать об этом.
— Так я и не собирался. Это ты заинтересовалась продолжением.
— Я всё расскажу маме.
— Может быть, скажешь, зачем? Чего ты хочешь этим добиться? Ну, скажи же?!
На этот раз она не нашлась, что мне ответить.
— Мы часто бываем жестоки к своим близким, — произнёс я с горечью — Вместо того, чтобы дарить им радость, мы думаем только о себе. Рассказ… Я просто не мог его не написать, уж прости. И ведь всего несколько человек могут понять, о ком идёт речь.
— Дарить радость… Вот ты о чём. Ты тоже прости меня, просто не подумала, что ты способен на такое. Даже странно…
Она поразмышляла.
— Ты, наверное, считаешь, что я вмешалась не в своё дело… Но я внимательно прочитала твой рассказ. И получается, что ты забыл про меня. Я ведь тоже участвовала в тех событиях. Меня вместе с тобой кормили грудью.
Её заявление было настолько неожиданным, что я остановился и даже едва не расхохотался. Но на её лице не было и тени улыбки.
— Ну, во-первых, я о тебе всё-таки упомянул. Кстати, а как ты представляла себе, как я расскажу тебе, что происходило между мной и твоей мамой? А ну давай, расскажи, что происходит между тобой и мужем, когда вы занимаетесь любовью. Я пойму, в каком стиле повествовать.
— А, так вы занимались любовью, — произнесла она удовлетворённо.
Женская логика…
— И потом, ты же писатель, — лукаво улыбнулась она — Ты можешь.
— Слова обманывают, и мысль изреченная есть ложь. Пусть музыка и мысли, пусть всё проходит мимо. Смотри мне в глаза, смотри внимательно. Глаза не лгут…
***
Она лежала передо мной, словно принося себя в жертву.
***
— Ты всё-таки хочешь знать, что было между мной и твоей мамой?
Я смотрел ей прямо в глаза.
— Конечно, — ответила она без колебаний.
Помедлив, я наклонился к ней ближе, так, что мои губы почти касались её уха.
— Я протянул ей руку и привлёк к себе. Мы стояли обнажёнными, напротив друг друга. Каждый из нас чувствовал и слышал дыхание другого. Я не знаю, что чувствуют женщины в подобных случаях. Я могу лишь рассказать, что чувствовал я. Мне было необычайно приятно ощущать её гладкое тёплое тело в своих руках, испытывая при этом ощущение, что ты гладишь кошку, когда мои ладони скользили по её спине. Ты представляешь это ощущение? Её тело одновременно и отстранялось, и льнуло к моим рукам, это раззадоривает, это начинает кружить голову. Я держал её в своих руках, но при этом у меня не было чувства обладания ею, ока как бы всё время ускользала от меня.
Моя партнёрша по танцу завороженно слушала меня.
— Мы стояли лицом к лицу и ощущали, как поднимается тёплый воздух в узком пространстве между нашими телами. Моя плоть до крайности возбуждена и начинала томиться, испуская сок. Запах моего вожделения поднимался вместе с этим потоком воздуха, и он, без сомнения воздействовал на неё, помимо её сознания. Шестым чувством я ощущал, как в ответ начинала медленно тлеть её страсть. Как горячо тяжелеет её цветок любви, готовый раскрыться, выделяя тяжёлый дурманящий нектар.
Краем глаза я уловил, как моя партнёрша облизнула свои губы. Её руки на моей спине дрогнули и прижались ко мне плотнее. Я ощутил, что её руки горячи и буквально обжигают.
— Её ладони прижались к моей спине, они пылали. Она привлекла ими меня к себе, и наши тела прижались друг к другу плотно, насколько это было возможно. Полностью соприкоснуться нам мешало моё возбуждение, становившееся всё несгибаемее от близкого контакта с её телом. Я осторожно прикасался губами к её лицу, шее, ушкам, гладил её волосы, до тех пор, пока она не выдохнула мне в ухо горячим ртом: «Возьми меня, пожалуйста!».
Ты ведь хочешь знать, что говорила мне твоя мама? Я рассказываю тебе об интимнейших вещах, которые происходят между мужчиной и женщиной. Представь себе, как её полушёпот – полустон доносит мне эти слова…
Лена уже обнимала меня за шею. Она двигалась в замедленном танце, прижимаясь ко мне всё плотнее. Я сам уже давно чувствовал возбуждение наяву от своего рассказа, обозревая картины, которые услужливо мне рисовала память.
— Я поднял её на руки и оторвал от пола. Она обнимала меня за шею, а я ловил ноздрями запах её волос. Опустил её на постель, и она привлекла меня к своим губам. Её поцелуй был горяч, влажен, нетерпелив. Мы дышали часто, жарко, жадно. Мы были одни в этом мире, мы были заняты собой и не желали ничего, кроме нашей возбуждающей игры. «Взрослой игры», как сказала та девочка из моего прошлого. Я почувствовал, как её пальцы начали ласкать меня осторожными, мимолётными прикосновениями, и это было и волшебно и невыносимо одновременно, потому что моё возбуждение уже стало невообразимым и причиняло почти боль. На какое-то мгновение, мне захотелось причинить боль ей самой, мучить её, изощрённо, гадко, наслаждаясь видом её мучений, и одновременно содрогаясь и мучаясь от нежности к ней…
— Продолжай. Пожалуйста! – шепнула Лена.
Её рука расстегнула на мне пиджак, проскользнула под него и сейчас прожигала мне спину через рубашку, опускаясь всё ниже. Наш танец становился уже чем-то иным, чем просто танец. Лена была явно возбуждена, не говоря уже обо мне. Она явно захотела удостовериться в этом, когда её полное бедро на пару мгновений протиснулось у меня между ног, и я не смог сдержать невольного восклицания.
— Продолжай, — повторила она еле слышно, отстранившись и глядя мне в глаза.
— Я уклонился от мучающих меня рук и склонился над её возбуждающим естеством, на которое указывала чёрная стрелочка внизу живота. Её тело вздрагивало, когда я целовал её живот, сомкнутые бёдра, этот магический манящий треугольничек. Она позволила мне поднять её ножки и развести их. Затем я принялся прокладывать дорожку из поцелуев, которая по спирали приближалась к её цветку, к её дикой орхидее. А затем… Затем приник к нему. Она явно не была готова к этому, у неё стоном вырвалось «Не надо!», но я уже упивался им, в то время как она испытывала нечто, ранее ей недоступное. Её руки сбоку обняли моё лицо, а потом она нашла мои руки, сжала их своими руками и испытала оргазм. Знаешь, для мужчины нет ничего приятнее, чем доставить оргазм любимой женщине.
— Любимой? – хрипло переспросила Лена.
— Именно.
— Так ты её любишь?
— А ты?
— Она – моя мать.
— И моя тоже, сестра.
— Это так странно, когда ты называешь меня сестрой… Мне это нравится.
Она бросила на меня испытывающий взгляд.
— Что было потом?
— Это трудно объяснить, но я одновременно испытывал и гордость, и печаль. Гордость за себя и печаль оттого, что эта прекрасная женщина была лишена самого простого женского счастья. И тогда я испытал необычайную нежность к ней. Она же испытывала такую же нежность и благодарность ко мне. Гладила и ласкала меня как ребёнка, а потом взяла в руки моё несгибаемое желание и помогла мне войти в себя. Я боялся причинить её боль, но мои мужские инстинкты требовали своё. Наше совокупление было чувственным, страстным, я был весь напряжён, дрожал от жадности, наслаждаясь её телом, которое гибко податливо прогибалось подо мной. Она медленно раскалялась, как тонкая проволока, по которой пропустили ток. Её руки стали жадными, они привлекали меня к себе.Её тело включилось в совместную игру наших тел, следуя моим действиям так, что я почти не двигался в ней. Это был какой-то неслыханный, развратный танец плоти, утомивший нас обоих своей сладостной бесплодной борьбой. В конце концов, я уже не мог сдерживаться. Схватил её за плечи, перевернул на живот, и, прижимаясь животом к её ягодицам, овладел ею сзади. Это был момент дикого, животного чувства обладания. Её волосы были мокрыми от пота, шея и плечи тоже. Во вспыхнувшем пламени оргазма, я схватил зубами мочку её уха, затем всё померкло, и я услышал свой сдавленный крик. Потом она лежала подо мной, заполненная излияниями моей страсти, давшая мне обладать ею, заполнять её своим семенем, обессилившая меня, и в то же время освободившая от жгучего, тяжёлого, непереносимого зова плоти. Она лежала подо мной, давая мне прийти в себя, позволяя проявлять мне свою нежность, свою звериную благодарность, целуя её ушко, плечи, волосы…
Лена выдохнула, и было слышно, как она шумно сглотнула. Неожиданно для самого себя я ощутил, что её пальцы лежат уже не на моей спине, а ниже пояса брюк, на верхней части моих ягодиц. И смотрела она как будто внутрь себя.
— Знаешь, — проговорила она тихо, с хрипотцой – Это потрясающая история… Не подозревала, что такое может быть с моей мамой! Я… Да! Это просто невероятно… Ты не женат?
— Нет.
— Ну тогда, это тебе от меня.
Нимало не обращая внимание на наше окружение, она расстегнула рубашку на моей груди и прильнула губами к моей груди, оставив узнаваемый рисунок красной помадой. Затем застегнула рубашку и наморщила лоб, как будто что-то обдумывая.
— Я ведь стою сейчас перед тобой так же, как мама тогда. Ты сказал – «запах вожделения»? Что, если я скажу, что я чувствую его сейчас?
— Извини, я…
— Нет, это ты меня извини. Ты меня реально завёл… Брат, — произнесла она с какой-то тоской.
Мы остановились, наконец осознав, что музыка закончилась. В тот же миг раздались аплодисменты. Люди за столиками смотрели на нас с улыбками и хлопали в ладоши. Растерянно озираясь и смущённо улыбаясь, мы вернулись за столик. Лена достала зеркальце и осмотрела себя.
— Давай отвезу тебя домой. Заодно потренируюсь в вождении, — улыбнулась она нерешительно.
Ехали мы в молчании: я решил не отвлекать её, за рулём она чувствовала себя ещё не уверенно. Остановились мы у школьного сквера.
— Во дворы к вам не поеду, боюсь, не выберусь, — улыбнулась она.
— Спасибо.
Я вышел из машины.
— Погоди, — окликнула она меня, выходя – Давай сядем здесь, тут удобнее.
Мы пересели на заднее сиденье машины. Здесь было тихо и уютно.
— Я хочу спросить тебя, — произнесла Лена, глядя в сторону.
Я вопросительно посмотрел на неё, а она собиралась с мыслями
— Скажи, в том, что произошло у вас… Играло ли роль то, что моя мама была и… Ну, как бы, и твоей мамой тоже?
Я посмотрел на неё в замешательстве. Она сидела, опустив взгляд. Внутри меня похолодело и в то же время радостно вспыхнуло.
— А играет ли роль то, что ты как бы являешься моей сестрой? – спросил я, наклоняясь к ней.
Она вскинула на меня удивлённый взор, и в тот же миг я приник к её устам.
Я не встретил сопротивления. Она отвечала на мои поцелуи, закрыв глаза. Когда я оторвался от её губ, мы посмотрели друг другу в глаза.
— Паша, я всегда думала о тебе, как о своём брате. Поэтому, то, что мы делаем, это не правильно.
— Но тебе же нравится думать обо мне как о брате, правда? У тебя никогда не было брата, а сейчас ты можешь себе представить, каково это – иметь брата. Мы ведь даже похожи с тобой, согласись.
Она была смущена и задумчива.
— Что ты за человек, Паша, — произнесла она с мукой в голосе – Да, мне приятно. Мне приятно, когда ты называешь меня сестрой.
Она замялась.
— А вы? Вы с мамой занимались той же игрой? – спросила она в упор с порозовевшими щеками.
— Я не играю. Для меня всё происходящее – на самом деле, всё всерьёз. А играть или нет – твой выбор. Только учти: я не играю!
В её взгляде была мука. Она сидела, полуоткрыв пухлые губки. Хотела что-то сказать, но я опередил её, взяв её за плечи и за шею и притянув к себе, так что её голова оказалась на моём плече.
— Пашммм…
Я целовал её в губы, сначала мимолётно, потом всё настырнее и глубже, чувствуя, как ускоряется её дыхание.
— Правда, приятно целоваться со своим братом на заднем сидении авто в уединённом парке, замужняя женщина? – спросил я, оторвавшись наконец от неё.
— Пусти. Пожалуйста, — прошептала она, переводя дыхание.
— Тебе ведь понравился мой рассказ, согласись? Скажи «Да».
— Да.
— Я хорошо это описал?
— Да. Более чем.
— Ты наверное, не осознала, что всё это правда? Ты узнала, что произошло с твоей мамой. А хочешь теперь узнать, что произойдёт с тобой?
— Ты сумасшедший.
— Будь немного безумной. Без этого нет драйва.
— Я понимаю. Ты хочешь трахнуть меня здесь, воображая, что я твоя сестра – проговорила она с усталой иронией — Правильно?
— Ну да. Я опишу пустынный парк, стоящий в нём лимузин, который мерно раскачивается. Затем это прекращается, открывается дверь, и мужская рука отшвыривает использованный презерватив. Следом летят мокрые салфетки. Ты действительно считаешь меня таким унылым писателем?
Лена освободилась от моего объятия и выпрямилась.
— Так чего же ты хочешь? – спросила она.
Я пожал плечами.
— Спроси себя, чего хочешь ты. Теперь, когда ты всё знаешь.
Она откинулась на спинку сиденья, закрыв глаза.
— Моя мама… Я завидую ей. Это было так красиво!..
— Хочешь, чтобы я написал нечто такое и о тебе?
— Паааша, — протянула она – Какой же ты мучитель!
Я коснулся кончиками пальцев её щеки.
— А кто просил тебя открывать ящик Пандоры? – пробормотал я рассеянно, в то время как мои пальцы коснулись её шеи, опускаясь вниз.
Я коснулся её ключиц под воротничком, а затем принялся расстёгивать пуговки её блузки. Не спеша, сверху вниз, одновременно прикасаясь к её коже.
— Павел, что ты делаешь? – произнесла она со смятением.
— Я уверен, — отвечал я – Что мои прикосновения тебе приятны – Держу пари, сейчас твои сосочки напряглись.
— Ты животное, Павел. Я ошибалась в тебе.
— Обалденный лифчик! Выглядит очень эротично.
Моя молочная сестра сидела с пассивно опущенными руками, не делая никаких попыток остановить меня. Я склонился над её ртом, слегка касаясь его кончиками губ. Её губы дрогнули, но поцелуя с моей стороны не последовало. В это время подушечки моих пальцев мимолётно и мягко скользили по обнажённой коже её плеч, шеи, груди. Мой неосуществлённый поцелуй сейчас транслировался её подсознанием на всё её тело.
— Я животное? Но я же ничего не делаю, сестра — сказал я полушёпотом в её ждущие полураскрытые губы.
Мы всё более учащённо дышали в лицо друг другу.
— Застёжка сзади? – спросил я, привлекая её к себе, в то время как моя рука скользнула ей за спину под блузкой.
— Зачем ты это делаешь? – пролепетала она, едва не плача.
— Хочу молочка. Покормишь меня?
Когда девушка садится с тобой на заднее сиденье авто, принимает твои поцелуи и ласки, и при этом говорит «Нет-нет-нет!», то это означает, что она тебя хочет. Ленка даже не пыталась сопротивляться нашим взаимным желаниям, у неё просто не было сил на это. Но в то же время, она и не хотела близости со мной, точнее, боялась её. Я чувствовал это каким-то шестым чувством. Всё, что она хотела — это быть своей мамой из моего рассказа.
— Ты представляешь, — произнесла она неожиданно – Насколько это пошло? Секс на заднем сиденье автомобиля в парке.
— Я думаю, это тебя не остановит, — сказал я уверенно.
— Меня – нет. Остановит тебя.
Она смотрела на меня пристально. Я отодвинулся от неё и тоже откинулся на спинку сиденья. Повернулся к ней и погладил её по щеке.
— Верно. Умница, сестричка.
Окинул взглядом её, беспомощно сидящую полулёжа на сиденье, с растерзанной на груди блузкой, с тоскливым взглядом, и взялся за ручку двери.
— Поцелуй меня, пожалуйста, ещё, — жалобно попросила она меня вслед.
Помедлив, я вернулся к ней и взял рукой её снизу за подбородок. В этот раз её поцелуй был настойчивым и страстным; она обняла меня за шею и не отпускала до тех пор, пока мы оба едва не задохнулись. Тяжело дыша и глядя на меня тёмными расширенными глазами, она сказала:
— Хочешь меня сзади?.. Так же, как маму?..
Неожиданное бесстыдство её слов вызвало во мне какую-то холодную ярость.
— Я же говорил: пошлость тебя не остановит.
— Да, — торопливо согласилась она, и я помог ей сдвинуть передние сиденья вперёд.
Она встала на колени в тесном пространстве автомашины, змеиным движением выскользнула из задранной до пояса юбки, спустила с бёдер колготки вместе с трусиками и оперлась локтями на сиденье. Голова и плечи её опустились, спина вздымалась и опускалась от глубокого дыхания. Вульгарная непристойность её поведения возбудила меня так, что самому захотелось быть таким же: вульгарным и непристойным. Когда в этой тесноте я торопливо расстёгивал брюки, пряжка ремня шлёпнула её по ягодицам. Наверное, больно, потому что она ойкнула.
— Бесстыдница, — пробормотал я, придвигаясь к ней вплотную.
Зубами подцепил застёжку её бюстгальтера, она со щелчком раскрылась, и мне в руки тяжело легли прохладные и бархатные на ощупь груди моей молочной сестры. Она почувствовала моё возбуждение, которое уже невозможно было не ощущать. Её рука двинулась навстречу, и я почувствовал её осторожные пальцы. Я подмял её скорченное тело под себя. Мои губы были совсем рядом от её уха.
— Как включается задняя передача на твоём Опельке? – вкрадчиво спросил я.
— Что?! – произнесла она растеряно и с отдышкой.
— Задняя передача, Лена. Задняя!
— Там… Под головкой рычага есть кольцо. Его нужно опустить вниз…
— Ну. Давай. Включай.
Она поняла. Двумя пальцами, лежащими точно под головкой, она сдвинула вниз мою крайнюю плоть. Ей пришлось затратить усилие, чтобы преодолеть сопротивление моему застывшему в напряжении рычагу, когда она придавала ему нужный угол и направление. Она выдохнула глубокое и восторженное «Ах!», когда её старания увенчались успехом.
— Поехали, сестрица, — просопел я ей в ухо.
Мне совсем не хотелось пошлить, но всё происходило как бы в русле её восприятия происходящего. Я всего лишь ей подыгрывал, мобилизовав всё своё писательское мастерство. В процессе нашего соития, прямо на лету я уже сочинял новый рассказ, диктуя ей на ушко, словно секретарше, которая усердно конспектировала мои труды.
— Представь, Лена. Всё, что происходит сейчас с тобой, будет описано во второй части моего «Возвращения». Каждый может зайти на мою страничку, чтобы прочитать о твоих похождениях. О твоём вульгарном бесстыдстве. О том, как твоя рука с обручальным кольцом на пальчике обихаживает мой возбуждённый член и направляет его в твоё лоно. Представь, что этот рассказ читает твой муж и приходит в возбуждение, не ведая, что знакомится с тем, как он однажды стал рогоносцем. Во всех подробностях, Лена, он сможет с этим познакомиться…
— Продолжай… Пожалуйста!.. – горячо сопя носом в подушку сиденья, попросила Лена.
— Я знаю, что тебе нравится слушать такое. Ты ведь любишь ушами? Во время нашего танца ты представляла себя на месте твоей мамы, ты завидовала ей, ты уже хотела меня тогда, правда? Скажи «Да».
— Да…
— Ещё бы. Ты промокла до колготок. А сейчас ты стоишь в позе сучки, на которую залез кобель. Только этот кобель является твоим братом. Ты даёшь своему брату. Это запретно, поэтому так приятно! Это более приятно, чем просто измена мужу. Ты познакомишь меня с ним?
— Да…
— Это хорошо, сестричка. Я буду разговаривать с ним, вспоминая, как трахал тебя, развратную, сластолюбивую, похотливую сучку.
— Да, да!.. Скажи ещё, что я сучка!
— Ты сучка, е…вая сучка, изменяющая мужу. Он тебя в резинке, да? Не хочет детей? Без кондома совсем другие ощущения, правда? Залететь не боишься?
— Я хочу забеременеть… От тебя.
— От меня?! Отчего так?
— Ты необычный, ты классный. Я хочу, чтобы у меня был сын, похожий на тебя.
— Залетишь и подсунешь мужу дырявый гандон. Я правильно понимаю?
Я шлёпнул её по ягодице.
— Видел бы твой муж этот маленький красный Опель, который стоит на полянке и равномерно раскачивается. Видел бы он, что делает его жена в недавно подаренной мужем машине! Наверное, мы уже привлекли чьё-то внимание… И ведь точно! Вон там несколько пацанов смотрят во все глаза и хихикают. Что мне делать с тобой, маленькой бесстыдной шлюшкой? А предложу-ка я тебя им. Представляешь, стоит твоя машинка с открытой задней дверцей, из которой торчит твоя голая попа со спущенными колготками. Пацаны с восторгом оглядывают тебя, трогают везде, издавая радостные возгласы, не веря, что им досталась для услады настоящая девушка, а не собственный кулак, как обычно. Потом самый смелый из них пристраивается к тебе сзади. Когда у него получается, ты чувствуешь его сопение, его руки держат тебя за таз, а бёдра пацана ударяются о тебя, всё быстрее и быстрее. Всего несколько движений, и ты слышишь его сдавленный крик. Ты не видишь его поднятого лица с остекленевшим взглядом и открытым ртом. Ещё несколько последних судорожных ударов, и он распластывается на тебе в изнеможении, но его тут же с нетерпением отталкивает другой, и всё повторяется. Последнему из них не удается совокупиться с тобой, и он брызгает на твои колготки.
— Я сейчас кончу!.. – с дрожью в голосе вопит Лена.
Женский оргазм почти невозможно подделать. Я и так уже на взводе, и пробегающая по её естеству волна наслаждения заставляет меня испытать неконтролируемое семяизвержение. После минуты полного истомы отходняка, я на дрожащих ногах усаживаюсь на сиденье, надеваю брюки. Выходя из машины, оглядываюсь, чтобы насладиться зрелищем своей молочной сестры с её когда-то аккуратным костюмом, превращённым сейчас в руину. Она лежит на сиденье с блаженным видом, закрыв глаза.
— Это… Это было чудесно… Я никогда раньше так не кончала! — пробормотала она, закрывая лицо рукою и пытаясь подняться.
— Загляни на мой сайт на днях, — сказал я ей напоследок, захлопывая дверцу.
Я ел мамин борщ и краем глаза следил за ней. Мне показалось, что она чем-то обеспокоена. Она, против своего обыкновения, вращалась на кухне и использовала любой повод, чтобы оставаться со мной.
— Мам, что-то случилось? – спросил я, поев и вымыв посуду.
— Я хотела с тобой поговорить, — ответила она несколько смущённо, с нервной улыбкой.
Я поцеловал её в лоб.
— Мам, что такое?.. Идём!
Мы зашли в мою комнату и сели на диван. Я вопросительно улыбнулся. Мама сидела ссутулившись и сцепив руки в замок так, что побелели костяшки пальцев.
— Павлик, — произнесла она наконец, решившись – У тебя что-то с Женей?
— С какой Женей? – быстро отреагировал я, чувствуя, что у меня почва уходит из-под ног.
— С тётей Женей, — резко ответила мама.
На меня резко накатила тоска. Кто ей сказал? Ленка, наверняка. Отпираться не было смысла, а врать не было сил, да и это было бы свинством по отношению к маме.
— Что-то?.. Да. Можно сказать и так.
— Я так и думала, — протянула мама с болезненным вздохом – Боже мой!
— А кто тебе сказал? – рубанул я напрямик.
— Никто, — ответила мама печально – Я встретила Женьку и прочла всё в её глазах, после того, как она спросила про тебя. Что спросила? Неважно. Я сердцем всё поняла. Тебе нравятся взрослые женщины? А у меня-то всё девочки на уме, — горько произнесла она, напомнив мои слова.
Она опустила голову.
— И ты решила, что твой сын извращенец, — продолжил я – Ну, хорошо хоть не гомик.
Она резко повернулась ко мне, и я увидел на её красивом лице боль, жалость и любовь одновременно. Она протянула руку и неловко погладила меня по волосам.
— Нет. Я поняла другое. Здесь какая-то трагедия. Ты не можешь так просто никого обидеть, а Женя не такая, чтобы соблазнять пацана ради своего удовольствия.
Мама задумалась.
— Она похоже, хотела дать тебе то, что не могу дать я. Что это за боль у тебя внутри, сынок?
Я задумался. Вспомнился тот разговор с Женей. Я почувствовал, как мучительно заныло в душе.
— Меня обокрали, мама.
Её глаза округлились от удивления, она собралась что-то сказать, но я быстро продолжил:
— Знаешь, я помню время, когда я был у тебя в животе. Я висел в тёмно-вишнёвой пустоте, и это было то место, которое правильнее называть раем. Я помню чувство совершенного, космического чувства защищённости и единения со Вселенной, которой для меня была ты. Ты разговаривала со мной! И это тоже было счастьем. Проходили миллионы мгновений, а я всё пребывал в этом раю. Но однажды словно грозовые тучи нависли над моей головой. Я понимал, что наступает катастрофа, но ничего не мог поделать. Потом меня с силой сжало со всех сторон, и я потерял сознание. Очнулся я от арктического холода. Я висел в лучах ледяного света и ёжился. Внезапно меня ударили по попе так, что хрустнуло в основании черепа. Во мне всё кричало от несправедливости: почему меня бьют, если мне и так плохо? Следующий удар был ещё сильнее, от него у меня резко прострелило поясницу. Я понял, что навсегда попал в жестокий мир, где меня будут бить, пока я не умру. От осознания этого, от осознания того, что я был изгнан из рая, от осознания того, что мне не вернуться, я заплакал…
— Ты никогда не рассказывал об этом, — ошеломлённо пробормотала мама, глядя на меня широко открытыми глазами – Неужели ты действительно всё это помнишь?
— Да, помню. Не говорил потому, что думал, что и все так помнят. А потом не говорил, потому что всё равно никто не поверит.
Мама ошеломлённо молчала.
— Затем меня отняли от твоей груди, и это тоже было больно. Потом меня отдали в садик и отняли тебя. Этот жестокий мир отнял у меня самое главное, мама: отнял тебя. С тех пор я один, и по сути, у меня осталось только воспоминание о тебе.
Я не мог больше говорить и замолчал. Мама придвинулась ко мне и обняла меня, целуя в лоб и гладя по голове. Я поцеловал её тоже. Некоторое время мы сидели молча.
— Я теперь понимаю, почему люди ничего не помнят об этом: так легче. Ты не знаешь, чего ты потерял. Ты не хочешь вернуться туда, где был твой рай. А тётя Женя, мама… Она помогла мне прикоснуться к этому. Она снова накормила меня своим молоком любви. Она позволила мне хотя бы на миг вернуться в ту обитель блаженства, из которой был изгнан…
Мама закрыла лицо руками и плакала. Я гладил её волосы и шептал: «Мама, прости!». Зря я ей всё рассказал, но как было иначе?..
***
Мы сидели на кухне у Женьки и пили чай. Просто, чтобы как-то загладить ощущение неловкости между нами. Мы обе были не в своей тарелке. Женя прятала свой виноватый взгляд и сидела зажато, прижав локти, словно ожидая удара. Я встала, подошла к ней сзади и погладила по голове и поцеловала в затылок.
— Жень, я тебя ни в чём не виню, правда!
Она порывисто встала, с облегчением и благодарностью глядя на меня, и мы обнялись.
— Если можно… Расскажешь мне про Павлика? – спросила я.
Мы сели на диван в комнате, полной самых разнообразных растений. Вьющихся и обычных, стоящих там и сям в горшочках. Они гасили яркий солнечный свет южной стороны, на которое выходило окно.
— Мы встретились здесь, не далеко, у школы. Он помог мне дотащить сумку. Я давно его не видела, он так вырос и возмужал…
Она осеклась и бросила на меня осторожный взгляд.
— Но в ту первую встречу он показался мне каким-то потерянным. Одиноким, что ли. Смотрел как бы внутрь себя. Печаль, отрешённость и какая-то растерянность во взгляде. А дальше…
Она замялась, подбирая слова.
— Он почувствовал, что я ощутила и поняла его состояние. Поняла не так, как это мог бы понять любой наблюдательный человек, а прочувствовала его одиночество, потянулась ему навстречу в сочувствии и любви.
Она опять съёжилась и бросила на меня взгляд искоса.
— Материнской любви. Я вела себя с ним, как с ребёнком, и он буквально растаял от моей ласки. Нет, понимаешь, это не было инфантильностью с его стороны. Он как будто возвращался в своё детство, купался в нём, а я помогала ему ощутить это. Для него это было как вспоминание прошедшего. Он нормальный молодой человек, и в следующую встречу он вёл себя со мной как мужчина. Опытный, нежный, бережный, который стремится подарить тебе радость физической любви.
Она остановилась, нервно потирая тыльные стороны ладоней и избегая смотреть на меня. Я почувствовала, как у меня начали пылать щёки.
— Ты упомянула про следующую встречу. Ты пригласила его к себе?
— Нет-нет! – быстро ответила она – Он сам позвонил и попросил разрешения прийти и извиниться…
Она осеклась.
— Извиниться? За что?
На этот раз густо покраснела она.
— Наташа, я не могу говорить об этом, это… Это слишком личное. Его чувство вины было надуманным, точнее, это чувство от его от чрезмерной заботы ко мне. Если ты так настаиваешь, то он извинялся за естественную реакцию мужского организма в прошлую встречу.
Мы обе сидели с сильно порозовевшими щеками и бросали друг на дружку быстрые взгляды.
— Жень, ты мастерица говорить обиняками. Это ведь мой сын. И «слишком личное» между ним и тобой меня сильно беспокоит.
— Наташа, я ведь вижу, что ты меня уже ревнуешь к нему. Если я расскажу тебе все подробности, это только усугубит ситуацию.
— Я ревную?! Ревную к тому, чем вы здесь занимались?
— А ты что, знаешь, чем мы занимались?
— Конечно, знаю. Вы занимались чтением Библии вслух, не иначе.
— Нет. Ты ревнуешь ко мне за то, что я первая проявила к Паше материнскую любовь, а не ты! – Выпалила она.
Я вскочила в гневе.
— «Материнскую любовь»?! Это что за материнская любовь, о которой тебе даже стыдно говорить?
Женя быстро поднялась на ноги и примирительно обняла меня.
— Наташа, не надо так. Мы переругаемся вдрызг, и от этого только всем будет хуже. Если хочешь, я расскажу тебе всё. Но ты подумай, как ты воспримешь все интимные подробности. Зачем тебе это?
Она настойчиво усадила меня на диван.
— Пожалуйста, не считай меня врагом, ни тебе, ни Паше. Просто представь себе, что я – это ты. Разве ты можешь причинить вред своему сыну? И как ты думаешь, просто тебе будет изложить всё даже самой себе? А ведь Павлик для меня – как сын.
Она пристально посмотрела мне в глаза.
— Единственное отличие меня от тебя в том, что я могу позволить себе с Павликом то, что ты не можешь позволить себе. Ты же всё понимаешь. Разве я не права? И получается, что ты злишься на меня именно за это: я могу себе позволить, а ты – нет.
Она буквально раздавила меня своей логикой. Я откинулась на спинку дивана, чувствуя какую-то безнадёжную пустоту внутри.
— Тебя послушать, так я ущербная мать по сравнению с тобой. Этак любая баба может соблазнить моего сына и качать свои материнские права.
— Любая? – болезненно усмехнулась Женя – А многим бабам до сих пор удалось соблазнить твоего сына?
Она примирительно наклонилась ко мне.
— Наташа, я понимаю тебя лучше, чем кто-либо. Но и ты пойми своего сына. Он уже взрослый мальчик, и ему иногда нужна женщина. Павлику нужна умная, ласковая и опытная женщина. И он инстинктивно ищет такую. У него в душе травма, полученная в детсадике от одной испорченной девочки. Ты не знала об этом?
У меня всё сжалось внутри.
— Нет… Он никогда об этом не рассказывал. Я знаю только, что ходить в садик он не любил. Что там произошло?!
Женька с готовностью пересказала мне историю Павлика. Я выслушала её, уткнувшись лицом в ладони и кусая губы.
— Ему нужно было избавиться от застаревшего, засевшего глубоко в подсознание чувства стыда и вины. И я помогла ему в этом. Теперь хочешь узнать подробности того, как это у нас было, или представишь сама?
— Не надо! – вырвалось у меня – Ты права, Женя. Ты права… Прости.
Женя привлекла меня к себе и обнимала, гладя меня по голове, пока я не проревелась.
— Давай выпьем, подруга, — вздохнула она затем и придвинула столик с бутылкой молочного цвета ликёра и двумя рюмками.
***
Мы как-то незаметно основательно набрались. Ликёр был сладкий, приятный на вкус и как-то заглушал запах спиртного. Меня охватила приятная томная тяжесть и полное безразличие к происходящему. Может, просто давно не пробовала хмельного.Я полулежала, опираясь на подушку, а рядом развалилась Женька. В отличие от меня, на неё нашло красноречие. Она обнимала меня и говорила мечтательным голосом:
— Я вспомнила, как маленький Павлик сосал мою грудь. У меня было много молока, а он присасывался ко мне как вампирчик, довольно сопел и освобождал от тяжести в груди. Это было так приятно! Я ещё думала: вот, вырастет красавцем, все девки будут его. Я даже и помыслить не могла, что… Буду одной из этих девок! Наташ, ты слушаешь? Да… Когда Павлик пришёл ко мне, то нахлынули воспоминания тех дней, когда я была молодой. Мне знаешь, захотелось вернуть то, что было. Самое удивительное, и Павлику тоже. Я сидела здесь, вот на этом диване, держала на руках и кормила его грудью. Наташа, какое это бесподобное ощущение! Молока конечно, нет, напряжённые сосочки реагируют на каждое прикосновение. Я ощущаю его губы, язык, Паша швыркает в любопытном рту моим сосочком, не подозревая, какое я испытываю наслаждение, смешанное с мукой, ведь он взрослый, у него сильный рот и зубы, которыми он покусывает иногда. Я испытываю ни с чем несравнимое сексуальное наслаждение. Подожди-ка…
Она без церемоний сдирает с меня свитер, а я могу лишь вяло шевелить губами:
— Женька, ты что делаешь… Перестань…
Она довольно грубо раздевает меня до пояса. Не успеваю сообразить ничего, как она берёт мою грудь и начинает сосать.
— Женька!..
Не хватает сил оттолкнуть её голову от себя. Упираюсь её в плечи, но руки бессильно падают. Внезапно, возможно, это следствие опьянения, но я чувствую, как моё тело сверху донизу пронзает нерв сексуально окрашенного чувства. Её руки лапают и мнут мои обе груди.
— Представь, что это делает Паша! – пьяно говорит она, отрываясь на миг от меня, и продолжает вновь.
Я изнемогаю от действий своей старательной мучительницы. Какая-то часть моего сознания поражается тому, до чего могут дойти две пьяные женщины. Ну да, представляю, что чувствовала моя подруга, когда совращала моего Павлика. Это мой Павлик, змея, и я кормила его своей грудью! Она отрывается, и продолжает терзать мою грудь. Уткнувшись лбом мне в висок, говорит мне прямо в ухо:
— Павлик лежит у меня на руках, обнажённый, как младенец. У него мускулистая грудь и живот, который напрягается, когда я провожу по нему ладонью. Я двигаюсь ниже, там жёсткая щёточка волос, затем…
Она делает паузу, жарко дышит мне в щёку запахом ликёра и продолжает:
— Ленка в детстве была худенькая, ела мало, а Павлик это дело наоборот, любил. Я положу его на спинку, сама наклонюсь над его ножками, он безошибочно хватает почти полную грудь и сосёт, а я беру в рот его писюн. Ты пробовала так? Он сосёт меня, а я его. Это так необычно, так возбуждающе. Ты пробовала так?
— Если бы я только знала, что ты с ним творишь, извращенка!
— Ну, он же маленький, он ничего не запомнит. А мне приятно.
— «Не запомнит»?! – вырвалось у меня, и я тут же кусаю себя за губу. Женька ведь не знает, ЧТО он помнит…
У меня вырывается стон.
— Однажды он мне даже написял в рот! – довольно смеётся Женька – Его писюн напрягся и брызнул мне в рот горячую солёную струйку. У меня было ощущение, что мальчик в меня кончил.
— Мне страшно даже представить, что ты делала с ним в вашу последнюю встречу. Ты что, решила его совсем развратить? – вырвалось у меня.
— Да нет… Я, конечно, не удержалась от того, чтобы поласкать его, погладить, подержать в руке… Знаешь, у меня много лет не было ничего такого. Он был такой твёрдый, горячий, он буквально истекал любовным соком…
— Ради Бога, прекрати, пожалуйста!
— Мальчик был сильно возбуждён. Так приятно сознавать, что ты можешь так завести молодого человека! Тебе этого не понять.
— Я не желаю ничего больше слушать! – сказала я и попыталась подняться, но мне это не удалось.
Женька удержала меня.
— Ты же сама хотела знать подробности, вот и слушай.
Она выпрямилась, картинно подперла подбородок запястьем и со своей прической вкупе с жемчужным ожерельем, стала похожа на поэтессу эпохи декаданса. Закрыла глаза и, вздохнув, продолжала мечтательно:
— Павлик был так нежен со мной! Ты не представляешь. Видишь мою кровать? Мы стояли около неё обнажённые, напротив друг друга. Он привлёк меня к себе, но полностью соприкоснуться нашим телам мешал его… мешало его возбуждение. Его руки скользили по мне, и моё тело отзывалось вспышками удовольствия от этих ласк, и какой-то внутренней дрожью. И я словно закипала снизу от неспешного жара, который подступал и охватывал меня. У меня много лет не было мужчины, и вот меня держит в руках красивый юноша, стройный и мускулистый как Аполлон. Он целовал меня в шею, его поцелуи жалили меня как пчёлы. Затем его руки перестали двигаться по мне и легли на мои бёдра сбоку. Это был некий триггер, который завёл меня окончательно, я уже хотела его животным желанием мартовской кошки. Если бы мы продолжали так стоять, то я бы наверное, полезла на него как скалолазка. Словно почувствовав это, он поднял меня и осторожно положил на постель.
Женя потянулась к столику, достала длинную сигарету с мундштуком и закурила, медленно пуская дым, что сделало её ещё более похожей на эмансипированную поэтессу эпохи Блока. Она попыталась что-то сказать, делая жесты своей сигаретой, но кроме этих жестов ничего не последовало, словно она пыталась, но не могла выразить некую свою мысль в стихотворной форме.
— Не могу передать своё состояние. Я не была просто одинокой женщиной, которая дорвалась до секса. Ведь Павлик для меня не просто какой-то абстрактный мужчина, я воспринимаю его как сына. И осознание того, что происходит между нами, осознание недопустимого, запретного, придавало всему необычайный привкус. Павлик ведь тоже не просто юноша, пылающий вожделением. Он наслаждался близостью со мной, как с родным ему человеком…
Она склонилась ко мне и буквально прокричала мне в лицо:
— Как с тобой! Ты понимаешь это?! КАК С ТОБОЙ!
— Это безумие, — только и смогла выдавить я – Ты сумасшедшая нимфоманка.
— Ты не права, — спокойно возразила Женя, затягиваясь – во-первых, я не нимфоманка…
Она потёрла лоб, собирая воедино разбежавшиеся мысли.
— Я даже не знаю, кому больше завидовать, себе или тебе, — произнесла она наконец.
— Да? А мне-то за что?
Женя погасила недокуренную сигарету.
— Подвинься-ка.
Она прикорнула рядом со мной.
— За то, что ты можешь испытать нечто подобное. Но гораздо более волнующее и изысканное. Подарить Паше себя.
— Ну, всё! Я пойду. Пусти.
Я сделала очередную попытку подняться с дивана, но Женя оказалась сильнее и в конце концов прижала меня к подушкам, навалившись на меня всем телом. Мы обе тяжело дышали, утомлённые борьбой и слабостью в теле от выпитого алкоголя.
— Ты дура, Наташка. Ммм, какая же ты дура!
В следующий момент её губы легли на мои, и я не могла поверить в то, что происходит. Её жадный рот вынудил меня отвечать на движения е губ и языка, в то время, как сознание отказывалось в это верить. Что она делает?! Что делаю я?! Ответа на это не было.
Её рука бесцеремонно пролезла ко мне между ног.
— Ты ведь не лесбиянка, Наташка. Отчего же ты так возбуждена, а? А я скажу тебе, почему. Потому что представить своего сына как источник физической любви – это источник изысканного возбуждения. А знаешь… Я ничего тебе не расскажу. Испытай всё сама.
***
Я проиграла. Я проиграла Женьке по всем пунктам. Но как же это получилось, что Павел доверил ей свою историю про «взрослую игру». Ей, а не мне! Это говорило лишь о том, что Женя ближе к моему сыну, чем я, его мать. А я недостаточно близка к нему. Но с другой стороны, рассказ о своём рождении он поведал только мне. Поведал в тот единственный момент, когда я решила поговорить с ним. Единственный раз, когда я удостоила его своим вниманием! Сознавать это было горько. Выходит, что до сих пор мы жили бок о бок словно чужие, не интересуясь друг другом. Нет, не так. Это я не проявляла к нему интереса, была холодна к нему и даже безучастна. Я могла вспомнить целый ряд робких попыток обратить на себя внимание с его стороны, на которые я никак не отреагировала. И вот теперь, когда у сына прорвались наружу его ранее скрытые чувства и проблемы, до меня, наконец, дошло, ЧТО он имел в виду, когда говорил, что его «обокрали».
Моя давняя подруга Женька с характерной для неё беспощадной ясностью высветила истинное положение вещей, с которыми я, тем не менее, не могла смириться. Смириться прежде всего с тем, что Женя объективно ближе к моему сыну, чем я. Самой страшное было в том, что я ревновала её к сыну, ревновала – страшно сказать – к тому, что у неё с Павликом были интимные отношения. С моим Павликом! С моим!!
Я не ревновала бы так своего сына к снохе, будь он женат. Но Женя, его молочная мать, моя ровесница! Я воспринимаю её как конкурентку, и выносить это есть сущее мучение. Мучение — осознавать себя какой-то суррогатной матерью. Это при том, что именно Женя была эрзац-матерью, а не я. Я – настоящая!
***
Со мной происходит странное, восприятие смещается так, что я порой не узнаю себя. Возникает сомнение, со мной ли это происходит? Моя любовь к сыну принимает неожиданную окраску и звучание. Иногда мне кажется, что я сливаюсь с ним, настолько я хорошо его понимаю, или по крайней мере, стремлюсь к этому. С Павликом тоже происходят изменения. Он стал значительно мягче и внимательнее ко мне, и вместе с тем, он словно бы стесняется меня. С одной стороны, мы стали внимательнее друг к другу, с другой – стали словно опасаться чего-то. Я долго размышляла над этим, и наконец, до меня дошло, что мы ведём себя как двое влюблённых, которые испытывают взаимное влечение, и в то же время не решаются раскрыть свои чувства другому. Из-за чего? Это недоверие? Нет, это страх. Страх переступить невидимый барьер, установленный стереотипами, нашим воспитанием, всем окружающим обществом. Как преодолеть этот барьер без риска скатиться в бездарную пошлость, в унижение, в сожаления и стыд? Есть только один способ для этого: переключение реальности. Я так это называю. Я внезапно поняла, что во мне борются две личности, которые совершенно по-разному воспринимают действительность. Они борются друг с другом и страдают от этого. А ведь просто не нужно этого, можно обойтись без войны.
Ночью рядом с мужем засыпает примерная во всех смыслах Наташа. Ночью просыпается смелая, дерзкая, презирающая преграды Кейт. Она осторожно встаёт, внимательно смотрит на спящего мужа Наташи, чувствуя приятный холодок в груди от мыслей и желаний, которым она даёт волю. Кейт сбрасывает длинную ночную рубашку и надевает узкую и короткую гладкую шёлковую комбинацию. Осторожно, на цыпочках, выскальзывает из комнаты и так же осторожно приоткрывает дверь в комнату сына Наташи. Так же тихо входит внутрь, закрывает дверь и, сложив руки за спиной, прислоняется к дверному косяку, глядя на Павла. А в это время, где-то в глубинах сознания, на всё это смотрит Наташа и содрогается от ужаса.
***
Павел, в отличие от мужа, спит очень чутко. Когда я вошла и в своём провокационном, полуобнажённом виде встала у двери, он проснулся и смотрел на меня, широко открыв глаза. Некоторое время мы смотрели друг на друга в молчании. Не знаю, о чём он думал, но он был явно ошарашен. Несколько придя в себя, он встал и медленно подошёл ко мне. Мы стояли в полушаге друг от друга. Между нами было несколько десятков сантиметров полумрака и тишины. И ещё невидимый барьер. Грань недозволенного. Нас связывали только глаза, в глазах напротив мы пытались прочесть то, что нас ждёт.
Я видела, как двинулся его кадык, и он почти судорожно сглотнул. Дёрнулись его губы, но он не издал ни звука. «Если тебе нужна женщина, Паша, то она пришла» — говорили мои глаза. Глаза Павла молчали, в них не было мыслей, потому что его мир остановился. Мы смотрели друг другу в глаза, и проходили миллионы лет. Потом я повернулась и тихо вышла из комнаты.
Кейт в спальне переоделась и заснула. Утром проснулась Наташа, которая вела себя с Павлом так, как будто ничего не произошло. Когда она увидела, как на неё смотрит Павел, пристально, удивлённо, не зная, как себя вести с ней, она подошла, внимательно заглядывая ему в лицо:
— Павлик, что случилось? Ты не заболел? – спросила она заботливо, пробуя его лоб.
— Ммм…
Он опустил свой ошарашенный взгляд.
— Мне кажется, что заболел. Я не знаю…
— Я тебе дам арбидольчику. И эхиноцеи заварю.
— Мам, нет… У меня нет температуры, это пройдёт, я думаю…
И снова его взгляд, растерянный, непонимающий, который он опустил, не выдержав пристального взгляда матери.
— Ну, смотри! А лучше бы ты выпил лекарство.
Наконец, через пару дней, он всё-таки не выдерживает, подходит ко мне и спрашивает напрямик:
— Мама. Ты приходила ко мне ночью. Зачем?
— Я приходила к тебе ночью? Ну, если приду ещё, то спроси зачем, — засмеялась она.
Надо было видеть его лицо.
***
В этот раз, когда я вошла ночью, он быстро поднялся с дивана и подошёл ко мне.
— Ты велела мне спросить, зачем ты пришла, — произнёс он, стоя напротив, напряжённо глядя на меня.
— Зачем пришла? Мне уйти?
— Нннет… Нет! Прости, я просто дурак, проговорил он торопливо – Я просто… Я просто не верю происходящему.
— Я люблю тебя, — произнесла я – Люблю больше, чем кто бы то ни был. Больше тёти Жени.
— Он закрыл глаза и издал мучительный стон.
— Боже, какой же я дурак!
— Ты говорил, у тебя отняли меня? Видишь, я вернулась к тебе.
Он протянул руку и завороженно смотрел, как она касается моего локона, скользит кончиками пальцев по щеке, шее, обнажённому плечу.
— Так не бывает, — произнёс он наконец.
— Я настоящая, — заверила я его шёпотом.
— Он смотрел на меня счастливыми глазами, сияющими даже в темноте.
— Мама… – произнёс он мечтательно – Ты ведь знаешь, я помню многое. Я помню, как твоё лицо склонялось надо мной, и я безошибочно ощущал твой запах, я помню наяву, так пахло твоё лицо, и волосы… Твои волосы пахли немного по-другому, и они щекотали мою кожу… Ты не представляешь, какое это было счастье!..
Его тело непроизвольно качнулось ко мне.
— Ляг в постель, — попросила я его негромко.
Я медленно приближаюсь к нему, лежащему на спине. У него прекрасное молодое тело, мускулистое и почти полностью обнажённое, так что я могу его рассмотреть, впервые позволяя себе это. Присаживаюсь на самый краешек постели и склоняюсь над его лицом так близко, что ощущаю его дыхание. Целую его лоб, глаза, нос…
— Вот так?
— Да! Как хорошо!.. Но я не знал тогда, что можно так…
Он осторожно удерживает меня за шею и, приподнимаясь, прижимается губами к моему веку, затем к другому. С закрытыми глазами, я подставляю лицо под его поцелуи. Подобные поцелуи были ранее немыслимы, но сейчас…
— Что может так выразить свою благодарность к тебе, источнику моей жизни! – прозвучало в тишине.
Дальнейшее было странной игрой, в которой мы, как бы играли, боролись за возможность поцеловать лицо другого. В итоге, подчиняясь силе его рук, я уступила ему это право. Пассивная роль ребёнка, которого целует любящая мама, его уже не устраивала. Он отодвинулся назад, приглашающе притянул меня к себе, и я легла рядом. В спальне рядом с мужем остывало место, где лежала Наташа, а здесь происходило немыслимое, в котором я лежу в постели с сыном. Если бы прямо сейчас сюда зашёл муж и увидел нас, я даже не представляю, какая бы это была катастрофа. От осознания этого у меня тревожно засосало под ложечкой, и хлынувший в кровь адреналин заставил меня сладостно содрогаться от ощущения непреходящей опасности.
Я ничего не делала, просто лежала и ждала, отдав инициативу в руки Паши. Павлик мягко обнял меня, придвинулся и принялся целовать моё лицо, затем шею под ухом, при этом навалившись на меня. Я слышала его учащающееся дыхание, и слышала собственное, такое же частое. Наша произошедшая близость, открывшая путь к этим нескромным поцелуям, сделала нас похожими на любовников, а не на маму с сыном. Проснувшаяся во мне Наташа с возмущением кричала, что мы не можем быть любовниками, это пошло и грязно. «Любовь не может быть пошлой и грязной!» — возразила Кейт и оголила плечо для нисходящей дорожки поцелуев. Да, мальчик обращался со мной, как с женщиной. Но ведь ему и нужна была женщина! И тут я поняла, что совершаю ошибку своим пассивным поведением. Он – мой ребёнок. И он получит от меня лишь то, что я ему дам, а не то, что он хочет. Воспитание в том и заключается.
Паша застыл, прижавшись губами к моему плечу около шеи. Я приподнялась и опрокинула его на спину, склонившись над ним. Ты – мой, ты принадлежишь мне, а не наоборот. Я вновь приблизила к нему лицо. Он глядел на меня не двигаясь. В следующее мгновение мои волосы щекотали его грудь, а мои губы захватили его отвердевший сосок. Затем другой. Он болезненно ахнул.
— Та девочка в садике делала так же? – спросила я, отпуская его.
— Мама, откуда ты…
— А что она ещё делала? – перебила его я – Скажи мне, — продолжала я, наклоняясь над его лицом.
— Мама! – воскликнул он тихим, но паническим голосом.
— Ну, скажи же, я должна знать, — сказала я иезуитским тоном, дыша ему в лицо.
За окном неожиданно погас фонарь, и мы медленно погрузились на самое дно обступившей нас тьмы.
Октябрь 2019.
Кейт Миранда.