Венсан был его друг, несмотря на то, что они закончили разные кадетские корпуса. Они часто сидели на одной кровати и поверяли друг другу свои нехитрые тайны. Венсан был французом лишь наполовину, но как истинный француз, он носил в кармане одежную щетку, расческу и маленькое зеркало, в которое они рассматривали еле пробивающиеся усики. Разумеется, они рассматривали не только усы друг друга, но и отраставшие понемногу органы, щупали члены и мошонки.
Совсем недавно четвертую роту захватила волна онанизма. В закрытых учебных заведениях часто появляются разного рода извращения, то ли от муштры, то ли от невозможности покинуть высокие стены корпуса или училища в любую минуту, но онанизм в роте распространился со скоростью весенней инфлюэнцы. Командир роты Фофанов, он же Фофан, он же Дрозд, на словах осуждал рукоблудцев, но, будучи человеком неженатым, он и сам изрядно рукоблудничал, приглашая к себе в каморку юнкеров для обучения этому нехитрому искусству после отбоя. Прошли через его комнатку и Венсан с Алешкой.
Как-то Дрозд, склонив по-птичьи голову к плечу, пригласил Венсана к себе, как он сказал, на собеседование. Часа через два Венсан вернулся и, усталый, как после марша с ранцем и оружием, кинулся на постель, не раздеваясь.
— Ф-фу! Устал! – сказал Венсан. – Но было здорово!
— А что было то?
— Узнаешь! – засмеялся Венсан. – Завтра все узнаешь сам.
На следующий день Алешка решил все узнать у Венсана, но того назначили дневальным, и Алешке пришлось ждать вечера одному. Наконец, стемнело, и в комнату Алешки вошел Дрозд.
— Юнкер, пойдемте ко мне, побеседуем.
Раз командир приглашает, надо идти. И Алешка пошел, благо идти было недалеко, в конец коридора.
В каморке стояли две кровати. На одной спал Дрозд, на другой – ротный фельдфебель, но тот приболел, и находился в лазарете.
— Проходите, – пригласил Дрозд. – И садитесь.
Алешка вошел и сел на кровать фельдфебеля.
— Скажите, юнкер, насколько Вы половозрелы?
Алешка почувствовал, что его брови сами полезли на лоб. Он пожал плечами.
— Я не знаю, что Вам ответить.
— Тогда снимите шаровары, нет, лучше разденьтесь совсем. Я Вас осмотрю.
Алешка насторожился. Он кое-что знал о гомосексуализме и решил, во что бы то ни стало, сохранить свой задний проход в неприкосновенности.
— Это зачем? Вы же не доктор!
И тут Алеша вспомнил недавний медицинский осмотр. Его проводил доктор Криштафович и с ним фельдшер Семен Изотович Макаров. Такие «физические» осмотры проводились четыре раза в год, и всю «грязную» работу по засовыванию пальцев в зад проводил «Изотыч», а доктор записывал результаты в книгу. Прежде Алеша Кузьмин не приглядывался к своим товарищам, ни в бане, ни во время совместных купаний в речках после пыли летних учений, а тут…. А тут вдруг оказалось, что большинство его товарищей уже не мальчики, и не прыщеватые подростки, а какие-то волосатые полумужчины! И Алешин организм отреагировал незамедлительно…
После команды «раздеться донага» юнкера послушно встали в голую и босую колонну друг за другом. Особенно смущали его от природы необычайно тонкое обоняние запахи этих сильных, обнаженных тел. Они пахли по-разному: то сургучом, то мышатиной, то пороховой гарью, то увядающим нарциссом. Очередь на осмотр двигалась медленно, и Алеша неожиданно для себя самого возбудился так, что его член покраснел и, как ему казалось, чуть не лопался. Он затравленно посматривал по сторонам, прикрываясь обеими руками, и вдруг заметил, что его товарищи, по крайней мере те, кто был впереди, тоже держат руки спереди. Когда же подошла его очередь, и Алеша у стола нагнулся, а Изотыч засунул глубоко ему в задний проход корявый палец на предмет геморроя, Кузмин вздрогнул, разогнулся и «выстрелил» в доктора Криштафовича спермой, залив его книгу и мундир. Юнкера засмеялись, Алеша покраснел до корней волос, а доктор достал носовой платок и вытерся, благодушно приговаривая: «Ничего-ничего, бывает и похуже!».
— Я, юноша, несколько старше Вас, и на войне успел побывать и контузию получить. Так вот в окопах очень важно уметь держать себя в руках и не изливать свое раздражение на своих товарищей. У нас был случай, что один офицер накинулся на болгарку и ее изнасиловал. Собрался трибунал, его лишили дворянства и повесили, как простого мародера. Не сомневаюсь, что если бы он держал в уме, что может удовлетворить себя сам, этого в высшей мере прискорбного случая не произошло. Правда, православная религия осуждает рукоблудие, цитируя Ветхий завет и легенду об Онане, но те, кто так говорит, не сидели в окопах, и не слышали, как свистят пули над головой. Итак?
— Хорошо, – Алешка снова пожал плечами. – Я разденусь.
Он скинул одежду, аккуратно ее сложил на постель и уселся сам, прикрывая срам руками.
— Вы руки-то уберите! – начал сердиться Дрозд. – В бане, небось, моетесь, и шайкой не прикрываетесь? Если Вы – ребенок, то и говорить нечего!
Алешка убрал ладони, и Дрозд жадно вперил взгляд в его большие, но еще безволосые гениталии. Затем удовлетворенно кивнул и вдруг спросил:
— Вам голые женщины снятся?
Только накануне Алешке приснилась Юлия. Она стояла среди снегов на пне в парке в белом платье и вдруг распахнула его неведомым способом, обнажаясь, и Алешка проснулся от невыносимой сладости извержения. Но он ответил коротко:
— Да.
— А по утрам член стоит?
— Да.
— Значит, Вы поймете все, что я скажу. Давайте договоримся о терминах. Вместо «рукоблудия» я говорю «дрочить», вместо «семяизвержения» (слово-то какое длинное, как поезд) предлагаю говорить «кончил», или «спустил». И так далее.
— А вместо «спать с женщиной» можно говорить «ебать»! – осмелел Алешка.
— Иногда можно! – засмеялся Дрозд. – Но в редких случаях, и не в присутствии этих самых женщин. Но к делу. Предлагаю Вам подрочить вместе. В одиночку, знаете ли наскучило, а вдвоем в полтора раза веселее. Ну, так как? Вы, конечно, можете отказаться…
Алешка не отказался. Он даже выиграл соревнование, кто быстрее кончит. Он выплеснул семя на дощатый пол и замер, наблюдая, как кончает Дрозд, оттянув крайнюю плоть и сжав ее пальцами, отчего она раздулась белым шариком.
— Странное дело, господин юнкер, получается. Вот Вы сохнете по своей Юленьке,. .. сохнете, сохнете, не отпирайтесь, и я по молодости страдал, а все просто до банальности. Мужчине нужна женщина, чтобы было куда вставить член, и кончить. Все! Овладел! Чистый инстинкт размножения, гон, как у оленей осенью, и ничего более. Потом приходит чувство собственности: она – моя, он – мой. У животных это только на брачный период, у человека – часто на всю жизнь. Лет эдак через двадцать супруги понимают, что изрядно надоели друг другу, мужу – «бес в ребро» и измена, а увядающая женщина исподволь ищет молодого энергичного самца. Споры, ссоры, разъезд, развод. А церковь против. Не любо, а живи…
— А как же дети?
— А что дети? У медведицы тоже дети. Медвежата вырастают, и уже норовят на мамашку залезть. А у людей нельзя. Аморально! О, снова встает! Ну, юнкер, давайте еще раз! Или не хотите? У Вас член висит, как сырое мясо. Ладно, тогда я один.
Дрозд улегся поудобней, свел ноги словно по стойке «смирно», отчего его немаленькая мошонка поднялась и вздулась пузырем. На этот раз он ни с кем не соревновался, а потому не спешил.
— Мужчина устроен таким образом, что выбросив семя, ему нужно некоторое время, что бы начать снова, – говорил Фофан, медленно работая рукой. – Есть редкие счастливцы, которые кончают по два или по три раза подряд, как говорится «не вынимая». Тут еще сказывается возбуждение и некоторый опыт. В любом деле необходим опыт. Когда Вы станете немного старше, просто кончить Вам будет мало. Я иногда, когда остаюсь один, заталкиваю яйца в паховые каналы и стараюсь удержаться на грани кончи. Иногда выдавливаю пару капель и замираю, и тут же начинаю дрочить снова. Затем опять останавливаюсь, и опять начинаю. Также помогает жесткое перевязывание члена у основания, но тут важно правильно определить грань, потому что чувствительность уздечки уменьшается. Возникает некий парадокс: острота спуска увеличивается, а чувствительность головки падает. Так можно балансировать на грани очень долго, буквально часами, получая словно по половине удовольствия. И потом, несколько энергических движений, и вот она, радость бытия! Я по молодости лет знавал одного артиллерийского капитана, у которого яйца были раза в два больше моих, и кончал он куда обильнее, но почти без удовольствия. И он… ах, вот оно!
Фофан дернулся и выстрелил, как из самозарядной винтовки Мондрагона «Диас», часто и многократно.
— Дайте мне чистую портянку, юноша! – часто дыша, сказал Дрозд. – И идите спать.