Вот и наступило последнее школьное первое сентября. Девчонки-десятиклассницы плакали, первоклашки радовались, учителя грустили. Даже Макаров то и дело глотал несуществующие комки, когда учеников под «Школьный вальс» развели по классам. Только Ленка Година и Марка Багдасарова не унывали. Они посматривали на Вовку, перешептывались, а потом Ленка особенным грудным голосом сказала: «Мы сегодня придем в тебе в гости». Она говорила таким голосом, когда хотела или что-то задумывала, или и то, и другое вместе.
Когда десятый Б вошел в классную комнату, Ленка сразу села рядом с Вовкой и положила руку Макарову на бедро, обтянутое новыми клешами, а Вовка положил свою руку на голое бедро Ленке, не прикрытое ничем, даже тонкими телесного цвета колготками. И пока классная руководительница Лидия Сергеевна что-то говорила, он двигал руку все ближе и ближе, пока не уперся в Ленкины трусы. «Твоя мамка сегодня работает?», – с придыханием прошептала Година.
— Да, – ответил Макаров, поглаживая ощутимый шарик клитора. – Ушла на сутки.
— Тем более, – сказала Ленка и прикрыла от удовольствия свои «карие вишни» трепетными веками.
После уроков они, конечно, пошли к Вовке. «У меня тут самиздат!». – торжественно объявила Ленка, помахивая портфельчиком.
— Диссиденты, что ли? – скривился Макаров, имея в виду дело Синявского и Даниэля. – В урну брось!
— Лучше! – таинственно сказала Марка. – Я в курсе.
— Опять все в курсе! – проворчал Вовка. – Один я ничего не знаю.
— Вот и узнаешь! – проворковала Ленка. – Тем более, что мы пришли.
В Вовкиной квартире девчонки сразу принялись хозяйничать, как у себя дома, ринулись на кухню, открыли холодильник, начали резать колбасу и сыр, а Вовка старательно мешал им, забираясь под платья, обнимая сзади и тиская груди.
Еще в прихожей девушки сняли белые праздничные фартуки и остались в одних коричневых платьях. Макаров сразу оценил этот маневр. Без привычных фартуков они казались голыми. Он понял, почему благородные институтки стыдились наказания стоять без фартуков у доски или в столовой. Ленкины грудки за короткое лето превратились в увесистые груди, а Маркины груди – большущие «сисяндры».
Шампанское, оставшееся от Вовкиного дня рождения, Макаров разливал сам. Хорошо, не выветрилось, подумал Вовка, глядя на пузырящуюся янтарную жидкость. Марка произнесла тост: «Чтобы нам пилось, да елось, и спать хотелось!». И тут же, никого не ожидая, осушила свой бокал.
— Вот-вот, чтобы хотелось, – медленно сказала Ленка и многозначительно посмотрела на Вовку.
А тому давно хотелось не по-детски. Клеши, и без того тесные, вздулись спереди бугром.
— У тебя, Вован, пузырь, как у балеруна по телевизору! – засмеялась Марка и потыкала в «пузырь» длинным пальцем.
— Вы купили телевизор? – быстро спросила Ленка.
— Вот еще! – воскликнула Багдасарова. – Цыгане где-то стырили.
Ленка принялась стаскивать с Макарова клеши вместе с трусами, и скоро его «таран» выметнулся ей навстречу. «Лен, он еще подрос, или мне кажется?», – задумчиво спросила Марка. Ленка стремительно измерила пядями Вовкин член и доложила:
— Как был полторы, так и остался. А толще, похоже, стал! Яйца точно больше стали.
Марка, было, взялась за член сильными руками, чтобы облегчить Вовке существование, но Година ее остановила.
— Мы сюда читать пришли, или что? – выдохнула она.
— Или что! – гордо выпятила грудь Марка.
— Девушки, не ссорьтесь! – подал голос Макаров. – Ты, Лен, читай, а мы с Маркой будем делать «или что», а то я сейчас лопну.
Марка Багдасарова трусов и лифчика не носила принципиально, а вместо прокладок у нее была замысловатая затычка, напоминавшая в разрезе туз пик, только вытянутый в высоту и прикрепленный к гнутой пластмассовой пластинке, охватывающей половину волосатого лобка и часть задницы. Об этом Макарову поведала все та же Ленка Година, как-то вернувшаяся из туалета. Сейчас же у Марки не было и этого, под платьем – только рубашка и гибкое смуглое тело.
Ленка Година со своим обнажением провозилась немного дольше. Она спустила розовые трусы с низкой талией и долго расстегивала тугую застежку нового лифчика, который купила к новому учебному году, потому что в старый ее «новые» груди уже не влезали.
— Так! – потер руки в ожидании чего-нибудь интересного Макаров. – Где твой самиздат?
Обещанными запретными материалами оказалась стопка бумажных машинописных листов, пробитых дыроколом и кое-как скрепленных обыкновенной бечевкой. Пока Ленка доставала из портфеля эту писаннну, Мара взялась за Вовку всерьез. Она, как большого ребенка, уложила его к себе на колени, ухватила его член и принялась его беспокоить. Макаров мужественно держался, но когда Багдасарова подключила другую руку, подергивая Вовку за соски, Вовкины терпелки кончились, и он забрызгал Ленку и ее секретные материалы.
— Мне же завтра отдавать! – возмутилась Година, после чего она долго вытирала себя и обложку Вовкиным носовым платком.
— Леночка, ты читай, читай, голубушка! – сказала Марка, стимулируя свое внимание трением узких мясистых губ.
И Ленка принялась читать…
— Записки институтки! – прочитала она заголовок. – Александра Гольштейн. Из неизданного.
Она обвела слушателей мутным взором и продолжила:
— Вступление. Свои приключения в Одесском институте благородных девиц я описала в трилогии «Название трилогии». Но многое по цензурным соображениям туда не вошло, и я, по прошествии многих лет, все-таки решила это опубликовать и представить на суд читателей.
Записки институтки. Маленькая дверь под лестницей
Как-то Ворона вызвала к себе мою подружку Соню Павлихину. Ворона – это Антонина Феликсовна Воронец, помощница нашей начальницы Александры Яковлевны Колодкиной или, попросту Колоды. Колоды мы не боялись. Это была толстая глупая старуха, в которую был когда-то влюблен писатель Гончаров. Она продолжала думать, что она по-прежнему молодая девушка, а потому одевалась и красилась соответственно. А Ворона, наоборот, была длинной, тощей и очень вредной. Как сказал бы мой папа, умственной садисткой. Она могла прицепиться к какой-нибудь мелочи, раздуть ее до размеров земного шара и обвинить в этом раздутии саму воспитанницу.
В тот день я Соню не дождалась, а потому примчалась в институт на следующий день ни свет, ни заря. Соня ожидала меня на первом этаже, прислонясь спиной к кружевным чугунным лестничным перилам. «Здравствуй, Сонечка, ну как ты?», – как можно более ласковым голосом спросила я. Вместо ответа она схватила меня за руку и потащила под лестницу. А под лестницей оказалась маленькая дверь, куда, шурша платьями, устремились мы.
— А какими платьями они шуршали? – поигрывая Вовкиной мошонкой, спросила Мара.
— Здесь не написано, – ответила Ленка.
— Вообще-то, – ответил Макаров, поглаживая Маркины груди. – У воспитанниц института благородных девиц были три формы. В зависимости от возраста их платья были сначала коричневыми, затем зелеными, а потом белыми. Рукава были на завязках, а глубокие декольте прикрывали пелерины.
— Слышь, Лен, коричневые, как у нас! – сказала Мара.
— А еще они носили рубахи, потом корсеты, потом опять рубахи и лишь затем форменные платья.
— А прически у них были какие? – не унималась Багдасарова.
— Коса и бант, – ответил Макаров.
— Читаю дальше! – с угрозой в голосе сказала Година.
Она набрала воздуха и продолжала:
— Мы спустились по винтовой лестнице в полуподвал, который был набит дровами на зиму. В углу копошилась согбенная фигура.
— Антон Потапыч, – попросила Соня. – Можно нам тут побыть немного?
— А чего же, — ответил истопник. – Побудьте, барышни, побудьте. Я не против. Дрова только не украдите!
Довольный собственной шуткой, Антон Потапович удалился. Я огляделась. В углу тускло освещенного полуподвала прямо на дровах было устроено логово. Старый овечий полушубок прикрывала рваная простыня, на которой лежала скомканная подушка.
— Он тут спит? – спросила я у Сони.
Удивленная увиденным, я забыла и о Вороне, и о ее возможных издевательствах.
— Сюда приходят девочки поговорить, – пояснила Соня. – Сюда же меня привела и Ворона. Она встала у этой постели, быстро разделась и стояла, длинная, тощая, белая! Потом она велела раздеться и мне. Когда же я отказалась, она заметила вроде бы безо всякой угрозы: « А твоя метрика – поддельная. Я узнала, что у тебя нет никакого отца поручика Павлихина. Ты – незаконно рожденная. Так что делай, что я говорю».
— Ну, незаконнорожденная, – сказала я. – И что?
— Как ты не понимаешь, Саша! – возмутилась Соня. – Если подделка вскроется, меня выгонят из института, а маму посадят в тюрьму.
Я так и села на лежак, а Соня продолжала:
— Что было делать. Я тоже разделась. Ворона даже помогла мне снять корсет. А потом она велела мне тереть ее между ног и сосать там!
— Какая противная! Вонючая, наверное, как старая собака!
— Нет, она чистая. Только пахнет…
Соня задумалась.
— Она пахла немного… мочой и землей, – наконец сказала подруга.
Она хотела заплакать от унижения, но я ей не дала. Я обняла Соню и поцеловала в щеку. Она мне ответила и поцеловала в губы, крепко-крепко, аж заболели резцы. Мы целовались еще и еще, а потом она полезла мне под корсет. Он ей мешал, и она сначала сняла с меня платье, а потом расшнуровала корсет, который старательно затянула утром моя старая нянька Юзефа. Я стояла перед ней в одной рубашке и панталонах с прорехой. А она смотрела на мои волосы, которые торчали оттуда. Затем она тоже разделась и осталась в одних чулках, и я осталась в одних чулках, и мы снова стали целоваться везде, да так крепко, что у меня сначала приятно заболел живот, а потом мне стало так хорошо, что я заметалась по этому жалкому ложу. А когда очнулась, то увидела, что рядом с нами стоит Антон Потапович, и из его штанов свисает такой большой орган, который я не видывала ни у братика Сени, когда он писал, ни у отца, когда он слезал с маменьки. «Кто?», – спросил истопник.
— Что? – не поняла я.
— Кто пососет мой член? – спросил истопник. – Иначе я расскажу, что вы тут кувыркались, и вас выгонят.
— Я, – сказала Соня. – Я заманила тебя, Саша, в эту нору. Я сделаю Вам минет.
Она села на сбитых простынях, взяла член истопника в руку и попыталась его всунуть в рот, но истопник вдруг крикнул: «Не так!», и что-то сделал с членом, отчего его конец изменился. Ни у Сенечки, ни у отца он не менялся, а тут передний конец из узкого и острого стал круглым и блестящим. «Вот теперь соси!», – сказал истопник, и Соня наконец поглотила его до половины. Вероятно, она знала теперь, что делать, потому что старик скоро изогнулся назад, словно хотел встать на «мост» и не мог из-за больной спины. «Глотай, сучка, глотай!», – прохрипел Антон Потапович, но Соня его не послушалась и выплюнула все, из-за чего у нее раздуло щеки, на пол полуподвала…
Электрический звонок нам провели совсем недавно, и сейчас он звенел, и ревел, и дребезжал. Так быстро, как тогда в подполье, мы не одевались никогда. Засунув корсеты в ранцы, мы кое-как надели рубашки, платья и все остальное, и растрепанные, ворвались в класс.
За партой я сидела рядом с Соней. Она, то краснела, то бледнела, а потом ее вырвало…
— Вот дура-то! – прокомментировала услышанное Марка Багдасарова. – Сперма – вкусная штука.
— А может, у этого истопника член был какой-то тухлый, – задумчиво сказала Ленка Година. – Не то, что у нашего Вовки. Ну-ка, Макаров, накорми нас спущенкой!