Заимка

Своё свободное время, как правило, я провожу в одиночестве. Кто-то назовёт это профессиональной деформацией. Дело в том, что я преподаю в вузе, где ежедневно вынужден общаться с огромным количеством людей, и со временем это порядком изматывает.

С одной стороны, общение – это хорошо, потому что семьи у меня нет, а дома из собеседников только два кактуса на подоконнике. Но с другой – к концу учебного года его избыток становится просто невыносимым.

Впрочем, есть у моей работы и ещё один плюс: отпуск гораздо длиннее среднего по стране, который к тому же всегда гарантированно впадает на летние месяцы.

В этом году я ждал его как никогда, поэтому заранее озаботился местом, где его проведу. Нет, это не курортный отель и даже не одинокое бунгало у моря в каком-нибудь жарком заграничье. Всё гораздо серьёзнее!

Я нашёл в Сети объявление с предложением снять на неограниченный срок, причём за умеренную цену, старую охотничью заимку. Крошечный домик, предназначенный для вынужденного ночлега одного или двух человек, затерялся в глухом лесу соседней Нижегородской области, где вместо адреса – только ГЛОНАСС-координаты.

Судя по карте, в паре километров есть небольшая деревушка, так что в крайнем случай связь с большой землёй у меня будет. А в самих апартаментах из удобств только небольшая каменная печь, старая и наверняка скрипучая кровать, керосиновая лампа да ручей с ключевой водой неподалёку. Просто мечта!

Я созвонился с моим арендодателем, внёс скромную предоплату, и в назначенный день он встретил меня на пустынном железнодорожном полустанке. Хозяином заимки оказался сухой жизнерадостный старичок по имени Мефодий, отчество он называть наотрез отказался.

Мы бросили мой рюкзак с пожитками в багажник его бывалой «шестёрки» и выехали на шоссе. По дороге он расхваливал местную природу и рассказывал всякие байки про здешние места. С неподдельной искренностью Мефодий расточал дифирамбы в адрес арендованной мной недвижимости. И, видимо, для пущей убедительности даже намекал на какие-то её необычные свойства.

— Чай домушка-то не огромный. С виду неказистый и усада при ём никакого. Да всяко лучше, чем дурóм по заграницам-то блондить. Ох и цены там нынче конячьи! А ты, я гляжу, не опойка какой, человек-то приличный. Знамо, не исплюёшься от бытия тут нашего нехитрого. А коли так, то и заимка взаимностью тебе ответить может!

— Это как же? ­– не понял я и криво улыбнулся.

— А вот так. Кто к домухе этому с добром, тому и он добротой отвечает. Поговаривают, будто тем, кто подолгу в заимке этой живал, помогала она секреты да тайны всякие узнавать, которые всю жизнь человека терзали. А тут глядь – и отгадка сама собой вдруг в памяти явилась.

В ответ я только вежливо кивал и поддакивал, не особо веря во всю эту мистику. Мне было важно спокойствие и уединение, которые сулило пребывание здесь. А всё прочее, включая всякие там небылицы, – да гори оно синим огнём!

Проехав от станции километров десять, мы свернули с шоссе на укатанную просёлочную дорогу. Синий указатель с белыми буквами перед самым поворотом извещал: «дер. Чернуха 1.8». Несмотря на банальность названия этой деревеньки, оно показалось мне каким-то знакомым, и даже навевающим что-то из далёкого детства.

В сам населённый пункт въезжать мы не стали. Заросшая травой узкая колея грунтовки уводила нас дальше в сторону леса. Вскоре над нами сомкнулись кроны раскидистых лип и вековых дубов. Скорость пришлось значительно снизить. Старенькая легковушка, заливисто урча двигателем на первой передаче, переваливалась через кочки и выступающие из земли корни деревьев.

— Дорожка тут одна. Коль надобность какая возникнет, так по ней к деревне-то и выйдешь. – инструктировал меня Мефодий. – Тут и молочка, и овощей у местных прикупить можно, а по средам в сельпо машина с продуктами приезжает.

— Да я смотрю, там уж почти никто не живёт.

— Отреки-ись… – обиженно возразил Мефодий. – Пусть не в каждом дворе, да одном-то из трёх уж точно живут. Эхх… Молодёжь-то, конечно, в город вся давно подалась, на заработки. А старики, какие не померли, все тут. Куда ж им деваться?

Изрядно повиляв по лесным ухабам, через несколько минут мы прибыли к моему пристанищу. Небольшой бревенчатый домишко, казалось, врос в землю чуть не по самые окна. А прямо над его крышей склонились две высокие ели, словно два преданных стражника ограждая старую кровлю от погодных невзгод своими пушистыми лапами.

Сквозь густые кроны огромных деревьев пробивались лучи июльского солнца. Воздух, пропитанный запахом хвои вперемешку с ароматами цветов и дикой малины, хотелось буквально пить полной грудью.

Я вышел из машины, сладко потянулся и достал из багажника свой рюкзак. Пока шагал к порогу жилища, прямо мне под ноги откуда-то сверху шлёпнулась здоровенная шишка.

— О! Смотри-ка, то добрый знак! – усмехнулся Мефодий, стоя на деревянном крыльце.

— Добрый, что шишка? Или добрый, что не по башке? – шутливо уточнил я.

— И то, и второе – добрый! Ну… Принимай, хозяин, хоромы! – сказал старик и распахнул передо мной невысокую дверь.

— Ну, что ж, давайте посмотрим…

— Да ты оставь пока тут поклажу-то свою. Чай белки да зайцы в лес не утащат.

Я поставил рюкзак на дощатую площадку у самого входа и шагнул внутрь через порог, пригнув голову.

— Да, крылечко-то я ещё по весне всё уделал… – делово сообщил Мефодий, пару раз топнув по нему ногой, будто проверяя на прочность.

— В каком смысле? – не понял я.

— А… Ну, починил, значит, по-вашему. Да ты давай-давай, проходи в горницу-то.

Возле единственного окна с белой занавеской стоял небольшой квадратный стол, накрытый старенькой, но чистой скатёркой. Поллитровая банка с торчащей из неё небольшой охапкой свежих васильков посередине заставила меня по-доброму улыбнуться. И снова на миг в моём сознании пронеслось странное мимолётное джавю.

В самом центре возвышалась каменная печурка с уходящей в потолок трубой. А у противоположной стены расположилась широкая старомодная койка с пружинным матрасом. Удивительно, но и её украшенное коваными вензелями изголовье тоже всколыхнуло во мне какие-то невнятные глубинные воспоминания.

Следующие минут пятнадцать Мефодий рассказывал мне, как разжигать керосиновую лампу и затапливать печь. Потом он показал, где лучше брать из ручья воду, под какими деревьями искать самые вкусные грибы и куда ходить с лопатой по случаю большой нужды. А завершив свой нехитрый инструктаж, он пожелал мне приятного отдыха в своём отеле и был таков.

Тягости примитивного, даже полудикого быта вовсе не пугали, а скорее привлекали меня. Главным и основным бонусом, который я получал, было то, что я смогу вдоволь насладиться здесь одиночеством, самозабвенно предаваясь размышлениям о сути и бренности нашего земного бытия. И никто не сможет тут долбать меня бесконечными сообщениями в соцсетях и мессенджерах, потому что телефон в этих местах сеть просто не ловит.

Первый день я осваивался и привыкал. Сходил и собрал кружку дикой малины, заросли которой приметил ещё когда мы сюда ехали. Разведал более короткую тропинку к ручью. А заодно насобирал хворосту и немного лесной мяты, чтобы вечером разжечь печку и заварить себе чаю.

Несколько следующих дней прошли без каких-либо неожиданностей. Они были похожи один на другой, но в то же время каждый день был прекрасен по-своему. Я просыпался на рассвете без всяких будильников. Днями напролёт бродил по лесу. А когда надоедало, прогуливался до реки или до ближайшей деревушки.

Там я покупал у местных бабулечек то полдюжины домашних яиц, то парного молочка в старенькой помятой пластиковой бутылке, то хрустящих колючих огурчиков, сорванных для меня прямо с грядки. А в местном сельпо разжился карамелью, печеньем и «бэпэшками» – так тут принято называть лапшу быстрого приготовления.

По вечерам я повадился подолгу сидеть на крыльце со стаканчиком ароматного травяного чая, смотреть на яркие звёзды, слушать ночной лес и думать о вечном. А когда ложился потом на скрипучую койку, мой засыпающий разум снова как по команде возобновлял попытки достать из своих чертогов какие-то давно затёртые воспоминания, связанные с незамысловатым названием этой деревеньки.

«Чернуха… Чернуха…» – шептались между собой мои сонные нейроны, но лишь пожимали плечами и передавали этот сигнал по цепочке дальше, не в силах снабдить его хоть какой-то ассоциацией. А ещё эта «музыкальная» койка с пружинящей сеткой вместо матраса – теперь и она, и её характерный скрип, и эти увенчанные вензелями стальные прутья в изголовье тоже представлялись до боли знакомыми.

Вообще, мне стало казаться, что эта заимка неким образом изучает меня. Будто присматривается, прежде чем поведать какой-то секрет. Нет, в доме не было ничего пугающего: ни наводящих ужас ночных шорохов, ни завываний, ни чьих-то шагов на чердаке по ночам. Дом вёл себя приветливо и покладисто. Видимо, своим скромным и непритязательным поведением я смог расположить его к себе.

А однажды мне приснился очень странный и крайне неожиданный сон. Будто я ещё мальчишка, сижу на ящике в каком-то сарае и держу в руках сразу две игрушечные куклы. Нет, в куклы я, конечно, никогда не играл. Но сцена эта была моим реальным детским воспоминанием!

Рядом хлопотали ещё две девчушки примерно моего возраста. Одну из них, кажется, Клавой звали. Это они затащили меня в тот приземистый сарай и уговорили поиграть с ними в дочки-матери. Там, помню, сильно пахло сеном и навозом, а вокруг постоянно бегали и суетливо кудахтали куры, но их это ничуть не смущало…

Я проснулся и упулился в потолок широкими, как блюдца, глазами. Сколько же лет прошло с тех пор! Я уже почти забыл, что однажды провёл целое лето в деревне. Оно и немудрено, потому что приятными те воспоминания никак не назовёшь.

И не только потому, что мне, городскому ребёнку, там было не слишком комфортно. Но главным образом оттого, что мои родители разводились тем летом. Вот и упекли меня в деревню к дедам, чтоб не смотрел, как они там ругаются.

Занятно, что спустя пару недель после моего приезда сюда же заявилась и моя троюродная сестрица Настя. Она в тот год закончила школу и, как я понял, не смогла поступить в институт. А вдобавок ещё и с парнем своим рассталась. Вот то ли с горя, то ли в наказанье сама себя в эту глушь и заточила.

Виделись мы с ней до этого всего раз или два, то есть о существовании друг друга знали. Но родственными наши отношения назвать было сложно. Она вечно дёргала и троллила меня, пользуясь тем, что намного старше. И сейчас тоже не слишком хорошо ко мне относилась. Мне было обидно, но в душе я всё равно жалел её, потому что слышал, как почти каждую ночь она рыдает в подушку у себя в комнате.

Поспешу разочаровать тех, кто приготовился слушать небылицы о том, как у нас с ней «что-то там было». Давайте будем реалистами: Насте тем летом исполнилось восемнадцать лет, но мне-то всего одиннадцать! Могу порадовать лишь тем, что однажды мельком её голую сиську я всё же увидел. Однако ценность данного события для меня состояла лишь в том, что будет чем перед пацанами в сентябре на переменах похвастать.

А День рождения у нас с Настей, кстати, приходится на одну дату. Поэтому отмечали мы его в деревне совместно. В тот день нас навестили моя мама и её двоюродная сестра – тётя Люба – мама Насти. Бабушка испекла большой сладкий пирог, а дед достал из подпола пузатую бутыль самодельного вина и гордо потчевал им всех за столом. Всех, кроме меня, разумеется.

Все эти давно забытые события внезапно выстроились в сознании чередой ярких картин. Сон от этого мгновенно улетучился. Лежа на боку, я прокручивал в памяти давно минувшие дни и смотрел, как за окном сквозь густую листву всё ярче проглядывают сине-фиолетовые клочки предрассветного неба.

Хотя то проведённое давным-давно в деревне лето и было глубоко прикопано в чертогах моего разума, оно, несомненно, оказало значительное влияние на всю мою дальнейшую жизнь. Где находится та деревенька, я уже, конечно, не вспомню. Да и название едва ли всплывёт…

— Да вашу ж!!!… Не может этого быть!!! – я резко вскочил и уселся на пружинящей койке, потирая глаза.

Чернуха! Вот откуда я помню это название. С точки зрения здравого смысла, вероятность того, что спустя столько лет я вновь, причём совершенно случайно, окажусь в здешних местах, была почти нулевой.

Можно, конечно, предположить, что населённые пункты со столь незамысловатым названием есть чуть ли не в каждом сельском районе. Но подсознательно у меня не было теперь и тени сомнения в том, что это та самая Чернуха. И вот откуда это непонятное щемящее чувство, что не отпускало меня, когда я шёл вчера по её единственной улочке, а потом покупал пяток картофелин у старенькой бабы Мани, стоя на пороге покосившейся калитки.

На часах было около пяти утра. Осознав, что уснуть теперь уж точно вряд ли получится, я встал и налил в стакан немного кофе из термоса. Приготовление кипятка здесь задача нетривиальная, поэтому я ещё с вечера, когда заваривал чай, позаботился и об утреннем пробуждающем напитке.

Устроившись на чуть влажном от росы крылечке, я стал снова и снова прокручивать сцены из странного сна-воспоминания, который показала мне этой ночью заимка. Чем дольше я это делал, тем больше деталей всплывало в сознании.

Я вспомнил, как ходил с дедом на рыбалку. Ловились обычно одни краснопёрки. Но однажды на свою удочку я вытащил здоровенного окуня, который умудрился в самый последний момент заглотить целиком мелкую рыбёшку, только что клюнувшую на мой крючок. Дня три потом гордый ходил и всем про это рассказывал.

Вспомнил и о том, как за мной погнался чей-то огромный гусь. Злобная птица шипела, гоготала и мчалась за мной попятам через всю деревню, норовя ущипнуть за зад. А Клавка с подружкой в голос хохотали, сидя на лавочке.

Но самыми волнующими оказались воспоминания, связанные с Настей. Да, она частенько тюкала меня и давила своим авторитетом, пользуясь превосходством в возрасте. Это сейчас я понимаю, каким было её состояние. Но тогда меня это сильно задевало. Несмотря на это во мне не угасал необъяснимый интерес к своей старшей, пусть и троюродной, сестре.

И, повторюсь, не было в нём никакого сексуального подтекста. В том возрасте я и понятия не имел, что это такое. Просто её личность, едва перешагнувшая порог взросления, необъяснимо влекла меня как нечто непознанное. С одной стороны, она чем-то всё ещё была близка к моим сверстникам, но с другой – многое в ней было уже и от взрослого человека. Это парадоксальное сочетание никак не давало мне покоя.

Я с интересом наблюдал за тем, как она говорит, жестикулирует, ходит. Мне нравилось, как пружинят при каждом шаге волнистые каштановые локоны на её голове. И даже то, как она откусывает и жуёт кусок нашего общего именинного пирога, странным образом привлекало меня.

Самые обычные повседневные действия в её исполнении обретали для меня налёт таинственности. А чуть надменная улыбка на её красивом лице и холодный взгляд сверху-вниз сине-зелёных глаз, которым она изредка награждала меня, всегда будоражили до мурашек.

В день её совершеннолетия мне ужасно захотелось подарить ей что-нибудь такое, что дарят уже взрослым девушкам. Вот только я никак не мог придумать, что. В итоге не изобрёл ничего оригинальнее, чем собрать для неё здоровенный букет из полевых васильков. Она очень удивилась, но обрадовалась моему подарку и поставила цветы в вазу у себя в комнате.

В тот день мама с тётей Любой сразу после застолья поспешили на станцию, чтобы успеть на электричку до города. Сосед дядя Коля повёз их туда на своей машине. А я в компании двух его сыновей отправился на речку купаться, где мы и проторчали до самого вечера.

Той ночью я долго ворочался и никак не мог уснуть. В окошко светила яркая луна, а за стеной опять тихонько всхлипывала Настя, вероятно, в очередной раз вспоминая о своих горестях.

Дом у бабули с дедом был довольно новым и единственным двухэтажным на всю округу. При любом удобном случае дедушка повторял, что строил его для внуков. Поэтому обе комнаты на втором этаже на всё лето были отданы в наше с сестрой распоряжение.

Двери на ночь мы всегда плотно закрывали, но сквозь тонкую перегородку были слышны любые шорохи. Я уже успел привыкнуть к тому, что из-за стены по вечерам то и дело доносится тихое хныканье. Но сегодня оно было громче обычного и почти не прекращалось. Сон не шёл ко мне, я лежал на спине, хлопал глазами и смотрел в потолок.

Где-то через полчаса мне показалось, что к девчачьим всхлипам добавились новые, странные звуки, которых я раньше не слышал. А вскоре они стали громче и походили уже не на плачь, а на какое-то мычание. Я невольно прислушался, а потом даже прильнул ухом к стене. И тогда смог различить ещё и мерное поскрипывание пружин койки, будто бы на ней кто-то качается.

Так продолжалось ещё несколько минут, в течение которых непонятные звуки лишь нарастали. Кровать скрипела всё отчётливее, а Настины вздохи стали похожи на стоны. Ничего не понимая, я слушал и настороженно хмурился.

В конце концов моя буйная мальчишеская фантазия нарисовала картину о том, как в дом проник бандит, убил бабушку с дедом и теперь пытается задушить мою сестру. И тогда неожиданно для меня самого во мне взыграл инстинкт воина-защитника.

Я вскочил, вышел из комнаты и тенью метнулся к соседней двери, из-за которой по-прежнему слышались, как я теперь был уверен, звуки борьбы. Стучать, конечно, не стал. Вместо этого я попытался заглянуть в замочную скважину, но было темно и ничего не видно. Тогда, набравшись смелости, я немного приоткрыл дверь.

Настина кровать стояла вдоль боковой стены, и мне пришлось просунуть голову, чтобы достать её взглядом. К своему удивлению, никого постороннего в комнате я не увидел. А моя сестра лежала на спине, задрав кверху ноги, полностью раздетой. Вот тогда-то я мельком и увидел её обнажённую грудь. Вероятно, ей было жарко, и поэтому смятая пижама вместе с простынёй, которой положено укрываться, валялась на полу.

Пребывая в столь необычной позе, она отвернула голову к стене и тихонько завывала в такт покачиваниям койки. Со стороны казалось, будто кто-то невидимый навалился сверху и весело прыгает на ней, заставляя ритмично скрипеть многочисленные пружины.

Я хотел заступиться за неё, но не понимал, от кого её следует защищать. Кроме того, было очевидно, что самой Насте это нравится, потому что стонала она явно не от боли, а, скорее, от удовольствия. Не понял, правда, почему в таком случае она не хохочет от радости, а как-то нелепо мычит. Я ей даже немного позавидовал, потому что мне наш строгий дед категорически запрещал скакать на койке.

Чувство стыда вперемешку с любопытством охватило тогда меня. Я постоял так ещё с минуту, в недоумении наблюдая за происходящим. А потом, так и не вняв смыслу этой странной ночной потехи, отправился к себе спать.

Наутро, разумеется, мои воспоминания никуда не делись, и мозг буквально взрывался от острого желания разобраться, что же это всё значило. Однако интуиция подсказывала, что моими наблюдениями пока не следует ни с кем делиться.

Бабушка хлопотала на кухне, а я сидел за столом и жевал ещё горячую сдобную булку, запивая её парным молоком. Час был довольно ранний, и Настя обычно в это время ещё спала. Поэтому я удивился, завидев спускающийся по лестнице её силуэт в розовой пижаме.

— Доброе утро! – раздалось звонким голосом сестры.

— Привет! – отозвался я, еле ворочая языком.

Она подошла к бабушке, поцеловала её в щёчку и схватила из тазика смачный пирожок. На обратном пути, обходя меня сзади, ласково коснулась пятернёй моего затылка. Я по привычке сжался, ожидая, что за этим последует щелбан или шутливый подзатыльник, но ничего такого не случилось.

Настя плюхнулась за стол напротив меня и, прищурив глаза, с аппетитом вгрызлась в ещё пышущий паром пирожок.

— Ой, да чего ж ты всухомятку-то! – запричитала бабуля. – Давай молочка налью, Настюш?

— Угу! – одобрительно кивнула она в ответ.

Почти перестав жевать, я глазел, как моя сестрица откусывает и проглатывает куски горячего теста с картофельной начинкой и запивает всё это большими глотками из глиняной кружки. Это было удивительно, ведь ещё вчера она вопила о том, что от мучного она толстеет, а от молока у неё, видите ли, несварение.

А встретившись со мной случайно взглядом, Настя сначала игриво усмехнулась, а затем многозначительно подмигнула и продолжила завтракать как ни в чём не бывало. На секунду меня будто молнией пронзило подозрение, что она знает, о том, что я ночью за ней подсматривал, и мне захотелось провалиться сквозь землю. Но спустя короткое время я в этом разуверился и пришёл к выводу, что ни о чём она не догадывается, а просто у неё сегодня с утра хорошее настроение. Вот только непонятно – с чего бы вдруг?..

С того дня нашу Настю словно подменили. Она стала весёлой, со всеми вежливой и обходительной. Её отношение ко мне тоже изменилось коренным образом. Нет, она не звала поиграть с ней в куклы и не бегала на пару со мной с деревянным пистолетом в руках вокруг сарая, воображая, что вражеский танк. Я, может, и был бы не против, но этого не было.

Тем не менее, каждый её жест, взгляд или действие, так или иначе связанные со мной, перестали носить уничижительный характер. Она не сюсюкалась со мной, но стала относиться с теплотой, свойственной взрослым женщинам по отношению к детям, не забывая при этом, что я, всё-таки, парень.

Сидя за столом, во время обеда, мы мило общались, передавая друг другу то хлеб, то соль, то тарелку с салатом. А потом отправились вместе в лес, чтобы собрать и насушить для бабушки впрок зверобоя и чистотела. Бабуля с дедом тоже, конечно, видели эти внезапные перемены, но им ничего не оставалось кроме как пожимать плечами и умиляться.

Однажды я увидел, что Настя наполнила водой из колодца два ведра и потащила их к дому. Её хрупкая фигура аж согнулась под тяжестью, а тонкие городские ножки тряслись от напряжения, ступая по кочкам. Я подбежал и выхватил у неё одно из вёдер. Она улыбнулась, но возражать не стала. Ведро оказалось тяжелее чем я думал, но я его дотащил. Много расплескал, конечно, но дотащил!

Засыпая у себя в комнате по вечерам, я каждый вечер по-прежнему слышал Настин голос за стеной. Но это уже был не плач и не всхлипы, то были совсем другие звуки. Те самые, после которых всё изменилось. Больше я не подходил к её двери, не подслушивал и не подглядывал, потому что знал, что ей ничто не угрожает. Я понятия не имел, что там происходит, но подспудно чувствовал, что мне и не положено этого знать. Просто уверенность в том, что моей сестре сейчас хорошо, радовала меня и помогала скорее провалиться в сон под монотонную трель сверчков.

Я поставил на дощатое крыльцо стакан из-под кофе, сладко потянулся, жмурясь от бьющих в лицо рассветных лучей, и решил прогуляться по лесу окрест заимки. Под ногами мягко пружинил многолетний слой хвои. Воздух был пропитан пьянящими ароматами трав и цветов. Прямо над головой пролетел здоровенный шмель, деловито гудя мощными крыльями. А сотни местных птиц, прячась в листве, вместе со мной радовались новому утру и устроили по этому поводу самую настоящую стереофоническую какофонию из свистов, щелчков, щебетов и переливов.

Сам того не замечая, я добрёл до реки и направился вдоль берега вверх по течению. Спустя минут тридцать извилистое русло привело меня прямо в деревню. Запоздалые петухи истошно горланили на всю округу. В воздухе пахло навозом и сеном. Возле самой околицы беззаботно паслись несколько пятнистых бурёнок.

Затаив дыхание, я решил снова пройтись по здешней улочке. Сейчас, зная, что это за деревенька, я по-другому смотрел на эти потемневшие покосившиеся заборы и старенькие бревенчатые срубы с залатанными крышами. Может, это и сила самовнушения, но теперь всё вокруг для меня выглядело каким-то до боли знакомым, и странное волнительно-щемящее чувство нахлынули с новой силой.

И этот колодец-журавль в конце улицы, со вскинутой к небу длинной «шеей», и старый хлев, из которого всё так же доносилось задорное поросячье хрюканье, и даже лавка из распиленного вдоль огромного бревна возле калитки бабы Мани – всё навевало воспоминания о когда-то проведённом здесь лете.

— А ты чегой-то в такую рань, сынок? Аль не спалось? – весело окликнула меня старушка, у которой на днях я покупал картошку.

— Да нет, спал как убитый! У вас тут такой воздух, как же тут может не спаться? Просто захотелось погулять на рассвете. – я старался говорить как можно бодрее, чтобы не выдать охватившей меня меланхолии.

— Ишь, ранний птах какой! – усмехнулась женщина. – Проголодался, поди? А давай я тебя кулебякой угощу! Вку-усная!..

— Нет-нет, что Вы, спасибо, не нужно!

Видимо, отнекивался я не слишком убедительно. Баба Маня встала с насиженного места и, тихонько кряхтя, направилась к себе в дом.

— А чего нет-то?! Горяченькая, вон, с пылу, с жару!..

Вдобавок к доброму куску домашнего капустного пирога она вынесла мне ещё и литровую бутылку парного молока. Я еле уговорил её взять с меня за все хотя бы символические сто рублей.

— Спасибо Вам! Дай бог здоровьица…

— И тебе не хворать!

Раскланявшись, я собрался было идти дальше через деревню. Но в последний момент решился спросить:

— А вы не помните, тут когда-то давно дом большой двухэтажный стоял? – я указал рукой в дальний конец деревни. – Он, вроде, один такой приметный на всю округу был.

— А… Поляковых, что ль? А ты, чай, родственник? То-то я гляжу, лицо знакомое.

— Ну, так… Дальний.

— Был. А как же! Он и сейчас вон стоит. Деды-то давно померли, а детям он и не нужóн оказался. Попервой-то наведывались изредка, а теперь, почитай, лет пять уж как никого тут и не было. Стоит, пустует. Огород лебедой да бурьяном порос… Э-эх…

Вот теперь я уж точно не мог устоять от соблазна снова взглянуть на тот дом! В самом конце деревни двухэтажное кирпичное строение гордо возвышалось над одичалыми вишнями и яблонями среди высоких сорняков. Бездыханная печная труба, потемневшие от времени остатки дров, наглухо заколоченные ставни и заросшая травой тропинка, ведущая от калитки к крыльцу… Всё говорило о глубоком анабиозе, в котором пребывает это хозяйство.

Поначалу мне нестерпимо захотелось войти внутрь и хоть на несколько мгновений снова прикоснуться к тому, что связывало меня с нахлынувшими воспоминаниями. Но я не осмелился потревожить сон этого старого, но далеко ещё не ветхого и в известном смысле чужого для меня дома.

Немного постояв и подержавшись рукой за кованную калитку, я отправился в обратный путь к своей заимке. По пути съел ещё тёплую и невероятно вкусную кулебяку с капустой и выпил почти весь литр молока.

Всё утро я ходил под впечатлением от встречи теперь уже с материальными подтверждениями того, что мои детские воспоминания вовсе не выдумка, не сон и не плод внезапно разыгравшейся фантазии. Удивительно, как это всё было глубоко сокрыто в моём подсознании и почти не всплывало на поверхность почти три десятилетия.

Днём сходил в лес и, следуя полученным ранее инструкциям, набрал молодых подосиновиков. А вечером затопил печку и пожарил их с картошечкой себе на ужин. Почти забытый с детства вкус этой простой, но такой ароматной и аппетитной еды снова заставил меня с головой окунуться в воспоминания о том лете.

Спорить не стану – грибник из меня, конечно, так себе. Но я всё равно уверен, что не собирал и не ел никаких галлюциногенных поганок или мухоморов. Правда, то, что случилось следующей ночью, повергло меня в некоторые сомнения на этот счёт.

Открыв глаза, я понял, что нахожусь не дома. Но это была и не заимка, просыпаться в которой я уже привык за истекшую неделю. В приоткрытое окно заглядывала яркая луна, и сквозь ночную тишину в комнату плавно втекала заливистая трель сверчков.

Я никогда здесь не жил, но некоторые предметы интерьера казались знакомыми. Большой платяной шкаф красного дерева и старомодное трюмо с двумя боковыми поворотными зеркалами. Ваза с огромным букетом полевых васильков на трёхногом журнальном столике. И широкая койка с кованным изголовьем… Ну, точно! Именно на такой я сейчас сплю в крохотном лесном домике, в который меня поселил старик Мефодий.

Внезапно кроватные пружины заскрипели, и на постели кто-то пошевелился. Я замер на месте, потому что только сейчас осознал, что стою здесь, лишённый какой бы то ни было одежды. Впрочем, уже через секунду во мне откуда-то возникла уверенность, что видеть меня сейчас всё равно никто не может.

Я осторожно сделал пару шагов и приблизился к койке, чтобы посмотреть, у кого в комнате я очутился. В этот момент чья-то рука ухватилась за край простыни и резко скинула её на пол. Мне было сложно поверить своим глазам – на кровати лежала всё та же восемнадцатилетняя Настя! Именно такой я её помню: точёное личико с длинными ресницами, волнистые немного взъерошенные волосы и бледно-розовая пижама с кружевными рюшами. В ней она частенько спускалась утром завтракать.

Около минуты она лежала на спине с закрытыми глазами. А потом её лицо внезапно исказилось гримасой печали, и она тихонько захныкала, отвернувшись к стене. Мне было сложно оставаться безучастным. Даже тогда, когда я был ещё пацаном, мне не хотелось, чтобы она плакала. А уж теперь-то мне нынешнему смотреть на это было и вовсе невыносимо.

Я тихонько подошёл ближе. Некоторое время постоял молча возле самой койки, созерцая, как сотрясается от горьких рыданий моя троюродная сестра. Наконец не выдержал и медленно вытянул руку, чтобы коснуться волос на её виске. Но рука застыла в паре сантиметров, так и не решившись дотронуться. В тот момент, я даже ощутил мягкое тепло, исходящее от её тела. И вот мои пальцы медленно и плавно скользнули по шелковистым локонам от виска до затылка.

Настя тут же обернулась и быстро захлопала глазами, вглядываясь в темноту прямо сквозь меня. Никого рядом не увидев, она снова прикрыла веки и осталась лежать на спине. Но её красивое молодое лицо не долго оставалось спокойным. Почти сразу по нему пробежала напряжённая волна. А за мгновение до того, как должен был раздаться очередной жалобный всхлип, я нежно коснулся кончиками пальцев её лба и провёл ими вверх, за кромку волос.

Девушка глубоко вздохнула и даже едва заметно умиротворённо улыбнулась, но глаза открывать не стала. Тогда я повторил своё действие несколько раз. Было очевидно, что это её успокаивает и заставляет хотя бы на время забыть о своих горестях. Не знаю, как она объясняла самой себе мои невидимые прикосновения, но они ничуть не пугали её.

Находясь в полусне, Настя пошевеливала головой навстречу моим поглаживаниям. Осмелев, я стал плавно и нежно проводить кончиками пальцев по её щекам и шее. Бархатное тепло, исходящее от её восхитительной кожи, действовало на меня крайне завораживающе.

Постепенно мои ласки смещались всё ниже. И когда они приблизились кружевному воротнику пижамы, она поднесла руку и расстегнула одну за другой все пуговицы на кофте. Неспешным движением я распахнул в стороны полы тонкого ночного одеяния, обнажив обе молоденькие грудки.

Льющийся из окна серебряный свет луны позволял рассмотреть изысканные очертания этих двух небольших, но невероятно чувственных и привлекательных холмиков. Мои пальцы, чуть касаясь, курсировали какое-то время в ложбинке меж них и лишь потом осмелились коснуться одного из пологих склонов.

Шелковистая нежность и сливочная податливость юной плоти взбудоражили меня. Я нарочно оттягивал тот момент, когда мои касания достигнут стоячего столбиком сосочка, и вожделенно прислушивался к участившемуся девичьему дыханию. А сам тем временем неспешно охаживал ласкающими касаниями уже самую каёмку ало-розовой ареолы.

Протяжный выдох с едва слышным сладостным стоном раздался, когда мои пальцы наконец обхватили и легонько сдавили этот мягкоупругий трепетный кончик. Не останавливаясь ни на миг, я нежил, гладил, мял и массировал то левую Настину грудь, то правую.

Она глубоко дышала и то и дело подёргивалась всем телом от накатывающей волны сладостной неги. Её руки и ноги при этом хаотично двигались. Теряя контроль, она всё норовила запустить их себе в пижамные штанишки, но в последний момент стыдливо отдёргивала. При этом обе её кисти безвольно падали на простыню, а бёдра с каждым разом оставались раздвинутыми всё шире.

Не желая видеть, как её терзает неутолённое желание, я продолжил ласкать её грудь одной рукой, а другую, плавно скользнув по плоскому животику, устремил прямо под резинку спальных бриджей. К моему удивлению, эта гламурная городская неженка не стала сопротивляться и не сдвинула ног, а напротив раскинула их ещё шире.

Под покровом тонкой ткани пижамы трусиков не оказалось, и мои пальцы мгновенно окунулись в горячий и такой предательски манящий омут меж створок её райских врат. Влажные, скользкие и невероятно чувствительные лепестки оказались у меня в плену и тут же подверглись самым изысканным ласкам, на которые я только способен.

Несколько минут со знанием дела я орудовал в Настиных девичьем естестве, уделяя особое внимание наиболее восприимчивым к тактильному воздействию его точкам и зонам. По её реакции я понял, что такое с ней проделывают впервые, но сейчас от этого она почти на седьмом небе. Когда же её наслаждение становилось запредельным, она томно вскрикивала и судорожно хватала меня за запястья.

А ещё за это время я убедился, что юная особа уже не отягощена бременем невинности, и не воспользоваться этим было просто выше моих сил. Одним уверенным движением я лишил её штанишек и швырнул их на пол. В следующий момент взобрался на скрипучую койку и навис над пышущим жаром и похотью телом своей троюродной сестры.

С того момента, как я проник в неё и начал двигаться, она не умолкала ни на секунду. Её неповторимое страстное мычание сводило меня с ума и заставляло любить эту темпераментную девчонку глубоко и неистово. Желание настолько сильно обуяло нас обоих, что в тот момент для нас не существовало ничего кроме умопомрачительно сладостных ощущений от долгожданного слияния наших разгорячённых тел.

В какой-то момент я услышал, как скрипнула и чуть приоткрылась дверь комнаты. Но я был не в силах на это отвлечься и потому даже не снизил темпа своих движений, лежа на распластанной подо мной молоденькой красотке. Пружины несчастной койки скрипели и вопили на все голоса, а я всё скакал словно жеребец и любовался, как колышутся в такт моим толчкам две прелестные девичьи груди…

Утром кофе из термоса в стакан я наливал дрожащими руками. Чувствовал я себя великолепно, но впечатления от пережитого в этом необычном сне не давали мне покоя. Конечно же, это всё была лишь иллюзия. Но какая-то уж слишком реалистичная. Озарённое блаженством Настино лицо и её красивое обнажённое тело снова и снова всплывали передо мной, лишь стоило закрыть глаза.

Я даже не пытался найти хоть сколько-нибудь здравое объяснение тому, что так вот, сквозь время, я сам и стану тем загадочным ночным визитёром, что приходил в спальню к моей сестре и утешал её в темноте. Но, засыпая у себя в комнате под её сладкое мычание, странным образом ощущал некую сопричастность к загадочному действу, что там происходит.

Сама Настя тогда, вероятно, тоже воспринимала всё, что случалось с ней ночами, как сон. И потому, отбросив догмы и предрассудки, без остатка и искренне отдавалась посещавшему её незримому любовнику. Неискушённая девчонка всецело и беззаветно окуналась в пучину похоти и вожделения, позволяя вырывающемуся из недр этого омута мощному потоку страсти приподнимать и кружить её высоко-высоко над землёй.

Все последующие ночи я вновь материализовывался в её комнате и изо всех сил старался сделать так, чтобы до самого утра она не вспоминала о своих горестях и печалях. И делать это мне было невероятно легко и приятно. Сразу после короткой прелюдии я входил в неё и властно подчинял юное тело своему ритму.

Мерный скрип пружин и неумолкающие на его фоне ни с чем несравнимые сладостные мычания раздавались в девичьей спальне до самого рассвета. Эти ночи походили одна ну другую, но в то же время я ощущал, что с каждым разом в Насте что-то меняется. Поначалу такая робкая и застенчивая, она лишь тихо лежала подо мной, тихонько внемля моим толчкам. Но со временем распалившееся в ней желание делало её более раскованной и заставляло подставляться под мои проникновения во всё более откровенных позах.

Я по-прежнему оставался для Насти незримым. Но это не мешало мне самому не только лакомиться изнутри шелковистой нежностью её ещё почти невинной плоти, но и сполна любоваться красотой и изяществом её наготы.

Вдоволь настонавшись подо мной на спине, она вдруг переворачивалась и седлала меня сверху. С запрокинутой вверх головой она скакала на мне горячей наездницей и теперь уже сама задавала ритм нашей близости. Мне оставалось лишь придерживать её за раздвинутые колени и наслаждаться неповторимым видом её ничем не прикрытого, влажного и прелестного естества.

Затем она вставала на четвереньки и без стыда выпячивала ко мне свои гладкие ягодицы. Я жадно впивался пальцами в их бархатистую мягкость и с силой тянул на себя, безумно желая снова и снова порадовать своей твердью трепетную глубь сочного молодого чрева. Любовный нектар струился по бёдрам на смятую постель, а звонкие шлепки моего живота по её потным округлостям становились со временем всё чаще и громче.

А потом в какой-то момент по её разгорячённому телу неожиданно пробегала волна судорог, и Настя без сил подавалась вперёд. Но я в такие моменты не отступал, а лишь усиливал свой напор, обладая её чреслами особенно страстно и глубоко. До тех пор, пока эта мелкая дрожь, зародившись где-то меж бёдер, и сопровождаемая протяжными стонами, не охватывала каждую клеточку девичьего организма…

После этого она неизменно засыпала. А я, сидя или стоя рядом, любовался в рассветных лучах первозданной красотой женственного тела своей юной троюродной сестры. И лишь спустя какое-то время просыпался полным сил и энергии на точно такой же кованой койке у себя в заимке.

Я знал, что мой отпуск не бесконечен. А значит, и проведённые здесь волшебные ночи тоже не будут повторяться вечно. И поначалу это вселяло в меня грусть. Однако в последние дни моего пребывания в этом явно необычном лесном домике ко мне пришло осознание того, что у этого мистического экскурса в прошлое непременно должен быть свой конец.

Не знаю, кто, с какой целью, а главное – как мне его устроил. Но все эти пережитые заново, причём в ином качестве воспоминания определённо изменили и меня самого. Спустя месяц я возвратился в город обновлённым, отдохнувшим и с лёгкой душой.

Почти сразу путина дел и мирской суеты снова взяла меня в оборот. Однако во мне появилось что-то, что не давало теперь снова стать тем снобом и циником, каким я был в отношениях с женщинами. Даже два неудачных брака, что были у меня за плечами, не дали мне той мудрости, как то, что показала заимка всего за несколько недель.

Конечно же, я не мог не думать о Насте и о том, как сложилась её дальнейшая жизнь. Связь с её семьёй была давно потеряна, но в наше время это ведь легко исправить. Поправ собственные зароки собственноручно собирать на себя досье, я всё же зарегистрировался наконец в одной из социальных сетей.

Не прошло и двух дней, как Настя ответила на моё «предложение дружбы». К моему удивлению, она не только вспомнила меня, но и легко и с удовольствием стала переписываться, откровенно рассказывая о себе и о своей жизни. Она сообщила, что живёт в одном со мной городе и работает экономистом в крупном банков. Выяснилось, что у неё есть взрослая дочь, которую с десятилетнего возраста она растила одна, потому что нерадивый муж их бросил.

Признаться, я сильно волновался, когда собирался пойти в один из вечеров на мною же назначенную встречу в кафе. Настя, видимо, тоже волновалась, и поэтому пришла на неё одна, а с дочкой. Ох, как же весь вечер на меня смотрела двадцатилетняя красавица Валентина! Сначала подозрительно, а потом с неподдельным интересом. Она неустанно сверлила меня взглядом то искоса, то исподлобья, делая вид, что изучает узор в очередной чашке своего капучино.

А к середине второго часа мы втроём общались уже не как чужие люди, а как старые друзья или близкие родственники. Мой рассказ об отпуске, проведённом в заимке близ деревни Чернуха заинтриговал собеседниц.

Разумеется, я опустил все мистически-пикантные подробности. Но, пока Валя отлучалась припудрить носик, всё же намекнул Насте на ушко, что кое-что необычное там всё же происходило. В ответ в её глазах засиял странный загадочный огонёк, а щёки зарделись румянцем. И она пообещала как-нибудь потом мне тоже рассказать нечто интересное и необъяснимое о том лете.

А под конец мы договорились в ближайшие же выходные непременно съездить в Чернуху втроём, чтобы подышать там чистым деревенским воздухом и навестить заброшенный дом. Кстати, оказалось, что тётя Люба, мама Насти, стала его полноправной наследницей и уже давно упрашивает молодёжь хоть изредка туда наведываться. И я рад, что невольно стану катализатором этого процесса.

Пока не знаю, к чему это всё приведёт. Но, как ни крути, у тех древних, пропитанных тишиной и покоем, на первый взгляд неприметных мест определённо есть какая-то необычная и даже мистическая способность роковым образом воздействовать на людей и менять их судьбы. Даже сквозь десятилетия.