— Что-о-о?! — Ольгина шея оттянулась вперёд, влажные глаза блеснули, и она переспросила. — Кто-кто я?! Дура?! Безмозглая?!
— Оля… Оленька… — он поднял руки, словно сдаваясь, и стал тихо успокаивать, — извини… вырвалось в сердцах… пойми, не хотел я… как-то случайно вырвалось…
— Дура?! Безмозглая?! — Ольга начала медленно приподниматься из-за стола.
— Оля, Оленька, извини, не сдержался, ну… — и вдруг заорал, бросив свои утешенья. — Это всё потому, что ты не хочешь писать заявление, потому что ни черта не понимаешь суть вопроса, бестолково нянчишься со своим Костиком, который испортил тебе всю перспективу, и при этом на костылях мечтаешь отправиться в Эль-Фуджейру, чтобы опозорить меня?! И кто же ты после этого как ни дура безмозглая?!
— Да пошёл ты со своей Эль-Фуджейрой и со своей новой подругой… знаешь, куда пошёл!? . .
— Догадался!
— Какой догадливый! А я сейчас же напишу заявленье именно так, как хочу и во что бы то ни стало доползу сегодня на костылях к нашему участковому, сегодня! — она ловко сунула под мышки костыли и покинула кухню.
— Оля, прекрати! Я закрою дверь на все замки, отберу у тебя ключи и никуда не пущу! Ты этого хочешь?!
Она развернулась и ответила:
— Хорошо, мне всё равно ему звонить, так я приглашу его сюда, чтобы забрал заявление! Надеюсь, милиции ты откроешь или предупредить, чтобы ломали дверь?!
— Что ты болтаешь?! ! Что ты болтаешь?! ! Да идите вы все к чёрту!!!
Он громко простонал диким зверем и влил себе в чашку одной чёрной заварки…
Я подошёл к подъезду, быстро набрал цифру сто сорок на обшарпанном домофоне, он загудел, и голос Тамары Петровны вскоре спросил:
— Кто там?!
— Костик.
— Да, Костик, жду тебя, заходи!
Раздался щелчок, и моя рука нетерпеливо дёрнула дверь.
Войдя в подъезд, я влетел в распахнутый лифт и нажал кнопку девятого этажа.
Тамара Петровна стояла на пороге своей квартиры и наглядным образом ждала меня: на широкой фигуре было чёрное платье, а на плечах висела наброшенная красная кофта, такой знак откровенного траура мне показался неслучайным.
— Добрый день… — поклонился я.
— Добрый, Костик, добрый, — она шагнула в сторону и пропустила меня.
Я тут же поглядел наверх и серьёзно спросил:
— Ваши камеры снимают?
Она сокрушённо ответила, устремив глаза в потолок:
— Все камеры заглохли! Это ужасно, мне теперь невозможно следить за уборкой своих киргизок!
— Да-а-а, беда. Но в этой технике я, к сожалению, ни «бум-бум» , — и саркастически добавил. — А вы не горюйте, ваши киргизки уже давно унесли отсюда всё что могли, — я снял куртку и быстро повесил на вешалку.
— Твой юмор меня ни капли не веселит, наоборот — настораживает, ты какой-то странный!
— Увы, моя странность ещё в том, что я сегодня без цветов и подарков. Прошу прощения, это мой умышленный поступок.
— Да какие цветы и подарки?! — громко вздохнула она. — Мне всё прекрасно понятно!
— А что вам понятно?
Она удивлённо поглядела на меня и сказала:
— А мне можно вопрос на вопрос?!
— Пожалуйста.
— Тебе не кажется, что твой тон несколько вызывающ, будто я виновата во всей вашей истории?!
— Но вы же — Ольгина мама, разве родители не в ответе за поступки своих детей?
— О, Боже! — она всплеснула руками и в отместку мне сказала с лёгкой издёвкой. — Товарищ следователь, давайте не здесь, пройдёмте в «тюрьму»!
Я хмыкнул, зашагал за ней, вошёл в богатую комнату, Тамара Петровна указала на королевское кресло и уже спокойней предложила:
— Прошу.
Я плюхнулся в него и задрал ногу на ногу.
Она же аккуратно опустила своё широкое тело в такое же кресло и начала:
— Костик, мне прекрасно понятно, что для тебя произошло ужасное и самое противное событие для всего твоего разума.
— А для вашего, простите?
— И моего отчасти.
— Почему отчасти?
— Дорогой, не надо перебивать и бежать впереди паровоза.
— Извиняюсь, — ответил я, хотя совсем не извинялся, а продолжал свои надменные выпады.
— Ты думаешь, когда Ольга рассказала об этом — по моей душе разлился бальзам? Да я тут же упала пластом, заболело сердце, поднялось давление, мне так стало плохо, хоть бери да помирай у неё на глазах, ты себе представить не можешь.
— Я не могу себе представить, как вы могли скрыть от меня то, что узнали, почему смолчали и не забили тревогу во все колокола, ведь это касалось нашей с ней жизни и любви.
— И что бы изменилось? — спросила она обречённым тоном. — У них же эта связь ни день, ни два, ни три, а вон с каких пор длится. Я же себе и помыслить не могла, мне Ольга рассказала перед самым отъездом в Петербург.
— Вот именно, в Петербург, а не на сборы в Астрахань, — резонно добавил я и наклонился к ней, напирая на своё. — Почему вы скрыли от меня, когда вам стал известен этот гнусный обман? Вам было наплевать на Костика, да? У вас хотя бы чуть-чуть трепыхнулась совесть по отношению ко мне после того, что совершила ваша дочь?
Она воскликнула, хлопнув ладонями:
— Боже, да я совсем не собираюсь просить у тебя прощенье за свою дочь! Родители, конечно, отвечают за поступки детей, но не за такие, тоже мне «поступок»! Ты сначала в себе разберись!
— Я уже разобрался.
— Вот-вот! — она начинала кричать и ёрзать в кресле. — И хорошенько поразмысли, чем ты занимался все эти годы до вашего похода в ЗАГС, своей писаниной или Ольгой?!
— Прошу до моей писанины не прикасаться.
— Боже, я прикасаюсь до его писанины! Да я бы с радостью прикоснулась до вашего ребёнка, которого ты прошляпил в первую очередь, сиднем просидев у компьютера! Как говорил один чеховский герой — «молодую женщину надо обрюхатить и этим самым привязать к себе»! Грубо, но по жизни верно!
— Спасибо за советы чеховского героя, большое спасибо.
— На здоровье, тебе ещё дать советы великих писателей?!
— Лучше несколько коротких ответов на мои вопросы, и я — ушёл отсюда.
— Хорошо! Я готова слушать, только быстрей и не больше трёх вопросов иначе у меня голова заболит! — и она дотронулась толстыми пальцами до своих висков, сощурив глаза.
— Почему вы всё-таки сразу не сообщили мне?
— Потому что Ольга слёзно просила тебе не говорить! Дальше!
— Ваши первые действия после услышанного.
— Крик!»Это непристойное поведение сродни глупой и легкомысленной девчонки! Какой позор и ужас! Разве это моя дочь?!» , именно так я кричала, хватаясь за таблетки и корвалол!
— А что Ольга?
— Она ревела и твердила: «люблю Юру, но ужасно стыдно перед милым Костиком»!
— Ей «стыдно перед милым Костиком» , ёлки-палки, как же таким стервам легко живётся.
— Но-но, поосторожней! Она моя дочь!
— И моя законная невеста, в которой я видел свою настоящую жену, глупец.
— Если глупец, так возьми себя в руки и начни жизнь заново без моей Ольги!
— Именно это я и собираюсь сделать.
— Наконец-то! — она всплеснула руками. — Наконец-то я слышу слова не мальчика, а мужа… я имею в виду мужчину! Правильно, Костик, начни новую жизнь и успокойся, ничего страшного не случилось! Ты просто не знаешь, какие бывают роковые влюблённости?! О-о-о, Боже мой! Люди так влюбляются, что бросают свои семьи, а у вас ещё и свадьбы-то не было! Пока ещё не поздно, найди себе другое утешение, Костик!
— Секунду, — перебил я, — как же вы можете такое говорить? Вы же сами благословляли нас на законный брак и были безумно рады нашему заявлению в ЗАГСЕ?
Она помолчала и на удивление мне спокойно ответила:
— Потому что не хочу, чтобы ты мешал Юрию Семёнычу и моей дочери, я поняла, что он предложил ей более интересную и разнообразную перспективу, чем ты, который предлагал смотреть только на свою спину за письменным столом. Когда я несколько дней валялась в постели с таблетками и корвалолом, я о многом мучительно передумала, и мои первые слова о «позорном и непристойном поведении легкомысленной девчонки» мне показались совершенно пустыми, Боже мой, какими же пустыми. Ведь Юрий Семёныч предложил ей ВЕСЬ МИР. Я не собираюсь уточнять подобную аллегорию, умный да поймёт, глупец даже ни одной извилиной не шевельнёт. И потом, Юрий Семёныч не совершил никаких родственных безобразий, он же тебе не отец.
