Шантаж мамы. Часть 29

На следующий день, с утра пораньше я проснулся от звонка главного.

— Ты если собрался мамку свою сопровождать с этими… ну с этими, ты понял, то приходи. Они минут через 10-15 уже тут будут.

— Понял, иду.

Умывшись и одевшись, я поскорее пошёл к маме на квартиру, вернее, стал ждать возле подъезда. Буквально как только я подошёл, то подъехала какая-то машина. Большой джип, из которого вышли три мужчины. По возрасту они были не старыми, но и явно не мальчиками. Думаю, где-то от 28 до 40. Сверив адрес, они прошли в подъезд, перед этим вытащив из машины большой чемодан. Я потихоньку пошёл за ними. Адрес, очевидно, у них указан был верный. Дойдя до квартиры, они несколько раз постучали. Один из них через плечо с явным подозрением посмотрел на меня.

— Чего? Я типа… свой, — на всякий случай уточнил я.

Мужчина молча отвернулся. В эту секунду дверь открылась и за ней показался главный. Тот нехотя поприветствовал мужчин и пригласил в квартиру.

— Где?, — с порога спросил один из них.

Главный молча указал пальцем на мамину комнату, куда и направились мужчины. Мама в это время ещё спала. На её лице всё ещё были видны следы вчерашнего плача и прямо сейчас она отсыпалась, хотя бы во сне уходя ото всего этого ужаса. Но буквально через несколько секунд, как зашли мужчины, послышался её крик и паникующе-вопросительные:

— Кто вы?! Ч-что… Чего вам нужно?..

Мужчина резко поднял маму с постели. Та была полностью голая, даже ошейник главный снял, чтобы не отдавать эту "реликвию" им. Мама сопротивлялась и выкручивалась от мужчин, пытаясь освободить запястья, которые держал один из них.

— А ты её не предупреждал что ли? Чего она так сопротивляется?, — спросил я у главного.

— Нет, ничего ей не говорил. Да и какая разница? Будто бы она отказаться смогла.

Тем временем, двое мужчин потрогали, всё ещё немного сопротивлявшуюся, маму за разные места, оценивая её формы.

— Пойдёт. Пакуем, — кивнув, сказал один из них.

Третий мужчина бросил чемодан на пол и раскрыл его. Внутри были верёвки, повязка и скотч. Всё содержимое он вынул, освободив пространство. Другие двое, словно по команде, одновременно прижали маму к полу. Та продолжала сопротивляться, крича и ругаясь, но ей легко заломали руки за спину и туго перевязали верёвкой, сверху закрепив ещё и скотчем. Ноги ей согнули в коленях и, прижав к животу, закрепили в таком положении при помощи всё тех же верёвок, связав сами ноги и перевязав их с телом, так что разогнуть их мама уже никак не могла. Рот заклеили скотчем, благодаря чему её крики, наконец, прервались, заменившись на куда более тихие мычания. А на глазах закрепили повязку, полностью ослепив маму. В таком скрученном и беспомощном положении её положили в чемодан и закрыли. Один из мужчин подхватил его и понёс на выход. Когда тот проходил мимо, то я вполне отчётливо услышал глухое жалобное и паникующее мамино мычание, пробивающееся через чемодан. Она не понимала, что происходит и закономерно боялась. В полной темноте, связанную, её тащили в каком-то чемодане непонятно куда. Да тут любой с ума от страха сойдёт. Мужчина с чемоданом быстро покинул квартиру, за ним вышел и второй. А третий, встав перед выходом спросил:

— С нами кто-то едет?

— Да, я, — подходя к мужчине, сказал я.

— Тогда пошли.

Мы пересеклись взглядами с главным напоследок и я вместе с этим мужчиной покинул квартиру.

Когда мы спустились вниз и вышли на улицу, то увидели, как захлопывается багажник с уже уложенным туда чемоданом. Все быстро расселись по местам и машина, наконец, тронулась. В дороге эти трое почти не разговаривали, лишь перекинулись парой слов и на этом всё. Честно говоря, было даже немного некомфортно, я ведь и сам не знал, куда мы направляемся, хоть и, по-сути, сам на это согласился. Но вот жалобно мычащей в темноте багажника, заточённой в чемодан маме было явно хуже. Она не могла толком пошевелится, её стягивали верёвки и угрожающе давили стенки чемодана, в полной темноте она лишь могла понять, что её явно куда-то везут. Кислород у неё медленно, но верно заканчивался. Несомненно, она была не первой, кого так перевозят и мужчины знали, что воздуха впритык, но хватит до конца поездки. Однако об этом не знала мама и с тревогой чувствовала, как с каждой минутой втягиваемого воздуха становится всё меньше.

— Почему с нами поехать решил?, — неожиданно спросил у меня один из мужчин спустя где-то час дороги.

— Да я… ну…

Вопрос был неожиданным, а потому я не успел подумать о том, стоит ли им говорить, кем мне приходится лежащая сейчас в багажнике женщина. Однако долго размышлять над этим мне не пришлось. Видимо, я был не первым подобным "клиентом".

— Значит, знаешь эту женщину? Кто она тебе? Сестра? Да нет, старовата. Тётя, мать? Твоя или дружка какого? Бывают ещё училки школьные, но в таких случаях обычно сразу сознаются, — размышлял мужчина, быстро сузив круг "подозреваемых", — Ну, так кто?

— Мама, — сказал я, поняв, что скрывать, видимо, смысла особого нет.

— Твоя или знакомого?

— Моя.

Недвусмысленное "ого" раздалось среди мужчин после моего ответа.

— Что же тебе такого твоя мамочка сделала, что ты её в такое место отвезти решил?

— Это долгая история. Неважно. А про место я всё-равно мало чего знаю, так что почти без понятия, куда мы едем.

— О-о-о… так ещё и не знаешь?, — заохал мужчина, — А я подумал ты намеренно едешь матушку в последний путь проводить.

— Чего? В смысле?.., — всерьёз напрягся я, — Что значит "в последний путь"?

— Ну то и значит.

"На что я вообще подписался?", — думал я. Возникла напряженная пауза, которую разрядил всё тот же мужчина.

— Да шучу я, шучу, — пихнув меня в плечо сказал он, — Хотя… В любом случае, не я всё решаю.

— А кто?

— Узнаешь.

Всю оставшуюся дорогу мы ехали молча. После подобных разговоров я слегка напрягся. И всё же теперь мне было ещё интереснее посмотреть, что это за место. Ближе к концу пути я услышал, как мама замычала намного громче и инстинктивно слегка обернулся на звук.

— Воздух заканчивается, — пояснил мужчина, заметив моё движение.

— Воздух? А как же она?..

— Да не парься, мы почти на месте.

И действительно, скоро машина свернула с основной дороги, поехав по бездорожью, усыпанному гравием. Мы проехали широкий пустырь, затем через лесок и вот перед нами предстал большой дом, окруженный забором. Этот дом стоял тут в полном одиночестве. Вокруг него, в радиусе нескольких километров, были лишь похожие на проеханные нами пустыри и небольшие леса. Ворота были открыты и машина беспрепятственно заехала на участок. Во дворе было несколько людей, которые, завидев автомобиль, тут же отвлеклись от своих дел и уставились на него. На парковке позади дома, куда мы заехали, стояло ещё несколько машин. Рядом с одной из них мы и встали. Мужчины вышли и я вместе с ними. Один из них открыл багажник и вытащил мычащий чемодан. Поднявшись по ступенькам, мы прошли на крыльцо, а затем и в дом. В холле было ещё несколько людей, но встретил нас только один мужчина. Возрастом около 27 лет, высокий и довольно мускулистый. Отличительной чертой, сразу бросавшейся в глаза, была его лысина, полностью забитая одной большой татуировкой, уходившей дальше куда-то на спину. Он поприветствовал мужчин и пропустил их дальше, но вот меня, попытавшегося пройти за ними, остановил. Я видел, как чемодан с мамой уносят куда-то вглубь дома и скоро все трое мужчин скрылись за углом.

— Стой. А ты у нас кто? Тебя я впервые вижу. А раз ты приехал с ними, значит ты как-то связан с той, кто сейчас лежит в том чемодане. Ну рассказывай, — с каким-то воодушевлением говорил мужчина.

— Да нечего мне рассказывать особо… Я сам просто посмотреть приехал. А в чемодане мама.

После услышанного мужчина присвистнул, обратив на себя внимание тех нескольких людей, кто был в холле и всё так же воодушевлённо сказал:

— Да у нас тут эксклюзив! Мальчик привёз к нам свою дорогую мамочку!

Люди явно оценили услышанное и поддержали радостными воскликами.

— Не часто у нас такое бывает, — продолжил мужчина, обращаясь уже ко мне, — Неужто чем-то так она тебе насолила?

— Да не то что бы… Я так-то вообще почти ничего об этом месте не знаю, поэтому, извините, не совсем понимаю вашей реакции.

— Так тебе ничего не рассказывали?

— Эм… нет.

— Не волнуйся, сейчас мы этот момент исправим и я всё тебе расскажу. Но сначала, пройдём за мной.

Я молча кивнул и мы направились вглубь дома. Убранство жилища было далеко от роскошного, но и на откровенный притон не походило. Комнат было довольно много и это учитывая то, что мы ещё не поднимались на второй этаж. У одной из таких комнат мы и остановились. Мужчина открыл дверь и мы зашли внутрь. Это было что-то вроде кабинета; на столе в центре были кучи каких-то папок, а по углам стояли шкафы, так же набитые документами. Мужчина сел за стол и открыл одну из папок. Жестом он указал мне сесть на стул напротив него.

— Значит так, — начал он задумчиво, — Из-за того, что твою мамочку мы брали не по заданию, а по собственной инициативе, то мы о ней почти ничего не знаем. Просто обычно нам дают список с информацией о девочке, о том, в каком состоянии её вернуть и каких результатов нужно добиться по итогу. Но в данном случае ничего конкретного нет, кроме того, что её… Ты её владелец?

— Нет, не я.

— Ничего страшного. Родственники тоже подходят. Короче, её владелец не сказал нам ничего, кроме того, чтобы мы её сильно не травмировали в физическом плане. Это я всё к тому, что раз владелец не явился, то информацию придётся давать тебе.

— Ладно, понял.

— Хорошо. И так, приступим. По поводу физических травм. Полагаю, что отсоединение конечностей или переломы не приветствуются?

— Нет. Точно нет.

— А что по поводу растяжений и вывихов?

— Думаю, что тоже не желательно.

— М-да уж, мягко. Значит, максимум синяки. Идём дальше. Как девочка в моральном плане?

— Ну, последние несколько месяцев были тяжелыми для неё. Но если брать то, какой я видел её раньше, то она гордая и волевая. Однако опять же, сейчас она уже не та, как по мне.

— Это нам ещё предстоит проверить, пока запишу её как довольно гордую и всё ещё не сломленную. Ну и последнее, есть какая-то финальная цель?

— В смысле?

— Ну, какой она должна быть, когда выйдет отсюда? Примерно такой же, какой и была? Более послушной? Надломленной? Полностью сломанной?

— Честно говоря, затрудняюсь сказать.

— Ладно, отмечу "по усмотрению".

— А усмотрению чьему?

— В данном случае, моему, — пожав плечами, спокойно сказал мужчина, — Что ж, думаю, на этом всё. Обычно инфы больше берём, типа, какое было детство, как протекала её жизнь, какие были знаковые моменты, работа, отношения и прочее. Но так как это не заказ, то и этого будет достаточно.

Мужчина ещё что-то записал, после чего закрыл папку и встал из-за стола. Жестом он показал идти за ним.

— Что ж, думаю, самое время рассказать тебе, чем мы тут вообще занимаемся, — начал он, едва мы вышли из кабинета, — Я Палач, кстати. Кличка такая. Именами мы здесь редко пользуемся.

— Палач?

— Ага. Скоро узнаешь почему, — довольно ответил мужчина.

"Да уж, не очень-то весёлая кличка. Хотя, другого, наверное, ждать и не стоило", — подумал я и ощутил небольшое напряжение из-за этого. Мы шли по дому, явно направляясь в какое-то конкретное место. Попутно Палач начал рассказ об этом месте.

— Короче, как ты уже понял, нам привозят сюда девочек. Но не для развлечения, а для того, чтобы мы выполнили определённый ряд задач. Ну, например, попала девочка в просак: денег задолжала, в рабство попала, зашантажировали, да мало ли ситуаций. Ну и конечно она сопротивляется своему положению и когда какой-нибудь толстый дядька, её владелец, заставляет её ртом свой корнишон обрабатывать, то она, естественно, воротит нос. Короче, попадает она в чьё-то подчинение, но на деле подчиняться отказывается. И вот в таком случае обращаются к нам. Дают её биографию и финальную цель, какой бы они хотели видеть её на выходе. После чего мы принимаемся за работу. Уверяю, ломаются все. Но срок всегда разный. Как правило, чем моложе — тем легче. Девочки от 18 до 25, по нашей статистике, ломаются быстрее всего. А вот с теми, кто старше, уже труднее. Хотя помню случай, привезли девчонку 23 лет, боевитая, что пиздец. Её в рабство в другую страну продавали и требования её покупателя были: максимальное послушание и покорность. А ими, как понимаешь, у неё и не пахло, первым же делом на всех бросалась. Два месяца с ней мучались, обрабатывая её по самой жесткой программе. Ну, в конце-концов, как шёлковая стала; зашуганная и послушная.

Тем временем, мы спустились в какой-то подвал.

— А вот и главное помещение этого дома, — торжественно сказал Палач и распахнул дверь.

От увиденного я даже непроизвольно издал непонятный, полный удивления звук. Помещение было просто огромным. В разных его местах стояли различные установки: от простых дыб и колодок до совсем странных и непонятных. Глядя на некоторые, я даже боялся представить, как они должны взаимодействовать с девушкой, которой не повезёт там оказаться. Более того, в помещении было ещё несколько дверей, которые вели в отдельные комнаты и даже целые залы. Всё это выглядело одновременно круто и пугающе, ведь я понимал, что маме предстоит оказаться тут.

— Ну, вот пожалуй и всё, остальное узнаешь в процессе, — сказал Палач, уже собираясь выходить со мной из подвала, — Хотя нет, ещё одна деталь, которую ты должен знать. Не все девочки выходят отсюда.

— Не понял?.., — с неприкрытым напряжением произнёс я.

— Как я и говорил, их отправляют сюда на "перевоспитание", так сказать. Но иногда бывает так, что некоторые просто хотят увидеть… шоу. Шоу, в котором у девочки всегда один исход. Отсюда и моя кличка. Ты же спрашивал. Но не нужно думать, что мы тут просто рубим их на какой-нибудь гильотине или типа того. Всё происходит куда более эстетично. Так, чтобы всей этой жаждущей толпе понравилось.

— Так, стоп-стоп… Ладно, допустим. Но вы ведь не намекаете, что маму…

— Посмотрим, — перебил он.

— Но ведь так нельзя. У неё есть владелец.

— Сейчас она здесь не по его заказу. Сейчас она наша собственность, с которой мы можем делать, что захотим. А после окончания договорённости, её судьба — не моя проблема.

— Он ведь просил её не травмировать.

— Это просто пожелание. Когда мы заключали договорённость о том, что она станет нашей на две недели, то я ничего не обещал.

Я стоял, не зная, что сказать. Мне не очень нравился этот разговор и к чему всё идёт.

— Да ты не беспокойся, — хлопнул он меня по плечу, — Ещё же ничего не решено. Ну, а вообще, сам виноват. Насколько понимаю, твоя была инициатива заслать её сюда наподольше.

— Понимаю. Но всё же, я бы попросил…

— Говорю же, ничего не решено. Я рассказал тебе лишь о том, как бывает и как сейчас обстоят дела. Лучше расслабься, а то никакого удовольствия не получишь.

Полностью расслабиться было тяжело, но всё же я решил последовать совету. В конце-концов, раз ничего не решено, то буду действовать по обстоятельствам.

— Пойдём. Думаю, сейчас твоя мамочка как раз на осмотре.

Мы поднялись из подвала и направились в другую часть дома. Из одной из комнат я услышал знакомый голос и именно в эту комнату мы и вошли. В ней стояло кресло, как в кабинете гинеколога, к которому руками и раздвинутыми в нужном положении ногами была привязана мама. Она ругалась с каким-то парнем, находившемся в этой комнате. Тот её явно не слушал и лишь молча продолжал рыться в каком-то шкафчике.

— Я тут, около двери постою, — сказал я Палачу, застыв в проходе.

Тот пожал плечами и прошёл в комнату.

— Ну и как тут она?, — поинтересовался он, обратясь к парню, — Дай-ка я хоть вживую посмотрю.

Мама отвлеклась на вошедшего Палача, а потому замолчала. Тот молча осмотрел её и довольно покивал головой. Положив руку ей на ляжку и начав сжимать и разжимать её, он вновь обратился к парню:

— Ну так как?

Парень отвлёкся от шкафчика и подошёл к маме и Палачу.

— Всё очень неплохо. Зубы, волосы и ногти в порядке. Кожа тоже. По здоровью проблем нет, болезней не выявлено. Рожала. Сейчас не беременна. Влагалище, матка и задний проход в хорошем состоянии, несмотря на то, что половые акты имеют место быть довольно часто.

— Отлично. Тогда заканчивайте приготовления и спускайте вниз, — хлопнув ладонью маму всё по той же ляжке сказал Палач и направился к выходу.

— Посадить на цепь? А то она брыкается.

— Кто вы все такие?! Отпустите меня! Слышите?! Отпустите!, — резко вновь активировалась мама.

Палач взглянул на неё через плечо и произнёс:

— Нет, не надо цепь. Смирительный ошейник и хватит.

Парень кивнул, а Палач вышел из комнаты, закрыв дверь.

— Что за смирительный ошейник?, — поинтересовался я, когда мы отошли от комнаты.

— Специальный ошейник, активирующийся на расстоянии через пульт. Током бьёт, — чуть задумавшись, он продолжил, — По первым впечатлениям, она и близко не сломлена. Была бы сломленной, то сидела бы себе тихо, не издавая ни звука. Но она бунтует. Явно боится, но всё же кричит и ругается.

— Ну, с теми, кто над ней имеет власть, она зачастую намного более тихая. А тут её похитили хрен пойми кто и просто увезли.

— Это не должно быть для неё важно. В любом случае, тихони сюда редко попадают. Так или иначе у нас не стоит конкретной задачи, так как это не заказ, а значит, будем просто развлекаться. То, что это её не сломает не обещаю, но, уверяю, первостепенной эта задача не является.

Далее Палач ещё минут 20 проводил мне экскурсию по дому, показывая кухню, санузел и спальни для гостей.

— А кто все эти люди и почему их так много?, — в один момент спросил я.

Людей и правда было довольно много и некоторые из комнат уже были заняты. Приезжие были абсолютно разные: и мужчины, и женщины. Кому-то едва было восемнадцать, да и то я в этом сомневался. А некоторым уже явно за пятьдесят.

— Жаждущая публика. Гости, короче. Приезжают сюда посмотреть за всем процессом. Иногда мы даём поучаствовать желающим. Кто-то приезжает всего на пару часов, а кто-то на несколько дней или даже остаётся до самого конца. Поэтому в доме так много гостевых комнат. Полагаю, ты бы тоже хотел остаться?

— Ну, думаю, да.

— Значит, я не зря тебе тут всё показал. Забронирую за тобой одну из комнат.

— А заплатить нужно?

— Обычно все платят, но с тебя платы не возьму. Ты ведь привёз к нам "ценный груз". Так что этого достаточно. Хотя… Твоя мамочка всё ещё работает?

— Ну, на старой работе уже нет. Сейчас она отрабатывает огромные долги.

— Короче, возьму плату с неё, позже вышлю ей счёт. Пусть заплатит за сыночка. Если выберется отсюда, конечно… Ладно, пошли. Думаю, уже всё готово.

Мы пошли к подвалу. На двери, ведущей в него, Палач перевернул висящую табличку с "закрыто" на "открыто". После этого я даже спиной почувствовал, как заметившие это люди начали понемногу стягиваться к нам. Мы спустились вниз и прошли почти до самого конца помещения, где перед нами предстала решетка, за которой и находилась мама; полностью голая и с тем самым смирительным ошейником. Мужчина, стоявший у решетки, передал Палачу пульт, очевидно, тот был от ошейника, и куда-то ушел. Обернувшись, я увидел, как уже скопилась целая толпа людей. Чуть выждав, Палач распахнул решетку и явно что-то хотел сказать, но в это же мгновение мама рванула, отпихнув мужчину, и побежала к выходу. На пути у неё была толпа, но и та слегка расступилась. Люди довольно выли и свистели, видя как отчаянно пытается сбежать мама. Видимо, такое зрелище было не впервые.

— Во как рванула, аж пятки засверкали, — с улыбкой произнёс палач, — Ладно, пора её тормозить.

Мама успела пробежать почти половину всего подвала. Естественно, если бы её хотели поймать, то давно бы уже это сделали. В конце-концов, та же толпа расступалась перед ней специально. Палач спокойно посмотрел на пульт в его руке и продолжительно зажал одну из кнопок. Тут же послышался мамин крик, длившийся ровно столько, сколько держал кнопку Палач. Сама мама в этот момент чуть замедлилась и запнулась, схватившись за ошейник, однако не остановилась полностью и всё же продолжила движение. Толпа частично двигалась вместе с мамой, что лишь больше придавало бессмысленности и беспомощности её побега.

— Выносливая.., — задумчиво произнёс Палач, — Это хорошо.

Дав пробежать маме ещё немного, он выкрутил ползунок на пульте до максимума и снова нажал кнопку. Даже издалека я услышал устрашающее дребезжание ошейника, переполняемого электричеством, а мамин истошный крик едва ли смог перебить этот звук. Она скорчилась от боли и, согнувшись, опустилась к полу, дёргаясь и держась за ошейник обеими руками. Толпа в это время уже обступила её. Когда поток электричества остановился, то мама едва успела разогнуться, как её щёки тут же отлупили несколько человек из толпы. Этими ударами они даже не давали ей встать. Досталось и попке, само-собой. По ней прилетали не менее хлесткие удары. Вот только если щёки мама кое-как могла защитить руками, то вот свою попку с трудом. Палач в это же время направился в мамину сторону:

— Ладно, хватит. К столбу её, — командовал он, жестом что-то указав нескольким мужчинам, стоявшим чуть в отдалении ото всей толпы.

Люди отстали от мамы и расступились перед этими мужчинами. Те, в свою очередь, подхватили её и потащили в противоположный угол помещения. Я, как и вся толпа, проследовали за ними. Мужчины подтащили выкручивающуюся маму к столбу, после чего прислонили её спиной к нему и, обернув вокруг столба её руки, скрепили их наручниками. Ошейник так же прикрепили к столбу, чтобы она не могла полноценно двигать шеей. Подошедший ещё один мужчина принёс сибиан с очень внушительной насадкой. Его установили около столба прямо под мамой. Сама мама, уже понимая, что ни к чему хорошему это не приведёт, стала сопротивляться ещё активнее, но несколько мужчин довольно легко с ней справились, сумев с силой опустить маму вниз по столбу, усадив её в итоге на колени. Теперь её попка была в опасной близости от сибиана и прикреплённой к нему насадки, которая одним лишь своим видом и размерами давала понять, что ни мама, ни её бедная попка не будут в восторге, если она будет пропихнута внутрь. Но разве могли быть для мамы другие варианты? Мужчины взялись за неё с новой силой, слегка приподняв маму они с лёгкостью и даже какой-то обыденностью насадили её зад на эту самую насадку. Несмотря на то, что она была довольно большой и входила в попку с трудом, мужчины насадили с такой силой и скоростью, что мама даже не сразу поняла, что произошло и лишь когда ощутила, как плотно и глубоко закупорена её попка, издала продолжительный, крик, моментально подавленный одним из мужчин, сжавшим ей горло. Вместе с её криком, как полная противоположность, послышались и радостные возгласы толпы, выражавшие поддержку увиденному. Однако и на этом приготовления были не закончены. На соски и большие пальцы ног ей прикрепили зажимы, через которые шло электричество.

После этого, без лишних промедлений, Палач активировал сибиан. Тот зловещще зажужжал, а мама стала стонать и елозить на месте.

— Время допроса, я полагаю?, — начал Палач, — Все, кто платил, в очередь, пожалуйста, по одному.

После его слов некоторые люди отошли в сторону, а некоторые, наоборот, выстроились в очередь, явно чего-то ожидая.

— Что ещё за "допрос" и что значит, кто платил?, — поинтересовался я у Палача.

Тот слегка промедлил с ответом, начав отвечать лишь тогда, когда из очереди вышел первый человек и вместе с его действиями он начал рассказывать мне в чём суть процесса, дабы я сразу мог всё видеть наглядно:

— Мы стараемся зарабатывать на всём, в том числе, на доп услугах. Зачастую наши гости тоже хотят поучаствовать в процессе и потому за отдельную плату могут это себе позволить. Допрос же позволяет нашим гостям узнать девочку получше. Это важно, если они захотят, например, взять её для личного пользования. Они задают ей интересующие вопросы и дабы та отвечала правду или хотя бы отвечала в принципе, используется небольшое мотивирующее средство. Гостю дают пульты от ошейника и прикреплённых зажимов, при активации которых…

Едва он это сказал послышалось агрессивное трещание приборов и мамин вопль.

— . ..вообщем да, — продолжил он, как только закончился крик.

— И сколько длится весь процесс?

— В среднем, где-то минуты три на человека.

— Так мало?

— Дело в том, что далеко не все здесь задают вопросы и используют ток как "мотиватор". Некоторые часть с вопросом попросту игнорируют.

Через время из очереди прошел следующий человек и, не задавая маме никаких вопросов, просто зажал оба пульта. Электричество вновь иглой насквозь пронзило всё мамино тело, из-за чего послышался её крик, а сама она заелозила на месте куда активнее. Человек, в свою очередь, подсел чуть ближе, почти в упор наблюдая за процессом.

— Ну всё, он скорее всего не отпустит, пока время не истечёт, — будто бы анализируя, спокойно сказал Палач.

— А она выдержит все три минуты?

— Суммарно ей терпеть куда дольше, но не волнуйся, она не первая. Напряжение тут хоть для неё и очень ощутимое, но не слишком большое. На ошейнике я тоже открутил мощность чуть ли ни на минимум.

Когда время человека, мучившего маму, вышло, тот слегка разочарованно отжал кнопки пультов и передал их следующему. Так продолжалось где-то час. Людей было довольно много, так что это было логично. Вопросы были совершенно разные: от простых про возраст и увлечения, до предпочтений в сексе и любимых поз. Само-собой, попались и ещё несколько человек, которым не нужны были никакие вопросы. Уже к середине всего процесса мама была вся потной: сибиан не давал ей ни секунды покоя, создавая ей вибрации по телу как снаружи, так и внутри; про электричество и говорить нечего, навязчивая боль пронзала маму каждый раз, как к ней подходил новый человек.

Так было положено начало изнурительному маминому "приключению". Из-за того, что пробыл я там аж две недели, отлучившись лишь на несколько дней, о которых расскажу позже, то описывать все события, включая повседневность день за днём, будет очень долго, а потому решил просто отдельно выделить все интересные моменты. Тем не менее, помечать, какой день это был по счёту всё же буду.

День 1

Как я понял, система была устроена так: днём она в подвале, а вечером может отправиться к заказавшему её гостю. Если такового не нашлось, то так же остаётся в подвале. То, что маме будет тяжело стало понятно с первых же секунд пребывания. И, само-собой, первый день так же не обещал быть простым. Даже несмотря на то, что в течение дня её не трахали, маме пришлось опробовать на себе сразу несколько установок, среди которых, помимо электрических и вибрирующих, были и связанные с огнём. Ну, или как минимум, с нагревом. По приказу Палача, несколько мужчин молча перетаскивали уставшую маму от одной пыточной установки к другой, без перерывов и отдыха, если не считать для мамы отдыхом момент, когда её непосредственно волокли к очередной установке.

До определённого момента мама даже толком не плакала, в её глазах читалось лишь явное непонимание того, за что ей это и немой вопрос: "А когда же конец?..". Более того, она даже проявляла некое подобие сопротивления, но силы на это у неё довольно быстро закончились.

По прошествии нескольких часов Палач глянул на время и произнёс:

— Ладно-ладно, пока перерыв. Время обеда.

Все гости, наблюдавшие за очередными мамиными муками, грустно повздыхали и потянулись на выход.

— Продолжим через полтора часа, засекайте, — добавил он.

Пока гости выходили, маму освободили. Само-собой, она, находясь тут всего от силы часов 6, уже вымоталась и также рассчитывала, что сможет передохнуть. Едва ли мама могла знать, что в этом месте для неё почти не будет существовать такого понятия. Надеться на перерыв она перестала на моменте, когда ей стали завязывать за спиной руки. Перетянув верёвки через тело несколько раз, мужчины намертво зафиксировали их. Всё это время мама что-то невнятно ныла и за своим нытьём не заметила, как мужчины подвели её к свисающей с потолка петле. Мама, заметив её, замолчала и испуганно забегала глазками. До конца она надеялась, что петля не для неё, но когда один из мужчин стал накидывать ей её на шею, то мама не сдержалась:

— Да за что вы?!.. Что я вам сделала? Отпустите! Пожалуйста, отпустите! Я не…

Последнее слово резко оборвалось, так как верёвку на шее туго затянули, а в следующую секунду её подтянули чуть выше к потолку, так что маме пришлось изо всех сил встать на мысочки и тянуться наверх, чтобы кислород совсем не иссяк. Лицо её тут же покраснело, а взгляд со страхом устремился в одну точку. Едва она ослабляла ноги, как петля окончательно сдавливала ей горло, так что тянуть мыски приходилось постоянно. Мама слегка хрипела и покашливала, но в основном звуков не издавала, концентрируясь на банальном выживании.

— А она выстоит так полтора часа?, — спросил я у Палача, наблюдая за происходящим.

— Ну, выбора-то у неё нет. Захочет жить — выстоит, — довольно спокойно ответил он.

— Но ведь гости всё-равно вышли, для чего её так держать?

— Здесь для неё это считается за отдых. Пойдём лучше, поешь чего-нибудь.

— Да я попозже подойду.

— Пойдём, — хлопнув по плечу сказал он, — За ней приглядывают. Раньше времени откинуться не дадут.

Кинув взгляд на переминающуюся на месте маму, я осмотрел помещение и, сказать честно, не увидел того, кто бы за ней наблюдал, кроме нас. Мужчины, связавшие её, тоже уже ушли. Тем не менее, слова Палача звучали уверенно, а в его "пойдём" было уж чересчур много напора, так что спорить я не решился.

— Ладно, пошли, — немного неуверенно сказал я.

Перед тем, как дверь захлопнулась, через плечо я успел ещё раз увидеть маму. Она всё так же с краснеющим из-за недостатка кислорода лицом, смотрела в одну точку, изредко моргая и концентрируя всё своё внимание на том, чтобы петля не передавила ей шею сильнее. Её ноги уже начинали понемногу дрожать и она как могла переступала с мыска на мысок, чтобы давать им хотя бы секундный отдых. Переживал ли я за маму? Ну, в какой-то степени действительно да. Несмотря на то, что моё отношение к ней сильно изменилось, почти пропало малейшее уважение и сочувствие к её ситуации, смерти я ей уж точно не желал и оттого, видя как её порой заставляют ходить буквально по краю, всё же начинал волноваться. Ведь одно дело это изнасилование или унижение её достоинства, и совсем другое заставлять её чувствовать себя на грани смерти. Тем не менее, Палач ведь сказал стараться получать удовольствие, а потому я пытался придерживаться его совета. Я знал, что мама сейчас находится здесь не просто так, она заслужила это; за всю свою бесхребетность и почему-то позабытую гордость. В том её взгляде, иногда слегка мутнеющем из-за нехватки воздуха, когда мыски уже не выдерживали и она опускалась ниже, давая петле себя душить, помимо страха виднелась и усталость. Усталость не от тех нескольких часов, что она пробыла здесь, хотя она тоже присутствовала, а усталость в целом от всего. Сейчас она была в подвале, где её мучают непонятно кто и за что, это, безусловно, плохо. Но что за его пределами? За его пределами её ждали лишь отвратительный, наглый парень-подросток со своими дружками, которые только и делают, что унижают и трахают её. Её ждала навязанная несправедливая работа, где она так же вынуждена пресмыкаться перед всеми, кто этого пожелает. И… всё. Даже если она выберется, то разве это сделает её "свободной"? Никогда она уже не будет свободной. Мама знала это. Очень глубоко, в глубине души, стараясь даже на секунду не задумываться об этом. Но порой именно эта мысль начинала пульсировать так, что пронзала её насквозь намного больнее любого разряда электричества. И в тех её глазах была именно та боль, та мысль, снова протаранившая её сознание насквозь, то чувство и та усталость. В подвале, в неизвестном месте и в полном одиночестве, она, связанная и беспомощная с трясущимися от усталости ножками, вытянутыми в мыски, и шеей, пропихнутой в петлю, медленно теряла силы, кислород и надежду…

Как и было сказано, ровно через полтора часа вход в подвал был снова открыт и люди толпой повалили в него. Когда они и я вместе с ними, вошли внутрь, то мы будто живая стена, все одновременно двинулись в сторону мамы. Та уже практически не могла стоять на мысках. Раз в 1-2 секунды она лишь быстро приподнималась на них, чтобы черпнуть хоть каплю воздуха, после чего петля вновь намертво хватала её шею. Мама слегка семенила на месте и пошатывалась, её движения чем-то напоминали выброшенную на берег рыбу, а она сама, даже с недостатком воздуха, издавала непонятные, кряхтящие и сдавленные, полные мучений звуки, которыми из последних сил будто умоляла это всё закончить.

— Ну ладно, вроде жива, — пожав плечами произнёс Палач, подошедший ко мне.

— Вроде? А вы не были уверены? Вы же сказали, что за ней следят.

— Кто, я так сказал? Да быть такого не может, — максимально наигранно ответил он.

"Так значит, за ней и правда никто не следил. Все эти полтора часа мама стояла здесь, в этой петле, без присмотра?", — думал я, — "Да уж, этот Палач и правда страшный человек и щадить не будет. При разговоре с ним он кажется вполне вежливым, несмотря на внешний вид, да и говорит вполне спокойно, но свою кличку он получил не просто так".

— Что ж, думаю, пора двигаться дальше. Самое время проверить, как обстоят дела у нашей дамы с верховой ездой, — объявил громким голосом Палач, когда маму начали освобождать.

В момент, когда мужчины подошли к маме, её взгляд впервые переместился с пустоты на них и она, хоть и не без доли ненависти, с явной надеждой смотрела на освободителей. Едва петля была снята, маму тут же закашлялась, сев на пол. След от петли на её шее был таким чётким, что был похож на странную татуировку. По одной лишь его чёткости можно было понять, насколько сильно петля всё это время давила ей горло. К сожалению для мамы, до отдыха было далеко. Ей, кажется, и 10 секунд перерыва не дали. Мужчины вновь её подхватили и повели к следующей установке. Поняв, что так грубо её тащат явно не для отдыха, мама тут же забегала глазками, смотря на обоих держащих её мужчин:

— Да вы… вы издеваетесь?! Хватит! Я прошу… Не знаю, что я вам сделала, но я умоляю не надо… Ну пожалуйста, — лепетала она.

Но никто и ухом не вёл. Маму подтащили к деревянному коню и в несколько лёгких движений усадили её на самое острие треугольнообразной установки. Обе руки и шею заключили в подвешенные прямо над "конём" колодки. Собственный вес давил маму вниз, отчего та мгновенно почувствовала, мягко говоря, очень неприятные ощущения в промежности. Скривив лицо и поджав губы, первые несколько минут мама лишь жалобно ныла и мычала. Ноги она периодически сводила и поджимала, подтягивая их к животу, чтобы попытаться минимально избавиться от доставляемых ей ощущений, но очень скоро поняла, что подобные движения делают лишь хуже. Минут через 15 мужчины вновь подошли к маме и прикрепили по тяжелому грузу к каждой ноге. Те мгновенно потянули маму вниз по итогу плотно усадив её на установку, так что вся промежность полностью "поглотила" верхушку. Мама продолжительно закричала, едва грузы были надеты на её ноги.

— Уберите!.. Я прошу, уберите это! Я уже не могу…, — вырвалось из мамы после крика.

Но речь скоро снова заменили крики, стоны и мычания. Так она сидела по меньшей мере минут 40. Ощущения с каждой минутой будто бы становились всё хуже, маме казалось, что злосчастная установка уже впивается ей прямо под кожу. На протяжении всего этого времени она ещё что-то периодически мямлила, жаловалась и просила освободить, но и сама понимала, что ни к чему это не приведёт, а оттого со временем что-либо говорить начала всё реже. И когда мама думала, что хуже уже не будет, прогремел голос Палача:

— Внимание! Те, кто платил, прошу в очередь!

Люди, как и в первый раз, разделились на две группы: одна осталась смотреть, другая выстроилась к маме. С напряжением и явным страхом мама смотрела, как целая толпа людей уходит куда-то ей за спину. Палач жестом пригласил первого человека. Тот подошел к "коню" сзади и ухватился за деревянную продолговатую, выпирающую из него ручку. Палач засёк таймер, поставив его на 3 минуты, и едва время пошло, как человек начал активно двигать этой ручкой вперёд и назад. Вместе с ручкой вперёд и назад начал двигаться и сам деревянный конь. С ужасом мама ощутила, как установка под ней начала двигаться, доставляя новый спектр болезненных ощущений, и сопроводила этот процесс ещё одним продолжительным криком. Было видно, как от боли, которую ничего не остаётся как терпеть, напрягается всё мамино тело: на ногах, вытянутых под весом грузов, было заметно как напряжены икры и ляжки, последние из-за этого выглядели даже сочнее и пышнее обычного; ступни, вместе с пальцами на них, были напряженно и сильно сжаты, уверен, в таком их напряжении, между ними идеально можно было бы дрочить; живот то сжимался, то разжимался, причём делая это без какого-либо ритма, можно сказать происходило это судорожно, наверняка будь у мамы пресс, его было бы отчётливо видно в момент сжатия; зубы мама хоть и сжимала, но вырывавшиеся крики из раза в раз заставляли их её разжимать. Парень, двигавший ручку, сил явно не жалел. К концу процесса он даже слегка припотел, хотя прошло всего 3 минуты. А вот мама вспотела в разы сильнее. Она и до этого уже начинала намокать, но эти новые резкие болезненные ощущения, заставили капли пота выступить на её теле намного заметнее. Расслабляться было некогда. Уже спустя секунд 5, как ручку отпустил первый гость, установка под мамой вновь агрессивно двигалась, благодаря следующему подошедшему человеку. Всё действо происходило где-то час и всё это время установка почти не останавливалась. Тут мама сдержаться уже не могла, так что к концу процесса едва ли что-то видела из-за белены слёз.

Однако и после подобного никакого перерыва ей не дали. В тот день отдых для мамы буквально не предполагался и её хотели полностью вымотать. Весь оставшийся день маму водили по разным установкам. Терпеть ей приходилось не только различные навязчивые ощущения, но и жгучую боль, которую ей доставляли плётками. Конечно, хлестал её не только Палач, но и гости, которые за это заранее заплатили. По моим ощущениям, некоторые из гостей хлестали куда сильнее самого Палача. Видимо, старались вложить в удар каждую потраченную копеечку. Если Палач наносил шлепки скорее демонстративно, то вот гости, в большинстве своём, хлестали от души, так что по всему помещению расходились грозные звуки разрезающегося от плети воздуха, после которых следовал уже намного более громкий мамин вопль, либо мычание и писк, если рот был чем-то закрыт. У мамы не было ни единого шанса смягчить хоть один удар, так что то, насколько больно будет, решал исключительно тот, у кого в руках была плеть. И по эмоциям мамы можно точно сказать — было больно.

Примерно так и проходил тот день. Ещё дважды был перерыв, на время которого мы все поднимались на верх, в то время как маму фиксировали в очередном неудобном положении до момента, пока все вновь не соберутся. В первом из них её скрутили и связали так, что она едва вздохнуть могла, уж не говоря про то, чтобы пошевелить какой-то частью тела. Мамины, переполненные чистым страхом взгляд и мычание, когда она видела уходящих из подвала людей и осознавала, что ей придётся ждать в подобном положении неизвестно сколько, навсегда останутся в памяти. Во втором маму закрыли в колодках в стоячем положении, а в попку и влагалище вставили продолговатые металлические проводники, которые били током в интервале от 5 до 15 секунд и продолжительностью около 3 и более того, могли бить как одновременно, так и нет. В постоянном напряжении из-за неизвестности того, когда её в снова ужалит током, мама ни на секунду не могла расслабиться.

Даже сверху, проходя рядом с подвалом, можно было иногда услышать резкие мамины вскрикивания, во время очередного неожиданного и неприятного удара.

Такими темпами к вечеру всё ещё первого дня мама уже была невероятно уставшей. После ужина мы вновь спускались в подвал и по пути я спросил у Палача:

— А есть она будет? Она ведь весь день без еды.

— Да, сегодня пусть пока ещё поест по-простому, порция на неё уже готова. Но в последующие дни диета у неё будет в основном белковая, — ухмыльнувшись и как бы очевидно намекая ответил Палач.

Когда люди снова собрались в подвале, то он провозгласил:

— Время кормёжки. Оплатившие, всё как обычно.

Маму, сидящую на коленях, привязали сзади руками к столбу. Людей, выстроившихся в очередь, в этот раз было чуть меньше, но тоже довольно много. Все они выстроились перед мамой. Подошедший мужчина поставил перед ней тарелку, в которой лежал рис и что-то вроде мяса, также положил ложку и принёс бутылку воды. Когда всё было готово, Палач молча показал первому человеку в очереди, что тот может приступать. Явно уставшая мама молча посмотрела сначала на подходящего к ней человека, а затем на тарелку с едой. Тем временем мужчина, на вид лет сорока, подсел к ней и взял ложку в руки. Подчерпнув содержимое тарелки, он медленно поднёс ложку ближе к маминому рту. Она с недоумением смотрела на мужчину, не понимая какого чёрта он вообще делает.

— Что, есть не хочешь?, — спросил он.

— Я не… Я не буду вот так… Вы тут все с ума посходили?! Какого хрена тут вообще творится? Вы все чокнутые, ясно?!, — на повышенном тоне говорила мама.

— Просто чтобы ты знала, возможности поесть у тебя сегодня уже не будет.

Мама молча и злобно смотрела на мужчину. Тот раздражённо вздохнул и, положив ложку в тарелку, стал отодвигать её в сторону, попутно поднимаясь сам. Мама тут же перевела взгляд на удаляющуюся от неё порцию еды. Вторым самым сильным чувством после усталости для неё в тот момент был голод. Она не ела весь день, а потому удаляющаяся от неё еда делала ей чуть ли ни больнее, чем все пережитые удары плётками. В животе у мамы уже давно урчало, а угроза мужчины, учитывая всё происходящее, не звучала как пустой звук.

— Подождите… Я правда хочу есть, — довольно грустно сказала мама, — Н-но пожалуйста… можно я просто поем?.. Без всего… этого?

Мужчина остановился и, недовольно посмотрев на маму, произнёс:

— Нет, другого способа не будет.

Было аж видно, как по маминому лицу прошла чистая внутренняя боль от услышанного. Но голод был намного сильнее какой-либо чести, если у мамы она вообще осталась, так что она молча кивнула. Мужчина вновь подсел к ней и подвинул тарелку. Взяв ложку, всё так же наполненную едой, он медленно поднёс её к маме ближе. С грустью сведя намокшие глаза на приближающийся к ней объект, мама стала медленно приоткрывать рот. Но в один момент мужчина резко одёрнул ложку назад, после чего, выругавшись, сплюнул прямо в неё и снова поднёс к маме. Ошеломлённая, она с недоумением и отвращением смотрела то на мужчину, то на поднесённую порцию еды, теперь здорово сдобренную плевком. Толпа в это же время довольно, хоть и не громко, загудела.

— Я тут, значит, плачу за твою еду, а ты, сука капризная, ещё и жрать отказываешься? Знаешь поговорку: бери, пока дают? Так вот, надо было брать, когда я предложил в первый раз. Теперь, жри, как есть или оставайся голодной, — несдержанно высказался мужчина.

Судя по не остановившемуся после его слов гулу, толпа была довольна таким вердиктом. "Тебе не в первый раз обплёванную еду есть. Правда, в тот раз ты об этом, мамочка, не знала. А теперь тебя поставили перед фактом. Ты, конечно, можешь изобразить из себя гордую королеву, как ты любишь, но что-то мне подсказывает, что раз ты была готова принять то, что тебя с ложки будут кормить незнакомые люди, то и от обслюнявленной еды не откажешься". Заметно нервничая, мама поглядывала на поднесённую к ней еду, с отвращением отводя взгляд и поджимая губы. Ложка была так близко, что ей нужно было просто слегка вытянуть шею, чтобы достать до неё.

— Я даю тебе 10 секунд, — с неприкрытым раздражением сказал мужчина.

Мама тут же забегала глазами, в которых с каждой отсчитываемой секундой становилось больше слёз. Отвращение, унижение и голод одновременно кипели внутри неё. Нагнетаемая всеми этими эмоциями и ощущениями, мама издала какое-то короткое мычание, которое предшествовало её разразившемуся от омерзения и безысходности плача. Слёзы тут же обильными каплями потекли по её щекам, а мама, одновременно с этим, через силу открыла рот и слегка вытянула шею вперёд. Порция еды с плевком, который уже начал расплываться с верхушки по всей ложке, тут же исчезла из поля зрения, а когда мужчина потянул прибор назад, тот вышел полностью чистым. Зажмурив глаза, мама переживала то, что только что сама же взяла, и через силу протолкнула в горло. Порция в тарелке была довольно большой, так что съесть предстояло много, а каждый последующий гость теперь плевал маме в ложку, прежде чем протянуть её ей.

— А в чём вообще смысл?, — спросил я у Палача, наблюдая как очередной гость пускает слюну в протягиваемую маме ложку.

— Как я и говорил, мы стараемся заработать тут почти со всего и потому изначально заплатившие должны были просто кормить её. Ну знаешь, есть те, кому это нравится, так они чувствуют власть или ещё какие ништяки испытывают. Но, походу, из-за того, что она умудрилась разозлить первого мужчину, тот создал для неё целый тренд. Тем не менее, раз все довольны, то подобное я вполне приму.

Кормление шло где-то минут 30-40. Затем с мамой поразвлекались ещё совсем немного, после чего Палач объявил конец "рабочего" дня. Я вместе с остальными медленно потянулся к выходу, однако напоследок решил обернуться. Палач стоял неподалёку от мамы и разговаривал с несколькими парнями. Их разговор я не слышал, но отчётливо увидел, как занервничала мама и стала пытаться влезать в разговор и будто бы о чём-то просить. После нескольких секунд, как она что-то им говорила, Палач надавал ей несколько сильных пощёчин, прикрикнув на неё и, очевидно, попросив заткнуться, ибо после этого мама в разговор уже не влезала и лишь сидела с понурым видом.

Где-то часа через полтора, как я поднялся в собственную комнату, я, кажется, понял, почему нервничала мама. Как оказалось, те парни снимали комнату прямо рядом со мной и находились через стенку, и вскоре я услышал оттуда знакомые плач и стоны. Мне даже не нужно было вставать с кровати, чтобы приложить ухо к нужной стене. Более того, даже без прикладывания уха всё было прекрасно слышно. Практически полночи я не мог заснуть, слушая весёлые и громкие разговоры парней, перебивавшиеся усталыми и жалобными стонами мамы, от которых каждый раз член буквально каменел. Полночи я слушал, как она просит их дать ей банально отдохнуть, а затем не может выговорить и слова из-за слёз и воплей, пока очередной парень уничтожает своим членом её пышную попку. Я слышал, как громко и звонко бьются об маму торсы насильников, старающихся выместить на маме всё накопленное возбуждение, и как отчаянно, продолжительно и раздосадованно стонет она сама, когда в неё кончает кто-то из них. Позже даже стало слышно, как скрипит расшатывающаяся кровать и при особенно грубых движениях с силой бьётся о стену. По итогу несколько досок кровати под матрасом даже были сломаны. Звук их громкого треска был отчётливо слышен даже из-за стены. Несмотря на то, что я сразу понял, что это доски, первая ассоциация была именно с тем, что с таким звуком внутри морально ломается именно мама. И без того утомлённая за весь день, она была вынуждена ещё полночи терпеть, пока с ней не наиграется несколько парней. Крайне тяжелое испытание. Однако я не испытывал и капли сочувствия. Несмотря на то, что в этом месте я порой за неё действительно волновался, происходило это исключительно в моменты угрозы её жизни. Но в остальном я считал, что это место создано для мамы: бескомпромиссное, жесткое, беспощадное, без капли уважения к ней и её ощущениям. Её роль тут была даже хуже, чем у секс-куклы, а правило было только одно: использовать её как хочешь, когда хочешь и сколько хочешь. Таков был местный "менталитет", если можно так выразиться. Им было абсолютно не важно, как она себя ощущает, насколько ей больно или насколько она утомлена. Хочешь сделать с ней что-то — сделай. Вот и всё. Неудивительно, что за подобное люди готовы платить и приезжают сюда толпами. Смотря здесь за мамой, я почти полностью начинал убеждаться, что больше не хочу видеть от неё ни настоящих, ни липовых попыток быть гордой или демонстрировать свой характер, я хотел видеть её окончательное падение. Не какой-то надлом или временный упадок. Я хотел, чтобы она хрустнула, словно одна из тех досок, что сломалась в кровати, пока её трахал очередной человек, чьего имени она даже не знает. Мама, быть может, и не совсем заслуженно была первоначально загнана в своё положение, но то, где она сейчас и что с ней происходит — более чем заслуженно. Так я считал и никто не смог бы меня переубедить.

Звуки из-за стены, которые, к слову, как оказалось на утро, слышало вообще полдома, прекратились лишь тогда, когда мама окончательно потеряла силы. Когда её матку в очередной раз набивали спермой, она устало простонала и потеряла сознание. Она отключилась на пару часов — это и был её отдых в ту ночь. Ибо когда с утра мы снова спустились в подвал, то мама уже была подвешена около столба с мешком на голове, через который активно пробивались слёзы. По словам Палача, висела так она всего минут 40, может, час. Однако в его словах я слышал ложь…

День 2

Где-то к середине следующего дня во двор подъехал автомобиль. Из него вышли четверо парней, все не старше 26, по одному внешнему виду которых можно было понять, что либо к их годам их сильно потрепала жизнь, либо они сами "потрепали" себя. Тем не менее, Палач оказался с ними знаком и когда все четверо зашли в дом, то довольно радушно их поприветствовал:

— Ооо, а вот и они!

— Ну так, прибыли по первому зову, — сказал один из них, пожимая Палачу руку.

— Комнату я уже оформил, всё как обычно.

— Заебись. Не будем тянуть, пойдём сразу на нашу малышку посмотрим.

— Само-собой. Она внизу.

Все четверо направились в подвал, где сейчас мама была скручена в очередном неудобном для неё положении. Я решил подойти к Палачу и поинтересоваться, кто это был. Всё-таки не со всеми он тут так братается.

— Слушайте, а это кто?

— Рад, что ты спросил. Думаю, именно ты должен быть в первую очередь благодарен этим четверым.

— Почему?

— Помнишь, вы просили насобирать спермы для сучки? Насколько знаю, это была твоя идея. Так вот, они те самые люди, кто этим занимался. Ездили по разным местам, собирали драгоценный "нектар". Хоть и не всегда первосортный, будем откровенны. Но ей-то какая разница, верно?

"Так значит, это те самые, про кого говорил главный?", — подумал я.

— Ясно. Ну, поблагодарю их потом. Действительно, не каждый согласиться ходить и собирать сперму с кого попало.

— Это далеко не самое жесткое, чем они занимались. Для них это так, развлечение.

Как выяснилось, эти ребята уже давно работали с Палачом и потому имели в этом месте определённую власть и привилегии. После того, как мама была ими осмотрена и по достоинству оценена, они с важным видом направились к Палачу, как выяснилось для того, чтобы отрегулировать мамин режим питания. Оказалось, что её рацион примерно процентов на 40 состоял чисто из спермы. Однако усилиями парней рацион поменяли и из спермы он стал состоять уже на все 70 процентов. Мама, правда, пока об этом ещё не знала.

Примерно в районе обеда мы все спустились в подвал. Мама сидела по середине помещения, а её ноги были цепями прикованы к полу. Когда мы подошли ближе и встали, в ожидании дальнейшего действа, будто из ниоткуда появился мужчина, в перчатках нёсший довольно объёмную плошку. Поначалу я даже не понял, что это. Но когда он прошёл мимо, то и по запаху, и по внешнему виду стало понятно. Тягучая белая субстанция, была налита почти до самых краёв и слегка колыхалась во время движения. То, насколько она свежая сказать было трудно, но парочка волос, явно не с головы, плававших сверху, давали понять, что перед подачей кто-то эту порцию явно освежил. Мужчина молча поставил плошку перед мамой и отошёл. Нужно ли говорить, что помимо отвращения мамино лицо больше ничего не выражало, когда она увидела, что ей принесли. "Странно, чего это ты кривишься, мам? Разве ты уже не пила сперму в чистом виде?". На подошедшего Палача мама медленно подняла молящий взгляд, не сказав при этом ни слова.

— Ну что смотришь? Так теперь выглядит часть твоих трапез, советую привыкать. Правда, в данном случае, отказываться нельзя. А если всё же решишь отказаться, то придётся впихнуть её в тебя силой.

— Я… я не понимаю… Ну зачем?… Зачем вам всё это?.. Я ведь… ничего вам не сделала…

Палач подсел к маме ближе, встав на одно колено:

— Не стоит искать тут логику. Только не для тебя. Нам просто весело, мы отрываемся и отдыхаем. И "спонсор" нашего отдыха — ты.

— Вы… вы ненормальные…

— А то до этого ты нормально жила? Короче, с чего я тут вообще распинаться решил? Ты лучше ешь. Время-то ограничено.

После этого он встал и завёл таймер на 15 минут. Время секунда за секундой неумолимо побежало вперёд. А мама, переведя взгляд снова на плошку, и представить не могла, что начнёт впихивать в себя её содержимое. Даже не смотря на то, что у неё уже был опыт употребления спермы в чистом виде, привыкнуть она к такому точно не могла. Тем более тут выглядело всё куда омерзительнее. Пару минут мама сидела не в силах и пальцем шевельнуть в сторону тарелки.

— Советую поторопиться. Повторю, время ограничено. Если не успеешь, то остатки затолкаем силой, — пригрозил Палач.

Мама шмыгнула носом, из-за очередного подступающего плача, и аккуратно потянула руки к тарелке. Приборов ей не выдали.

— Нет-нет, руками трогать нельзя, — вновь вмешался Палач.

Толпа тут же довольно загудела. Сначала мама, кажется, не поняла, как тогда она должна это употребить, но осознание пришло довольно быстро. Она положила ладони рядом с плошкой, оперевшись на них и, наклонившись, слегка приблизила голову. Запах спермы ударил ей в нос настолько сильно, что аж голова заболела. Теперь она отчётливо видела перед собой и саму субстанцию, и несколько плавающих на поверхности волосков с чьей-то мошонки, возможно, даже не одной, а оттого отвращение лишь усилилось. Однако как бы велико оно ни было, лучше уж было сделать всё самой, чем ждать, пока в тебя всё затолкают силой. С трудом вытащив язык, мама приблизила голову в упор к субстанции и легонько провела им по её поверхности. Зажмурив глаза, она тут же убрала его назад, едва ощутив привкус и само ощущение попадания тягучей жидкости на собственный язык. Тяжело и подрагивающе выдохнув, она продолжила. С трудом, слой за слоем, мама сидела и по капле вылизывала сперму из плошки, кое-как обводя языком и обходя плавающие волоски. Когда времени осталось совсем мало, то пришлось подключать дополнительные усилия. Не веря в то, что она делает, мама вытянула губы трубочкой и стала уже куда более внушительными темпами буквально всасывать в себя оставшуюся сперму. Семя густым потоком лилось маме в горло обволакивая его и иногда вставая настоящим комом, который приходилось проталкивать с удвоенной силой. Было видно, как даже самый маленький глоток даётся ей с трудом и настоящей внутренней болью. Отвращение на мамином лице не сходило ни на секунду, оно и понятно. А язык раз за разом ей было вытаскивать всё сложнее и сложнее. Вскоре не только её горло но и весь рот был буквально пропитан спермой и этот привкус останется с ней ещё очень надолго. "Фу, ну и зрелище. От одного лишь вида передёргивает. Но для тебя, мамочка, это норма. Очень надеюсь, что подобный способ и тип питания войдёт для тебя в повседневную норму". А ведь совсем недавно за эти губы боролись десятки мужчин. А счастье поцеловать их досталось и вовсе единицам. Думаю, все те мужчины были бы сейчас разочарованы, узнав, чем заняты эти губы ныне и навряд ли бы стали за такое бороться. Никому не захочется на полном серьёзе целоваться со спермоглоткой. Забавно выходит, ещё вчера твои губы достаются лишь тому самому, избранному, а сегодня эти "девственные" губы уже повидали десятки членов, принудительных засосов, а теперь ими из плошки буквально всасывают сперму.

Тем временем, сопровождая всё тяжёлыми и гулкими сглатываниями, мама почти закончила. Передёргиваясь каждые несколько секунд, она, с небольшими остановками, продолжала поглощать ненавистную сперму, пока плошка, наконец, не опустела, и даже тех волосинок, кажется, не осталось. Мама разогнулась назад, кашляя, вытирая рот и совсем немного выступившие слёзы, а толпа сопроводила её действие радостным гулом. "Вот и пообедала, да, мам?".

Вечером всё того же дня подвал закрыли явно раньше, чем вчера. Где находилась мама я не знал, а потому, от нечего делать, стал просто шататься по дому, тщательнее его изучая. Не то что бы я хотел её разыскать, но задней мыслью надеялся наткнуться. Где-то за полчаса медленной ходьбы я прошел мимо всех комнат и, к своему сожалению, не услышал и подобия на знакомый стон или нечто подобное. Слышались разговоры, смех, музыка, но не мама. Наматывая очередной круг по дому, я дошел до дальней комнаты второго этажа. Я проходил около неё несколько раз и ничего толком оттуда не слышал. В этот раз я так же, кроме негромких разговоров нескольких парней ничего не услышал, но вот дверь была приоткрыта. Не то что бы я хотел вторгаться в чьё-то личное пространство, но мне было настолько скучно, что я, аккуратно и тихо подойдя к приоткрытой щели, заглянул внутрь. Проведя по комнате глазами я увидел тех самых парней, которые сегодня приехали, правда, сначала лишь двоих из них, и… маму. Причина, по которой я не мог её услышать была сразу ясна. Она сидела на стуле, привязанная руками и ногами, а на голове был целлофановый пакет, который пережимался при помощи ремня на шее. И именно сейчас третий из парней с силой стягивал этот самый ремень. Мама практически беззвучно в панике открывала рот, надеясь вдохнуть побольше воздуха, но чувствовала лишь прилипающий в губам пакет. Очень скоро воздух закончился, а вместе с ним и попытки мамы вздохнуть; она медленно опустила голову, глаза закрылись, а сама она почти перестала двигаться. Но даже после этого парень не поспешил ослабить ремень. Ожидание длилось будто бы вечно. Я уже начинал не на шутку волноваться и в момент, когда я уже хотел было войти внутрь, дабы хотя бы окликнуть парня, он резко разжал ремень. Мама, очнувшись, резко и громко втянула в себя спасительный воздух и продолжала втягивать его ещё какое-то время. Пока она всё это делала, парни поменялись и теперь уже другой держал конец ремня в руках. Сквозь всю панику, усталость и бесконечно втягиваемый воздух, мама попыталась что-то сказать:

— Пожалуйста… я умоляю… хва-а…

Но большего из себя ей выдавить не дали, ремень был снова жестко сжат, отчего края пакета сомкнулись и перестали пускать воздух. Из-за дыхания он какое-то время сдувался и раздувался, но вновь довольно быстро количество драгоценного воздуха приблизилось к нулю. Даже после того, как он вовсе иссяк, мама всё ещё продолжала беспомощно и безнадёжно открывать рот, не переставая даже тогда, когда в глазах практически полностью потемнело…

Помимо всего прочего меня удивляло и одновременно пугало поведение парней. Они смеялись, о чём-то буднично общались, что-то обсуждали, вместе с этим натурально душа чуть ли ни до смерти и доводя до паники незнакомую беспомощную женщину. Не особо было похоже, что они отсчитывают какое-то время, когда у мамы заканчивается кислород. Делали "на глаз" так сказать. А оттого мне становилось лишь тревожнее. В момент, когда ремень стягивали в очередной раз, в глазах мамы читалась даже не паника. Нет. Это было нечто большее. Нечто, что даже трудно описать словами. Какой-то неописуемый страх близости смерти, который из-за беспомощности и безвыходности положения, мама ощущала как никогда. В этот раз она издала короткий, но довольно громкий крик, полный усталости и какого-то ужаса и в дальнейшем будет издавать подобные звуки каждый раз перед тем, как ремень вновь будут сдавливать.

Я стоял где-то минут 30. Парни от мамы не отставали ни на минуту. Из последних сил она ёрзала на стуле, пытаясь развязаться и помочь себе руками, когда в очередной раз задыхалась, теряя сознание. В один момент меня кто-то хлопнул по плечу. Я дёрнулся от неожиданности и обернулся. За моей спиной стоял четвёртый парень из этой группы.

— А ты чего это здесь? Любопытно стало?, — спросил он, встав со мной в проходе.

— Да я просто случайно заметил, ну и…

— Ясно. Ну проходи, раз пришел.

— Да я не…

— Проходи-проходи, — подталкивая меня в спину, напористо говорил парень.

Мы вошли в комнату. Мама меня точно не видела: во-первых из-за пакета, а во-вторых уж слишком сильно она была отвлечена на попытки банально выжить. Парень представил меня другим остальным, после чего мы вдвоём сели за стол. Стол находился чуть в отдалении сбоку от мамы, так что со своих мест, мы прекрасно могли видеть, как она снова и снова цепляется за жизнь, стягивая и раздувая пакет.

— Какой-то у тебя вид озадаченный. Напрягает увиденное? Не смотрел бы.

— Не то что бы напрягает… Просто…

Честно говоря, слов я подобрать не мог. Парень в это время пристально на меня смотрел, после чего сказал:

— Она тебе кем-то приходится? Палач говорил, что её сын привёз. Так значит, это ты, а это твоя ненаглядная мамочка?

Я лишь молча кивнул.

— Ну ты ж её сам сюда привёз, чего тогда такой напряжённый?

— Я не совсем знал, куда её везут и что это за место. В смысле, всё круто, правда. Но некоторые моменты меня действительно напрягают.

Парень краем глаза посмотрел на в очередной раз теряющую сознание маму, явно понимая, о чём я говорю.

— Так тебе не нравится, что она ощущает весь этот… дискомфорт?, — спросил он, вернув взгляд на меня.

— Что? Нет. На её комфорт мне уже давно без разницы. Меня напрягает то, что здесь она уж слишком часто находится… ну… на краю, так скажем.

— Да о чём ты? Это ж ещё цветочки. Тем более, одна мысль о том, что сюда её привёз собственный сын, должна лишь быстрее приближать её к тому свету.

— Не думаю, что она знает…

— То есть как? Не видела что ли?

— Она вообще не в курсе, что я обо всём знаю. Наверняка ещё думает, что успешно от меня всё скрывает.

В этот момент я увидел, как во взгляде парня промелькнула какая-то мысль, но вслух он её не сказал, вместо этого как-то неумело сменив тему.

— Так ты, значит, хочешь, чтобы мы мягче были?

— Не то что бы мягче. Просто смерти я ей точно не желаю.

— Тогда предлагаю сделку: ты на нас поработаешь какое-то время, а мы вчетвером гарантируем, что будем с твоей мамочкой "понежней".

— Работа? А что за работа?

— Ну всякая разная. Да вот взять хотя бы одну из последних. К слову, ты сам нам её и подкинул.

— Сбор спермы что ли?

— Ага. Ну, для начала хотя бы.

— И сколько нужно будет работать?

— Да пару месяцев от силы.

Предложение было, мягко говоря, сомнительное, а потому я взял паузу, чтобы подумать. Я размышлял, взвешивал за и против и в какой-то момент был готов уже согласиться, но мамин непродолжительный крик, когда ей стягивали ремень, отвлёк меня и я повернул к ней голову. При взгляде на неё я поначалу увидел лишь то, как её мучают, связанную, с пакетом на голове, лишая кислорода и доводя до бессознательного состояния. Мама была будто какой-то потерянной, такой напуганной и беспомощной. Но затем в голове всплыли совсем другие образы. Образ мамы ещё до всех событий. Кажется, такая строгая, сильная и волевая, особенно в своем элегантном рабочем костюме. В какой-то степени её даже стоило побаиваться. Однако это та женщина, за которую стоило бы побороться. Но потом всплыли образы совсем иные. Мама, злобно и с презрением смотрящая на подростка, в один момент вдруг оказывается перед ним совершенно голой и сквозь всю её злобу на глазах появляются слёзы и, уже плача, она унизительно опускается перед пацаном на колени, ни говоря ни слова и не пытаясь возражать, она опускает свою голову на уровень его паха, где в её нос уже упирается его стоящий член. И следом мне вспомнилось то огромное количество ситуаций, произошедших за все эти месяцы, в которых мама вела себя примерно так же. Тут же меня словно самого током ударило: "Что? Что я делаю? Работа? Собирать сперму? Ради кого? Ради неё? Нет уж, извольте. Быть может, происходи нечто подобное ещё хотя бы месяца 2 назад, я бы и согласился. Но сейчас… Нет уж. Она, может, себя уже и не уважает, но вот я уважение к себе пока ещё не потерял и не собираюсь ходить и собирать чужую сперму по баночкам. Только не ради нынешней мамы".

— А знаете, я передумал, — сказал я парню.

— Что так?

— Да как-то нет у меня желания.

— Ну ты ж понимаешь, что мы её тогда вообще щадить не будем.

— Честно сказать, не думаю, что её в этом месте хоть кто-то щадит, так что ничего, потерпит.

— А если мы её "того"?

— Значит, такова судьба, что уж поделать.

В последних своих словах я не был искренен, но, учитывая то, что она тут на две недели, а шёл всего второй день, то эти четверо навряд ли могли вывести её и строя. По крайней мере, такова была моя ставка. После этого, я распрощался с парнями, ещё раз посмотрел на маму и вышел из комнаты, ощущая, почему-то, некое подобие облегчения.

День 3

Примерно к полудню Палач зачем-то позвал меня к себе в кабинет. Когда я вошел, то поздоровался и сел на стул.

— Мне тут сообщили интересную деталь. Твоя многоуважаемая мамочка не знает, что ты в курсе всего происходящего с ней?, — сразу начал он.

"По-моему и так понятно, кто это рассказал. Мог бы и не скрывать", — подумал я.

— Да, не знает.

— Почему?

— Честно, даже не знаю. По-началу просто не хотел раскрываться… Затем это было просто интересно…

— Для неё важно это неведение?

— Да, думаю, очень. Ну а вы встаньте на её место. Захотела бы мать рассказывать сыну о том, что стала опущенной рабыней?

— Понятно. Благо, на её место вставать я не собираюсь. Короче, это я всё к чему. Появилась у меня одна идея… А что, если мы её расколем, заставим признаться?

— Кому признаться? Мне?

— Ну конечно.

Идея была и правда интересной. Последнее время я как-то особо не думал над тем, важно ли для меня оставаться в неведении в глазах мамы или нет. Сказать честно, мне уже было особо без разницы. К тому же, если будет конкретная цель, чтобы она призналась, то навряд ли её станут лишать жизни. Признание-то она только живой может дать. Останется разве что продержаться все оставшиеся дни. Но тут уже всё от неё зависит.

— Хм… Хорошо.

— Вот и отлично. Всегда интереснее, если есть какая-то конечная цель.

В тот же день Палач рассказал о появившейся цели всем гостям. Те с воодушевлением поддержали его и явно были не против стать ещё грубее и жестче, ведь теперь нужно было по-настоящему выпытать из мамы ценное признание. А вот когда самой маме сообщили, что от неё нужно, то та была явно в шоке и не понимала, откуда всем этим людям известна подобная информация. Конечно, просто так признаться она отказалась, никто и не сомневался. А потому на следующий день начались первые испытания. Вернее, испытаниями они были для мамы. Для остальных — очередной способ выпустить пар или разлечься.

День 4

Для большего интереса некоторые из дней Палач делал тематическими. И этот был ознаменован как "День эластичности". Заключался он в проверке того, насколько сильно мама может тянуться. Во всех смыслах. А потому первым и вполне закономерным испытанием была дыба, к которой маму привязали прямо при нас.

— Вопрос тебе известен, — сказал Палач, стоя над мамой и держа за рычаг.

— Да отвалите вы!! Вы же тут вообще не причем!, — явно переживая прокричала она.

— Это не совсем то, что я хотел бы услышать.

С этими словами он потянул за рычаг. Механизм устройства шумно заскрипел, и мамины привязанные руки и ноги стали планомерно тянуться в разные стороны, постепенно растягиваясь на максимум. Поначалу мама не издала ни звука, но затем резко и продолжительно закричала, ощутив, что натяжение близко к критическому и останавливаться, кажется, не собирается. Зафиксировав её в сильно натянутом положении, Палач подозвал к себе заплативших людей и раздал каждому по плётке. Предсказуемо, скоро мама ощутила как десяток-другой плёток с силой хлещет каждый участок её тела, оставляя отчётливые следы. От ударов она взвизгивала, однако тех было настолько много, что далеко не со всеми она даже в такт попадала. Мамины ляжки, даже будучи под напряжением оставаясь пышными, словно со страхом содрогались от каждого шлепка. И даже грудь, будучи намного менее пышной, беспомощно дожала под шквалом ударов. Попадали и по лицу; в такие моменты мама буквально на секунду замолкала, пока морщилась от шлепка, но затем крик вновь возвращался. Удары безостановочно сыпались по меньшей мере минут 10. Далее Палач ослабил механизм, приведя маму в исходное положение, что тоже доставило ей дискомфорт. Продержав её так несколько секунд, на протяжении которых мама глубоко и часто дышала, пытаясь что-то мямлить, он вновь потянул рычаг. Повторное растягивание было даже более болезненным, и каждый раз эта боль будет лишь усиливаться. Всё повторялось как и в первый раз. Когда мама была натянута до предела, люди с плётками начинали свои агрессивные движения; 10 минут шлепков и возвращение в исходное положение. И так по меньшей мере 20 раз подряд. Даже для хлеставших её гостей это было утомительно, что уж говорить о маме, у которой даже на вопли сил едва хватало. К концу процесса её тело сверху донизу было покрыто красными полосами от плетей, которые из-за постоянно стягиваемой и растягиваемой кожи буквально горели и ощущались в разы сильней и болезненней, чем должны были.

— Ну что, будем говорить?, — обратился Палач к маме, ослабив механизм.

Та молчала, лишь глубоко и, из-за плача, прерывисто дышала.

— Ладно, я тебя понял. С этих пор вопрос я буду задавать только один раз за день, ибо мне лень спрашивать тебя каждый раз.

Мама лишь на секунду перевела взгляд на мужчину и снова ничего не сказала.

— Двигаемся дальше, — объявил Палач.

Услышав зловещий скрип механизма и ощутив, что руки и ноги вновь начинают тянуться, словно хотят отделиться от тела, мама взвизгнула:

— Не надо!! Не надо! Хватит!! Пожа-а…

Последняя буква элегантно перешла в продолжительный крик, ибо она вновь была растянута до предела.

Как я и сказал, то, насколько мама может тянуться, проверяли во всех смыслах. А значит, не только снаружи, но и внутри. И потому вскоре все увидели одного из мужчин работников, в резиновых перчатках, несущего в руках огромный дилдо. Мужчина продемонстрировал его сначала нам, а затем и маме. Мамина реакция, чьё положение было и без того печальным, была достаточно бурной и полной испуга. Не обращая на неё никакого внимания, мужчина без промедлений принялся за работу. В попку пропихнуть было, к сожалению, совсем невозможно из-за подобного лежачего положения, так что оставалось лишь второе отверстие. Мама и так была натянута в струну, а оттого не трудно представить насколько туго входил этот здоровяк, даже когда его покрыли небольшим слоем смазки. С первых же сантиметров стало ясно, насколько трудно он будет входить. По-большей части, трудно для мамы, само-собой. Чем дальше проталкивался прибор, тем громче и сильнее кричала и стонала мама. Даже предпринимала какие-то попытки, чтобы освободиться. Но основное было ещё впереди. Из-за того, что её тело было натянуто, то и живот стал практически плоским. И когда дилдо зашел на достаточную длину, я, как и все остальные, смог увидеть бугорок, который образовался из-за него. И далее, чем дальше он проталкивался, тем сильнее рос этот самый бугорок, понемногу удлиняясь, и двигаясь вдоль живота. Было видно каждый сантиметр, который он проходит внутри мамы и это зрелище даже как-то гипнотизировало. Очень скоро из бугорка он превратился в пугающее продолговатое уплотнение, упирающееся чуть ли ни до самого пупка. Случилось это, когда дилдо был вогнан полностью. Думаю, судя по длине, он был не просто в её матке, он эту матку ещё и не хило растягивал, ну или по крайней мере, упирался в самую дальнюю её стенку. Мама оглушительно взвизгнула, когда дилдо вошел на всю длину, и в дальнейшем, пока он в ней находился, издавала полные мучений какие-то жалобные звуки. Всем нам разрешили подойти ближе, дабы потрогать это самое уплотнение. Никогда не забуду те ощущения. Он настолько хорошо прощупывался, хотя был внутри. Мамин живот был явно очень сильно из-за него напряжен, был таким горячим и жестким, но в то же время шелковистым и податливым. А когда она вдыхала, то дилдо мешал ей и лишь сильнее напрягал и натягивал живот. "Интересно, вошел бы такой здоровяк в тебя несколько месяцев назад? Это тебя так растянули или ты всегда была такой?", — задавался я немыми безответными вопросами, пока наблюдал, как другие подошедшие люди так же с неприкрытым интересом общупывают маму.

Далее был перерыв. К сожалению для мамы, её положение никак не изменилось и ещё больше часа она лежала на дыбе; растянутая и с впихнутым дилдо. На удивление, когда всё закончилось и её отпустили, из полученных мамой травм была лишь слегка потянутая кисть руки, да и то лишь из-за того, что один из ремней был затянут туже других. Но вот неприятных ощущений было в разы больше: почти всё тело ужасно болело, как из-за плетей, так и из-за непосредственно дыбы, а в районе матки и влагалища ещё долго оставалось ощущение тяжести.

Однако, само-собой, день на этом для мамы был не закончен и до самого вечера её таскали по различным установкам, где её привязывали, подвешивали и чего только не делали. Смысл всегда оставался одним — максимально её тянуть. Так что были и растяжки и шпагаты, на которые, к слову, мама никогда не умела садиться, но научиться пришлось, и связывания в различным позах.

Вечером того же дня из гостей маму никто не заказал, а потому она была оставлена в подвале. Однако это вовсе не означало, что она сможет просто отдохнуть. Её заперли за решеткой, где лежал матрас, на котором ей предстояло спать. Однако отойти к заветному сну ей просто так не давали. Её кинули на этот матрас, связали за спиной руки и ноги, а во влагалище и попку напихали вибро-яиц. Включив максимальный режим, её оставили чуть ли ни на полночи. Честно говоря, когда я пытался заснуть, мне казалось, что даже из комнаты, находившейся довольно далеко от закрытого подвала, я слышу агрессивное жужжание приборов, изматывающих маму, и стоны и зовы помощи её самой. Даже представить боюсь, насколько было тяжело ей, уже будучи измотанной, ещё несколько часов из раза в раз получать принудительные безостановочные оргазмы. Ведь едва проходил один, как приборы уже раздражали всё мамино нутро, дабы вызвать новый.

Почему-то именно в ту ночь, прямо перед тем как заснуть, я подумал о том, что будет, если мама всё-таки здесь сломается, ведь условия были чересчур жесткими и это было, по сути, только начало. В смысле, я хотел этого, просто, наверное, никогда особо не задумывался, как это будет и что это будет означать. Что испытает она и что испытаю я. Я ведь прекрасно понимал, что мама уже никогда не вернётся к прежней жизни, как бы того ни желала и каких бы надежд ни питала. Она не могла, а я и не хотел. Учитывая какой бесхребетной она себя проявила за последние месяцы, она не заслужила прежнюю жизнь. Помню, как-то бывал у неё на работе и видел, как она разговаривала с теми, кто был у неё в подчинении или просто ниже по статусу. Этот её высокомерный, а порой и откровенно стервозный тон. Причём абсолютно ко всем: от взрослых женщин и мужчин, до молодых стажеров. Понятно, что работа у неё напряженная, но ведь это не повод вести себя подобным образом. Дома, конечно, она была другой, но всё-равно было порой видно, как она пытается подмять всё под себя, дабы контролировать в доме каждую пылинку. И как же забавно, что теперь, мамочка, могут контролировать чуть ли каждый твой вздох. А порой в прямом смысле. И ведь ты во многом сама до этого довела. Надеюсь, сейчас ты разочарована в себе как никогда. Хотя вряд ли в этом месте у тебя есть время на то, чтобы об этом подумать.

День 5

Следующий день так же был ознаменован тематическим и назывался "Днём водных процедур". Думаю, не трудно догадаться, что все испытания, выпавшие на долю мамы, были, так или иначе, связаны с водой. В тот день я спустился в подвал чуть позже, и когда всё же оказался там, то понял две вещи: утро для мамы выдалось особенно тяжелым и второе, Палач взялся за выбивание информации всерьёз, натурально перейдя на тюремные пытки. Он устроил маме искусственное топление. Она была туго привязана к столу руками и ногами, а на лице у неё была тряпка. Одной рукой Палач через тряпку зажимал маме нос, а второй лил воду в открывшийся из-за первого действия рот. Так как процедура требовала особых навыков, то никому из гостей не позволяли присоединиться, а потому вся толпа людей лишь стояла кругом около стола и, то и дело переговариваясь, смотрела за происходящим. От мамы, из-за нехватки воздуха, звуков было немного; она кашляла, издавала какие-то глубокие булькающие звуки и измученно и жалобно мычала или стонала, в момент, когда новая порция воды начинала её заливать. Сам по себе этот процесс, помимо неприятных ощущений в горле и носу, когда тот всё же разжимали, но продолжали лить воду, вызывал у мамы и самую настоящую панику, из-за ощущения, что она захлёбывается. А потому она то и дело резко и сильно дёргала руками и ногами, но так как те были крепко привязаны, то на них оставались лишь отчётливые красные следы. Как мне сказали, маму "топят" уже третий раз за утро и каждый из процессов шёл от 15 до 20 минут. Но для мамы это была вечность. После этого самого третьего раза процедуру решили прервать. Правда, легче от этого маме не стало, ибо уже через несколько минут, как её отвязали от стола и сняли тряпку, она была привязана к стулу, который при помощи некоего подобия штурвала мог наклоняться вперёд и назад. И всё бы ничего, но вот позади этого стула была наполнена большая ванна. Мама и опомниться не успела, как его отклонили назад и она, головой вниз, до пояса оказалась погружена в воду. Она дергалась, инстинктивно пытаясь освободиться, но верёвки крепко держали её. Мама видела мутную поверхность воды и свет нескольких потолочных ламп, который извивался своими нечёткими линиями. Ещё какое-то время она сопротивлялась, но вскоре на это совсем не осталось сил. Мама увидела, как одни из последних пузырьков воздуха стремительно стали выходить из её носа. Переливающиеся в свете ламп, она быстро поспешили к спасительной поверхности, и, убегая, вместе с собой будто бы забирали у мамы последнюю надежду. "Помогите, прошу… Боже мой… Когда всё это кончится?.. За что мне это?.. Я сойду здесь с ума… я умру… умру из-за этих мразей… Нет… Нет, я не хочу! Пожалуйста!.. Пожалуйста!", — проносились мысли в голове у теряющей сознание мамы. Она дёрнулась ещё несколько раз и в какой-то момент даже всерьёз посчитала, что на этом всё и закончится. Даже как-будто смирилась. Но в одну секунду мутная поверхность приблизилась к её лицу и вскоре белена и вовсе пропала. Долгожданный спасительный воздух обжёг мамины лёгкие, и та с жадностью, открывая рот, стала громко втягивать его, попутно выкашливая из себя просочившуюся через нос воду. Из-за мокрого лица даже было не ясно плачет она или нет. Слегка отдышавшись, она подняла на Палача усталый, но явно молящий о пощаде взгляд и в тот же момент ощутила, как стул вновь отклоняется назад.

— Не надо!! Не-е.., — вскрикнула мама, но оборвала собственный крик продолжительным вздохом, с которым набрала побольше воздуха.

Она едва успела. Её губы сомкнулись, когда затылок уже касался воды. С небольшим всплеском, мама вновь была погружена в воду.

— А девочка-то умеет приоритеты расставлять. Вон как воздуха перед погружением заглотила. А ведь могла и дальше кричать, — поглумился Палач, убирая руки со "штурвала', наклонявшего стул.

Толпа громко усмехнулась после его слов, но вот до мамы этот звук едва ли дошел. Вокруг неё был лишь расплывающийся полумрак дна ванны, давящая со всех сторон и попадающая в уши вода, из-за чего образовывалась не менее давящая тишина и всё тот же размытый потолок с тусклыми лампами, которые, будто глумясь, напоминали ей о том, насколько близка поверхность и насколько беспомощна сама мама, что не может до неё достать. Когда кислород вновь близился к нулю, то мама начала ёрзать и мычать. С поверхности я увидел, как сжимаются пальцы на её ступнях, напрягаются икры и даже ляжки, всем своим видом показывая, как сильно мама хотела выбраться. И вот когда воздух закончился на маму накатили страх, паника. Снова. В этом месте она начала чувствовать их намного чаще. Ещё никогда в жизни она не испытывала столько стресса разом и безостановочно. Конечно, её жизнь в целом сильно изменилась, и она почти каждый день о чём-то переживала и нервничала с тех самых пор, как её угораздило повстречать группу оборзевших подростков и пасть жертвой их шантажа. Но тут совсем другое. Совсем другие эмоции. В любой ситуации всегда нужно помнить, что может быть хуже. И медленно, но верно мама начинала осознавать, что тут ей… хуже. Хуже, чем было до этого. И она начинала понимать, что хочет вернуться. Нет, в тот момент она думала вовсе не про свою прежнюю свободную жизнь. В первую очередь она думала о жизни рабыни на привязи у наглого подростка. Конечно, в своей голове она так себя не называла, но факт оставался фактом. Она хотела вернуться хотя бы в неё. Ей она казалось ужасной, унизительной и никчёмной. Но здесь было и вовсе ужасно и если уж выбирать жизнь с постоянно трахающими и унижающими тебя, взрослую женщину, и твоё достоинство подростками или жизнь, буквально состоящую из пыток, где одна переходит в другую и так без остановок, то лучше уж будет первый вариант. По крайней мере, так в тот момент считала мама и то, что её, уже теряющую сознание, не собирались доставать из-под воды, лишь укрепляло её мысли на этот счёт. И если раньше ей казалось, что её жизнь разделена на двое: до момента шантажа и после, то теперь ей казалось, что поделена она уже на три части, вместо двух…

Однако, помимо этого, теперь она знала, почему вынуждена всё это терпеть. Её хотели вынудить рассказать всё мне. Открыть сыну всю правду. Всё то, что она так долго, по её мнению, скрывала. Весь свой позор. Она и думать о таком не могла. Как рассказать, с чего начать и о чём именно говорить? Подобные мысли заставляли сознание мамы вздрагивать. То, что я ничего не знаю, было для неё не просто важно, это было самым главным. Возможно, и вовсе тем самым крохотным стержнем, на котором ещё хоть как-то держались её, казалось, похороненные гордость, достоинство и воля. И потому она держалась. Пока ещё… Знала, что будет тяжело, но временами ей казалось, что слишком… Она к такому не готова. И даже так, она всё ещё отказывалась что-либо говорить. "Ты знаешь, мам, если ты продержишься тут до конца и ничего не расскажешь, то, я думаю, у меня даже вернётся часть уважения к тебе. Жаль, ты не знаешь, что ты здесь всего на две недели и наверняка уверена, что задержишься тут на целую вечность", — думал я, смотря, как из-под воды на поверхность выходят и лопаются последние пузырьки с воздухом. И вместе с этими мыслями почти тут же пришли следующие: "Но нихрена подобного мне от тебя больше не нужно. Мне не нужны твои гордость и воля, никакие твои потуги", — после чего голова у меня запульсировала, — "Сломайся… Сломайся! Я умоляю, сломайся! Я хочу, чтобы ты сдалась, чтобы была окончательно сломлена!.. Молю тебя, мамочка, сломайся… хочу это видеть…". Эти мысли крутились по кругу, мне казалось, что голова у меня сейчас буквально лопнет. Резким движением Палач прокрутил "штурвал" и стул, вместе с вновь громко втягивающей воздух мамой, оказался на поверхности. Услышав её вздох, меня "отпустило", словно я был в каком-то трансе. Кажется, атмосфера того места действовала на меня сильнее, чем я думал. Или, может, дело вовсе не в месте?..

Процедура с погружением в ванну продолжалась ещё больше часа. Здесь, в отличие от предыдущей, гостям уже позволяли участвовать и те с удовольствием удерживали маму под водой до самого последнего пузырика, что смогут вытолкнуть её уставшие лёгкие. Иной раз, когда её вытаскивали на поверхность, то вместе с глубокими вздохами слышались её уставшие стоны, демонстрировавшими всю степень её утомлённости, а в глазах читались чистые страх и немая мольба всё прекратить. Именно немая, ибо на слова не хватало ни воздуха, ни времени. Однако взгляд её становился ещё более отчаянным, когда она видела, как очередной подошедший человек с ухмылкой начинал выкручивать "штурвал". А затем вновь тишина, полумрак и неумолимо нарастающее чувство паники, накапливающееся пропорционально уменьшавшемуся кислороду.

В дальнейшем весь день маме то и дело устраивали развлечения в ванной уже даже без стула. Вжимали её голову под воду прямо ногой. Сначала связывали, потом даже на этот счёт перестали париться и могли просто придерживать её за руки или ноги. Заставляли так же с завязанными за спиной руками и грузом на спине виснуть туловищем над водой. Как только и без того небольшой запас сил заканчивался, мама погружалась под воду, опуская саму себя. В те моменты, когда мама, трясясь из-за максимально напрягаемого пресса и спины, приближалась к воде, то чем ближе была к её поверхности, тем сильнее читалась безысходность в её взгляде. И, прогибаясь под гнётом груза, она жалобно закатывала полные слёз глаза, попутно делая последний вдох, после чего её туловище скрывалось под водой до тех пор, пока спина и пресс хоть немного не отдохнут. В перерывах вновь устраивали искусственное топление и им же заканчивали тот день. Всего за день маму "топили" тем способом более десятка раз. Эта процедура при длительном использовании вызывала позывы к тошноте, что и стало происходить с мамой где-то после шестого раза. Правда, и выходила из неё по большей части лишь вода. Трудно описать её наполненное искренним ужасом лицо, когда её в очередной раз вели и привязывали к столу, на котором ей вновь предстояло "утонуть". Когда её лицо скрывалось под тряпкой, то ещё какое-то время из-под неё слышалось некое подобие мольб и напуганного, чуть ли ни истерического плача, но с первым же потоком воды всё стихало, заменяясь на кратковременное мычание, бульканье и кашель. Думаю, после того дня мама больше никогда не смотрела на воду спокойно…

На вечер маму никто не заказывал, так что это слегка облегчило ей жизнь. Правда, и спать её просто так не отпустили и несколько часов ей пришлось просидеть с анальным кроком в попке. В насмешку, привязали её около стула, на котором днём опускали в ванную, чтобы мама ещё раз со страхом и болью повспоминала всё произошедшее. И, в целом, не ошиблись. Вот только вспоминать этот день мама будет не только сегодня, но и всю оставшуюся жизнь. Тем не менее, несмотря на адскую усталость и неприятные мысли, это был лучший момент дня для мамы, не считая самого сна, естественно. Впервые за день её никто не трогал и, самое главное, не топил, лишая воздуха. Она была рада хотя бы тому, что может нормально дышать, и неприятно натягивавший её зад крюк, кажется, даже не так уж сильно мешал.

День 6-8

Следующие несколько дней не были тематическими, а потому не вижу смысла описывать каждый по отдельности. Существование для мамы легче не становилось, её всё так же связывали, использовали вибраторы, электричество и многое другое. Помимо всего прочего, гостям, заплатившим особенно внушительную сумму и желающим скинуть накопившееся возбуждение не только при помощи рук, позволялось заняться маминым ртом прямо в течение дня во время перерывов. И потому часто, когда все возвращались в подвал после их окончания, то ещё на подходе слышали гулкие давящиеся звуки и заставали маму с растягивающимся от чьих-то членов горлом, ну, или как минимум, тщательно отплёвывающуюся от того, что они ей оставили.

Тем не менее, были и события, на которых внимание заострить всё же стоит. Как-никак, из мамы нужно было выбить признание, а значит, сил никто жалеть не собирался. Это было на седьмой день. Ровно неделя, как мама попала в этот так заботливо обустроенный для неё ад. Всех нас пригласили в одну из комнат, что находилась в подвале. Едва дверь открылась, как тут же почувствовался запах такой же, как в кабинете врача. И действительно, комната была похожа на просторный приёмный кабинет, с кучей всяких шкафов, набитых разными баночками, тюбиками и многим другим. На кушетке лежала привязанная мама, зафиксированная в положении боком и с подогнутыми коленями, а рядом стояла внушительная установка с кучей проводков и экраном. Мы встали полукругом, а к кушетке подошел Палач.

— На днях я подумал и решил, что нельзя расколоть человека, если не знаешь его "от и до". Не видишь его "насквозь" или не знаешь его "внутренний мир", — с ухмылкой и делая особый акцент на слова проговорил он, — А потому решил это исправить.

Протянув руку к установке, он взял в руку какой-то черный длинный шланг с непонятной насадкой. После нажал на установке какие-то кнопки; экран включился, показав изображение. Поначалу, кажется, никто не понял, что произошло, но затем потихоньку стало доходить, что насадка на шланге имеет камеру и демонстрирует на экране то, что видит. "Это колоноскоп?", — предположил я про себя. Правда, сама трубка была чуть толще, чем у настоящего колоноскопа, а насадка, помимо камеры, имела ещё одну дополнительную функцию: Палач нажал на очередную кнопку и та, зажужжав, заметно завибрировала. Явно не понимающая, что происходит, мама видела всё то, что показывал нам Палач и напряглась ещё в разы больше, увидев, как смазывают саму трубку и ощутив, как чья-то рука в перчатке чем-то смазывает и её попку, пропихивая пальцы внутрь.

— Ч-что… что вы собрались делать? Эй!? Что это всё такое?, — нервно замямлила мама, когда Палач пропал из её поля зрения, зайдя ей за спину.

Она тут же стала пытаться вырваться или хотя бы повернуться или разогнуть ноги, но всё было без толку. Палач слегка одной рукой раздвинул ей зад и уверенно произнёс:

— Ну, начнём.

Тут же насадка впилась в мамину попку и, с небольшой задержкой, со звуком трущейся смазки, углубилась куда-то внутрь и пропала из виду. Мама издала продолжительный стон и заёрзала на месте. Однако, конечно, это было не всё и насадка, как и трубка, продолжили своё движение вперёд. Мама продолжала ёрзать и постанывать, пока шланг неприятно вталкивался и занимал пространство внутри её попки. Пока была терпимо, её зад видел штуки и побольше. Но вскоре она поняла, что место, которое этот шланг может занять у неё в попке… заканчивается, а вот останавливаться он явно не собирается. Вот тут-то она и запаниковала по-настоящему, кажется, начав понимать, почему трубка настолько длинная.

— Стойте-стойте! Всё! Дальше уже нельзя! Это предел, слышите?!, — с явным дискомфортом в голосе и напрягаясь выдавливала из себя мама.

На кушетке она уже не елозила, а скорее слегка извивалась, изгибая спину, инстинктивно пытаясь хоть как-то не дать инородному объекту проникнуть глубже. Но он был для этого буквально создан. Секунды шли, трубка не останавливала своё движение и вскоре вместо обычных стонов были уже настоящие панические вскрикивания. Трубка зашла уже намного глубже 50 сантиметров. "Он внутри… В смысле, прям совсем внутри, в животе", — думал я, смотря то на экран монитора, то на корёжившуюся маму. Колоноскоп был глубоко. Очень глубоко. И с каждым мигом заходил всё дальше, вызывая неприкрытый интерес и восторг у смотревших и всё большие приступы искреннего страха у мамы. Она, хоть и не видела, но прекрасно осознавала и, что самое главное, чувствовала, что происходит. Она отчётливо ощущала, как инородный объект проникает всё глубже внутри неё и будто даже чувствовала его у стенок своего живота. Чувствовала, как он трётся о неё, продолжая свой ход и занимая пространство. Мама была на настоящей колоноскопии всего раз в жизни, да и то под местной анестезией, так как ужасно боялась. И вот теперь она, если не сказать смотрела страху в глаза, то, как минимум, отчётливо его ощущала прямо внутри себя. Как я и говорил, трубка была чуть толще, чем на настоящей процедуре, это делало проникновение и движение внутри ещё более чувствительным. Кажется, несколько раз я даже видел, как на мамином животе приподнимались небольшие бугорки в местах, где сейчас проходила трубка. Честно говоря, длилось это всё так долго, и по ощущениям трубка впихивалась так глубоко, что я думал в итоге её насадку мы увидим только вышедшей уже изо рта мамы. Но это было бы не возможно. В итоге он остановился, зайдя внутрь мамы примерно на 120+ сантиметров. "Пугающе, но… по-своему потрясающе". По изображению на экране мало что можно было разобрать незнающему человеку. Разве что только то, что это где-то глубоко внутри мамы.

— Кто-нибудь когда-то бывал у тебя внутри настолько глубоко?, — поглумился Палач, шлёпнув маму по бедру.

— Вы психи! Чокнутые! Херовы сумасшедшие маньяки!, — относительно не громко кричала мама со слезами на глазах.

— На мой вопрос это не ответило, но предположу, что нет. Ладно, двигаемся дальше.

С этими словами Палач нажал ту самую кнопку и все услышали приглушенную вибрацию. От неожиданности мама взвизгнула, но затем крики заменила неугомонными мычаниями и стонами. Насадка вибрировала прямо внутри. Если присмотреться, то можно было увидеть, как участок, в котором она сейчас находилась, слегка дёргался под её воздействием. А вскоре Палач начал водить её вперёд и назад, давая всему маминому нутру "насладиться" навязчивой, вызывающей дискомфорт вибрацией. И с каждой секундой этот дискомфорт нарастал. Палач вытаскивал насадку до середины всей впихнутой длины, а затем вновь вталкивал до упора. Из-за вибраций насадки, слегка вибрировала и сама трубка, отчего мама отчётливо чувствовала каждый её миллиметр внутри себя. Буквально весь её живот, все внутренности ходили ходуном. Так ей казалось. Так она чувствовала. Весь процесс не вызывал у неё боли, но доставлял поистине адский нарастающий дискомфорт. Это был новый его уровень. Колоноскопия сама по себе процедура крайне не приятная, даже в медицинских целях. А здесь она была ещё и максимально извращена. Блин, да у неё сейчас буквально весь зад, почти вплоть до самого кишечника был забит вибрирующей трубкой и все поверхности, которых она касалась, как и все близлежащие к ним, ужасно раздражались. Эти ощущения были нечто совсем иным, они сводили маму с ума своей навязчивостью. А после фразы Палача: "Будто внутри рой пчёл, да?", эта навязчивость стала ещё сильнее влиять на мамино сознание. Стоило ей всего раз представить то, что сказал ей Палач, как она уже не могла отделаться от подобных ассоциаций. Учитывая всю мамину нелюбовь и брезгливость к насекомым, нетрудно догадаться, какую пытку для неё представляло терпеть подобное с такими-то приобретёнными ассоциациями. Когда в голове были мысли наподобие этих, то терпеть становилось лишь сложнее, иногда маме и вовсе казалось, что она испытывает настоящую боль.

— Больной!.. Больной ублюдок!, — взвизгнула мама, когда её сознание было окончательно захвачено иллюзией про пчёл.

Прошло около 30 минут, прежде, чем вибрация прервалась. Когда это всё же случилось, то мама тут же заныла:

— Хватит… Я прошу, хватит! Это ужасно! Вы… грёбаные звери! Пожалуйста, хватит…

— Что думаете, ей хватит?, — обратился Палач к толпе.

"Нет!", "Ни в коем случае!", "Давайте дальше!" — послышались раззадоренные возгласы. Палач явно знал, что так и будет, и потому вскоре живот разочарованно плачущей мамы снова вибрировал.

По прошествии нескольких выматывающих часов мамино сознание явно начинало гаснуть. Она всё тише и реже стонала, глаза то и дело закатывались, а натянутые до пределов нервы и воспалённый разум были готовы отключить мозг, чтобы хотя бы на секунду перестать что-то чувствовать.

— Ну что, будем говорить? Расскажешь сыночку про свою жизнь? Поведаешь ему, кто ты на самом деле?, — нависал над ней Палач.

Но ничего внятного мама не отвечала. Лишь что-то мычала и издавала какие-то звуки. "Да ломайся же ты, блять! Тебе эту "битву", как и все твои предыдущие, не выиграть. Давай же, сломи себя перед очередным мудаком, мамочка. Только теперь ставки ещё выше".

— Нь… н-не… нет, — чуть ли ни прошептала мама, словно услышав мои мысли.

После чего от испытанного стресса её сознание совсем потухло. Из-за этого продолжать было бессмысленно да и не интересно. Её освободили и перенесли на матрас, где она и очнулась по прошествии почти четырёх часов. Причём проснулась она резко, вся дёргаясь. Ей до сих пор казалось, что в животе у неё вибрирует. Травмирующий опыт, как и с водой, оставит свой след на всю её жизнь…

Другое запоминающееся событие произошло ближе к вечеру восьмого дня. В очередной раз измотанной маме на ужин вместо еды принесли плошку спермы. С искренней болью в глазах смотря на неё, мама приблизила голову, но не смогла даже язык вытащить. Уже на протяжении целой недели она каждый день, помимо небольшого количества обычной еды, "съедала" от двух до пяти плошек спермы. Откуда-то нацеженная, густая, перемешанная сразу от десятков мужчин… мама не могла её больше видеть. Ей становилось плохо от одного упоминания. Каждая такая трапеза была для неё мукой. И дело даже не в моральной части, ведь она должна была вылизывать её из плошки без рук, только языком и губами, а чисто в физическом употреблении. Один лишь легкий привкус спермы вызывал в её горле ком. И потому в тот раз она наотказ отказалась её есть. Не знаю, на что она рассчитывала, но без всяких упрашиваний, её подхватили, зафиксировали сидя на коленях у столба, вместе с руками и ногами плотно примотав к нему и её голову. Так что она могла шевелить разве что глазами. Далее зафиксировали рот, чтобы она не могла его закрыть и заправили трубку, впихнув её почти впритык к нёбному язычку. Другой конец трубки был присоединён к небольшому насосу и ёмкости миллилитров на 500. К слову, сама трубка изнутри была покрыта белыми разводами, это отчётливо говорило о том, что уже далеко не один литр спермы был пропущен через неё и мама явно не первая, кто получает это наказание. Взглядом мама провела до конца трубки и с ужасом обнаружила эту самую ёмкость. Без возможности говорить, она что-то панически мычала, вскоре перейдя на плач. Едва насос включили, слёзы быстрыми струйками потекли с её щёк. Она знала, к чему всё идёт. Белая густая жидкость медленно и угрожающе двигалась по трубочке прямо к маме. Из мамы вырвалось ещё несколько многострадальческих возгласов, но вскоре те затихли. Сперма достигла горла и мама не имела никаких других вариантов, кроме как глотать. Даже звуки издавать было страшно, ведь она могла подавиться. Семя затекало почти напрямую в горло, минуя часть рта. С горечью и отвращением она ощутила, как мерзкий и густой ком спермы накапливается прямо у горла и, дабы не задохнуться, с усилием протолкнула его в себя. Отвратительный привкус разошёлся внутри неё, покрыв все стенки маминого горла. Но едва успел протолкнуться один ком, как уже скапливался другой и так без остановки. Титаническими усилиями перебарывая тошноту, мама почти безостановочно сглатывала нескончаемый поток кончи. Со струями слёз покрывавших щёки, мама сидела и практически в полной тишине поглощала, казавшуюся ей нескончаемой, ёмкость со всем её содержимым. Только и было слышно как она, тяжело дыша из-за плача, громко сглатывает и проталкивает в себя очередную порцию. Передёргивающееся горло неустанно накачивало желудок мамы ненавистной спермой, забивая его до предела и мама прекрасно ощущала нарастающую тяжесть. Так как к столбу она была привязана с прямой спиной, без возможности её согнуть, то к концу происходящего даже стало видно, как слегка набух её переполненный кончёй живот. "По делом, мамочка. Отказалась впихнуть в себя плошку спермы, в которой всего от силы миллилитров 200? Ну тогда получи заслуженное наказание и, будь добра, набей свой желудок уже поллитровой бутылкой. Надеюсь, в следующий раз вообще полный литр дадут". Через время, казавшаяся маме бесконечной, ёмкость всё же опустела. Со сдавленным звуком, наполненным внутренней болью, мама в последний раз передёрнула горло и с особо громким звуком протолкнула и проглотила последний подступивший к ней густой белый ком.

— В следующий раз подумаешь, прежде, чем отказываться, — грозно сказал Палач, отвесив маме несколько звонких пощёчин.

Первым делом, как маму освободили, она побежала к туалету, ибо больше тошнотворные, вызванные спермой позывы она сдерживать не могла. И ещё часть ночи провела там, свисая над "белым другом". С тех пор ни от одной трапезы в этом месте мама не отказывалась, ибо знала, что её ждёт. И, хоть всё так же с трудом и омерзением, но из раза в раз дочиста вылизывала все приносимые ей плошки. "Воспитательный процесс", — каждый раз довольно произносил Палач.

Мне же той ночью позвонил один из парней и сделал предложение, от которого отказаться я не мог. Как я и говорил ранее, о том, куда я отлучался и что там было, будет рассказано позже.

День 12-13

Всего я не был три дня, а потому точно рассказать, что было с 9 по 11 не могу. Однако со слов Палача, смог предположить, что маму навещал старый знакомый:

— Приехал пацан, значит, возраст его даже уточнять не стал. Сказал, знает нашу девочку, он, мол, её тоже когда-то в подвале держал. Он был на неё зол. Сказал, что они договорились, что она ему будет интимки слать и ещё на пару дней каждый месяц приезжать к нему будет, а по итогу — нихуя. Обман мы тут не приветствуем, да и заплатил он нормально, так что дали ему волю нормально наказать её. В первую ночь он один с ней был, а во вторую уже народу собрал. Извинения твоей мамочки перед ним слышал весь дом.

Далее Палач рассказал, что обещанные интимки Малой из мамы всё же выбил, вдоволь нафотографировав её, а сама мама за те два вечера до безумия устала ублажать бесконечное количество членов, многие владельцы которых так же заставляли её извиняться за неприсланные парню фотки, хотя были с ним даже не связаны. Cперму носом маму заставляли пускать настолько часто, что у неё семенем все пазухи забились и та целый час их прочищала в ванной. После того, как он закончил рассказ, я сделав паузу, аккуратно спросил:

— А она не сломалась… пока меня не было?

— Если бы это случилось, то я бы тебе первым делом сказал. Но, думаю, она близка. Вчера вечером опять вибрацию ей в животе устроили, так она перед тем, как её повели в кабинет, ещё полчаса передо мной на коленях ползала и говорила сделает что угодно, лишь бы ей снова не пришлось это пережить. Однако под "что угодно", кажется, не подразумевала рассказать всё тебе. А это нам не подходит.

— Честно, не знал, что она так долго выдержит. Почти ведь уже две недели.

— Да, пожалуй, она не хочет обо всём рассказывать даже сильнее, чем кажется. Иногда на выбивание информации нужно больше времени. Но у нас его нет, так что придётся ускориться.

— Вам так важно, чтобы она рассказала?

— Важна не сама информация, мне, если честно, вообще плевать. Для нас важен сам факт того, что мы её сломаем. Это же настоящее испытание, челлендж. Его всегда интересно выполнять и смотреть на итоговый результат.

— А если всё же не получится?

— Что ж, тогда она получит дольку респекта. Но такого не будет, — уверенно ответил он, — Ломаются все. И твоя мамаша, уж без обид, далеко не самый крепкий орешек, хоть и может порой казаться таковой со стороны. Будь это не просто развлечением, а полноценным заказом, то за пять-шесть дней я бы не просто достал из не информацию, но и убил бы и её гордость, и её разум, и её волю к жизни.

Уж не знаю, кичился ли он так своими навыками или правда так считал, но звучал он однозначно очень уверенно и серьёзно.

Времени и правда оставалось не много, но я даже не предполагал, чем Палач собрался доламывать маму, учитывая все предыдущие и без того жесткие испытания. Спустившись в подвал мы прошли в комнату со звуконепроницаемыми стенами, в центре которой к стулу руками и ногами уже была привязана мама.

— Твоя мамочка вполне приличная женщина. Во всех смыслах, — сказал Палач, — И лучший способ поломать такую, как она, это показать, что она обычная шлюха. Она ведь наверняка считает себя "не такой как все", что терпит всё это, потому что до охуения благородная и стойкая. Но мы покажем ей её обратную сторону. Покажем, что эта шлюха может получать удовольствие тогда, когда человек, чьего имени она даже не знает, будет засаживать ей член по самые яйца.

Маме в это время завязали глаза, вставили кляп в рот и надели вакуумные, звуконепроницаемые наушники.

— И как же вы это сделаете?, — поинтересовался я.

— Пару минут назад мы дали твоей мамаше тройную порцию сильнейшего афродизиака. Через 10 минут она ощутит, как ускорится сердцебиение; через 15-20, как накатывает возбуждение; через 30-40 минут желание удовлетвориться будет жгуче-нестерпимым, но никто не даст ей такой возможности; уже через час всё её тело будет гореть, а мозг кипеть; следующие пару часов она будет бороться с этими ощущениями, но будет из раза в раз проигрывать; на пятом-шестом часу её голова будет забита мыслями о членах и удовлетворении и, не получая желаемого, её разум будет медленно плавиться. Плюс в течение процесса мы будем давать ей дополнительные порции и использовать ароматизирующие масла, чтобы в воздухе тоже витал афродизиак.

— Ого… И сколько это будет длиться?

— Не менее 10 часов. А когда мы её выпустим и дадим желаемое… ты увидишь, — загадочно закончил он.

Тем временем, процесс начался. Первое время мама лишь то жалобно, то недовольно мычала, слегка елозя на стуле, насколько позволяли верёвки. Вокруг неё была лишь тишина, если не считать собственные дыхание и сердцебиение. Однако вскоре она начала ощущать изменения. Сердцебиение, а с ним и дыхание, заметно участились, а чуть позже мама с долей страха начала понимать, что… возбуждается. Так давно она не испытывала этого чувства, что банально забыла, какого это; её соски, сначала как-будто нехотя, но напряглись, словно антенны, а внизу всё начинало намокать, понемногу перетекая на стул и ноги. Мамины ножки слегка подрагивали и она то и дело пыталась полностью свести их вместе, но те были привязаны к стулу и полноценно ей это сделать не удавалось. Когда она вообще последний раз испытывала нечто подобное? Постоянные унижения, изнасилования и жизнь, наполненная стрессом, явно не способствовали получению хоть малейшего намёка на возбуждение. Однако первые полчаса ей всё же удавалось кое-как сопротивляться, и здравый смысл перевешивал. "Возбуждаться?.. Что ещё за чушь? Эти мрази что-то мне дали… но это не повод…", — думала она. Но, как и говорил Палач, дальше становилось лишь труднее. Возбуждение только росло, вытесняя собой все мысли и рассудок, у мамы всё словно зудело, как внутри, так и снаружи. Она слегка вздрагивала, то напрягала, то втягивала живот, а ноги всё так же неустанно тянулись друг к другу, только теперь мама ещё почти безостановочно и быстро приподнимала и опускала ступню, как порой делают люди, когда нервничают. Область вокруг кляпа к этому времени уже покрылась слюнями, которые, накопившись, понемногу стекали вниз. В полной тишине, мама медленно погружалась в возбуждение, подобное которому она не чувствовала никогда; по её телу расплывался жар, понемногу будто бы проникая под самую корку мозга. По прошествии часа мама уже не могла и секунды просидеть на стуле ровно. Её тело одолевал жар, бивший своими нескончаемыми пульсирующими волнами и этими волнами словно вымывал из мамы все мысли. Последующие два-три часа процесс безостановочно продолжался. Попутно ей пополнили дозу и использовали арома-масла, наполнив комнату их запахом. За это время мама окончательно "потерялась". Она едва понимала, где она и что именно происходит, да и ей было не особо важно. Единственное, что она ощущала и знала наверняка, так это то, что она до безумия возбуждена и просто хочет удовлетвориться. Но до конца было ещё очень далеко. Палач хотел заставить её умолять о членах, умолять о том, чтобы ей дали удовлетвориться. Где-то раз в час он подходил к ней и вынимал кляп, приподнимая вместе с этим наушники. Мама просила обо всём: выпустить её, дать отдохнуть, закончить всё это, но только не о членах, что, само-собой, её мучителя не устраивало. А потому, кляп вновь затыкал её рот, и дозы афродизиака и масел пополнялись. По прошествии ещё пары часов казалось, что любое прикосновение к маме, к любой интимной части её тела неминуемо вызовет у неё оргазм. Когда же прошло 10 часов и даже начало переваливать за них, то в затуманенности маминого сознания сомневаться не приходилось. Её полностью поглотило безумное возбуждение, каждую часть её тела, каждую клеточку мозга и сознания. Она не могла уловить собственных мыслей, терялась в них, и не могла сосредоточиться. И хоть некоторые, всё ещё отдававшие логикой вопросы и мысли проплывали в её потерянном сознании, все они почти мгновенно перекрывались и утопали в этом искусственном, будто бы даже сверхъестественном возбуждении. Однако одна навязанная ей мысль всё же возбуждением не перекрывалась: если она попросит о членах — то её отпустят, дадут удовлетвориться.

— Ну, думаю, она готова, — задумчиво сказал Палач, смотря на маму.

Он махнул мне головой, показывая идти за ним. В комнате и правда пахло потрясающе приятно, от одного этого запаха прибор в штанах зашевелился будто бы сам собой. В центре всё так же сидела, постанывая, мама. Она вся взмокла, буквально, и капли пота бежали по её разгорячённому телу. Честно говоря, я не знал, чего от неё ждать, но когда Палач вынул кляп, то я по-настоящему удивился:

— Я прошу… член… умоляю вас…

— Что, член хочешь?

— Д-да… я прошу… дайте… дайте член… я…

Её слова не звучали прям уж искренне, скорее было похоже на какую-то повторяющуюся мантру. Её затуманенное сознание было сосредоточено на этой мысли: попросить член — получить долгожданное удовлетворение. Не думаю, что то её сознание позволяло задуматься о смысле всего этого. Тем не менее, факт оставался фактом, и мама упорно вымаливала для себя член.

— Ну, пора дать ей то, что она хочет, — кивнул Палач и вместе с несколькими другими мужчинами стал развязывать маму.

Далее они взяли её под руки и повели в другую комнату. Около комнаты уже ждала целая толпа людей, но чтобы не толкаться внутри, то запускали по 4-6 человек. Маму завели внутрь. Ждавшие там парни радостно загудели, едва увидели женское тело в проёме. Маму сильно толкнули, отчего она упала на колени почти к ногам одного из ждущих. Пока парни понемногу стягивали с себя одежду, мама потерянным и слегка пустоватым взглядом осторожно осматривалась вокруг. Голова была словно в тумане и то, что происходит, она осознавала процентов на 20, остальные мысли были полностью вытеснены.

Тем временем, парень, который был ближе всех, подошел к маме с включенным телефоном и работающей на нём камерой. В этот раз, он, правда, был уже без штанов. Парень, посмеиваясь, тыкал камерой прямо маме в лицо, а после отвесил ей пощёчину и сказал:

— Проси!

И вместо камеры перед своим лицом мама уже отчётливо увидела член. Впервые за долгое время её ощущения были неоднозначными. С одной стороны, на те самые 20 процентов, она испытывала отвращение, но оставшаяся затуманенная и искусственно перевозбужденная часть будто на физическом уровне не давала ей сопротивляться. Она хотела его и не хотела одновременно. Мама совсем переставала цеплять хоть какие-то мысли из-за возникающего диссонанса. Но вот в голове снова ударила вдолбленная ей навязчивая мысль: попросить член — получить долгожданное удовлетворение. И мама последовала ей:

— Я ум-моляю… член… дай мне… прошу…

Парень посмеивался, продолжая снимать происходящее. Мама сидела и несколько минут упорно вымаливала для себя член этого незнакомого парня. Трудно сказать, испытывала ли она своё обычное унижение. Скорее всего, та её оставшаяся более-менее вменяемая часть — да, но та, что была переполнена этим возбуждением — очень сомневаюсь. Парень приблизился и буквально положил член маме на лицо, закрыв ей один глаз и щёку. Теперь она лишь сильнее чувствовала его запах. С примесью пота, и, кажется, такой не приятный, но… Почему-то это не вызывало обычного её отвращения. И подобная мысль, словно плётка била по сознанию мамы, ломая его. Надолго её вымаливания решили не растягивать, так как больших связанных предложений из мамы всё-равно было не выбить, а парень уже и сам был на пределе. Отведя и положив маму на кровать, парень налёг на неё и без малейших промедлений вошел внутрь. Мама издала дрожащий не сдержанный стон и моментально кончила, едва головка члена парня коснулась её матки. Конечно, парень движения продолжил и вскоре в довольно приличном темпе чеканил маму, заставляя её извиваться под собой и кончать чуть ли ни после каждого сильного толчка. Из-за этого мамино сознание размывалось ещё больше, поглощалось возбуждением и подчинялось члену. И несмотря на то, что мама всё ещё отдалённо чувствовала неприязнь, физические ощущения явно имели преимущество. Никогда она ещё не ощущала такого диссонанса, ведь, вроде как, она осознавала, что весь этот процесс ей неприятен: её снова трахает неизвестный ей парень, он только что унизил её, бесцеремонно вошёл внутрь, но вот её тело, её матка… её воспалённая от возбуждения матка была… в восторге. Каждое движение торса парня, каждое грубое проникновение члена до самой утробы, настоящей вибрацией проходили по всему её телу, кажется, доходя до самого мозга. И с каждым движением лишь больше вызывая этот самый диссонанс, сильнее ломая тем самым маму и её сознание. "Что… почему я… как? Что со мной… творится?.. Я же не… не такая… Мне всё это… отвратительно… мерзко… но я… почему?..", — проносились у мамы в тусклом сознании почти бессвязные мысли. Но даже они гасли, когда подходила очередь очередного оргазма. Само-собой, не кончить внутрь парень не имел никакого права. В момент, когда парень кончал, мне показалось, что мама аж сознание потеряла. В её матку напором вторглась горячая как кипяток сперма, обволакивая своей густой субстанцией каждую стенку своего нового законного места. И, кажется, это был первый случай за долгое время, когда то, что в неё кончили, не вызвало у мамы только лишь исключительно негативных эмоций. С каким-то неведомым ей упоением она ощущала, как семя этого парня заполняет её внутри. И хотела ещё…

Нового члена долго ждать не пришлось. В конце-концов, была целая очередь. Так что первый парень едва успел отойти, как в маму проникал новый. Во время процесса, когда дело уже шло ближе к окончанию, тот взял и безо всякого стеснения пристал к маме с долгим засосом. Я, конечно, предполагал, что мамина реакция будет отличаться от обычной, но не настолько. Без доли сопротивления она приняла его поцелуй, более того закрыла глаза и до самого конца ни на секунду не изъявила желания это прекратить, принимая и его губы, и язык. "Неужели всё настолько плохо? Теперь даже поверхностного сопротивления не показываешь, мамочка? Хоть и добились от тебя этого, на мой взгляд, искусственным путём, выглядит это даже позорнее обычного".

Когда с мамой заканчивал последний из парней в комнате, то я рискнул обратиться к Палачу:

— Слушайте, а мне… можно?

Тот приподнял бровь и спросил:

— Я думал, она не должна знать про тебя.

— Да она же всё-равно не в адеквате. Не узнает меня.

— Скорее всего, — пожал он плечами, — А оплата?

— Запишите на неё, потом отдаст.

— Нагло… Ну что ж, ладно. Раз платит, то какие проблемы?

Дождавшись, когда последний парень отойдёт от мамы, то я незамедлительно занял его место. Честно говоря, я не был уверен на сто процентов, что мама не сможет различить моего лица, так что на всякий случай, как только пристроился, то зажал ей глаза ладонью. И хотя я относительно давно не трахал её, то с первых же движений понял, что ощущения совсем иные. Мама внутри вся сжималась, будто вакуум. Её распалённое влагалище словно само всасывало член. Я не приложил почти никаких усилий, чтобы войти до конца. От каждого моего движения мама дёргалась, выдавая стоны, каких я раньше даже не слышал, а её влагалище и матка бились в экстазе, словно прося насаживать их ещё и ещё. "И правда что… обычная шлюха.", — думал я, ощущая всё это. Тем не менее, сказать, что это было не приятно язык не повернётся. Более того, это было даже лучше обычного. В какой-то момент я специально остановился, не кончив и не дав кончить маме, дабы посмотреть на её реакцию. Обычно она бы такому раскладу обрадовалась, но сейчас… Она закинула ноги мне за спину, скрестив их там и используя их, чтобы двигать собственным торсом, а затем продолжила самостоятельно насаживаться на член. Я был в откровенном шоке. За все эти месяцы я повидал маму в разных положениях и ситуациях, но ещё ни разу не видел её настолько откровенной шлюхой. Однако что это, как не знак надломленности? На место, хоть и пустого, но сопротивления, пришло это. Знаю, её трудно было считать в ясном уме на тот момент, но факт оставался фактом. Таким образом, мама сама, без моей помощи, выжала из меня всё, что могла и вскоре получила очередной заряд спермы прямиком в матку, которому, кажется, была рада как никогда.

Когда я закончил и оделся, то почти тут же запустили следующую группу людей. Вошедшие церемонились уже явно меньше и не стали пристраиваться к маме по одному, нагрузив сразу все её дырочки одновременно. Когда мама сидела сверху на члене одного из них, то второй подошел спереди, вывалив свой ей перед носом. Ухватив маму сзади за волосы, он медленно подтащил её лицо ещё ближе. Мгновенно и даже без команды, мама тут же открыла рот. Однако мгновенно получила пощёчину.

— Откроешь, когда я скажу, — рявкнул на неё мужчина.

Рот мама тут же закрыла. А мужчина ещё несколько минут, управляя маминой головой за волосы, тёр её лицом об свой член, словно пропитывая её этим запахом. Мама то смотрела на мужчину, то переводила взгляд назад на его прибор, и, внешне, едва ли испытывала отвращение от того, что незнакомый мужчина обстукивает и трётся ей об лицо своим членом, размазывая предсеменную жидкость. Когда же, наконец, последовала команда, то мама мгновенно открыла рот и получила член за щеку. Тут же к её попке пристал третий мужчина и, когда тот вошел, то все трое начали активные движения. Не сдержанно громка стонущая и насаживаемая на три члена, мама, с закатывающимися глазами будто бы сама помогала им и слегка подмахивала, насаживая себя сильнее.

Когда все уже были на пределе, то первым кончил тот, что трахал рот. Вжав член до самых гланд, он не вынимал его, пока не выйдет последняя капля. Конечно, мама подавилась и после того, как она гулко покашляла несколько раз, сперма обильным потоком, пузырясь, вышла у неё из носа. После этого мужчина вынул член и положил его на лицо всё ещё откашливающейся маме. Остатки семени и слюней самой мамы медленно стекали ей на лоб и двигались дальше, попадая на глаза. В это же время кончили и другие двое. Мамины попку и матку почти одновременно одарили двумя ошпаривающими зарядами, втолкнувшись в них до упора и закачивая до предела.

Следующая после этих мужчин группа была больше, а потому мне пришлось выйти, ибо становилось тесновато. Я вышел и пошёл по коридору. Едва я завернул за угол, как встретился лицом с Палачом.

— Ну что, убедился? Говорил же, что она обычная шлюха.

— Она ведь сейчас под эффектом всех этих… штук.

— Да, но они просто помогают раскрыть её. Показать ей её же нутро. Мысли у неё путаются не столько из-за афродизиака или масел, сколько из-за внутренних противоречий. Ведь она даже мысли не допускает о том, что ей может нравиться нечто подобное и до этого тело было с ней солидарно. Но вот теперь возникла проблема, ведь если часть разума продолжает бунт, то другая чувствует реакцию тела, которому происходящее нравится. Хочешь сломать человека — отдели его тело от разума.

— Интересно…

— Завтра всё повторим. Только сеанс слегка продлим. Пусть часов 12 посидит.

И правда, на следующий день всё повторилось, а сеанс действительно продлили. Ни маминому телу, ни маминым мозгам не давали остыть ни на минуту за прошедшие 2 дня. Порой она даже забывала про еду, мысли были забиты лишь получением удовлетворения, а дырки — членами. Конечно, состояние это было не нормальным и постоянным быть не могло, но свой увесистый отпечаток оно так или иначе оставило.

День 14

С глубоким вздохом и вздрогнув мама проснулась на матрасе. Жар и туман, казавшиеся ей бесконечными, наконец, понемногу отпускали её. Мысли и воспоминания были путанными, но всё же присутствовали. Она помнила, как просила о членах, как её мысли были поглощены непонятным возбуждением и как трахалась с неизвестным ей, но явно большим количеством людей, получая от этого удовольствие. Это были лишь поверхностные обрывки воспоминаний, которые держались на полученных ощущениях, но и этого было достаточно, чтобы смутить маму и почувствовать себя мерзко на душе. Она встала и огляделась. Перед ней была уже знакомая решетка, а за ней большое пространство подвала, доставившего ей столько боли. "Я так устала… Боже… Сколько я уже тут? Это когда-нибудь закончится?.. Я… Я уже не могу…", — устало жаловалась у себя в голове мама, вспоминая всё то, что ей довелось тут пережить. Едва ли она знала, что уже сегодня должна будет распрощаться с этим местом и прощание это будет куда больнее, чем всё до этого…

Уже с утра я заметил, что люди какие-то более оживлённые, чем обычно. Что ещё было более странным, так это то, что полдня маму никто не трогал, в подвал никого не пускали, а на его двери висела надпись "Казнь — сегодня", что тоже не давало поводов для расслабления. И так же полдня я не мог найти Палача, чтобы хотя бы узнать, что происходит.

После обеда Палач, наконец, объявился, и я смог найти его в его же кабинете.

— Слушайте, а что происходит?, — с порога спросил я.

— В смысле?

— Все сегодня такие… оживлённые. А ещё эта надпись на двери подвала. Что она значит?

— Один твой вопрос автоматически даёт ответ на другой. А надпись… то и означает.

— Так стоп-стоп, мы же договорились!

— О чём? Если мне не изменяет память, то я сказал тебе что-то вроде "ещё ничего не решено", но не более. Вот, я решил.

— Н-но… она ведь ещё не сломалась. Не призналась мне.

— Да, тут прав… Хм… Ну дадим ей перерыв, чтобы "выступить" перед всеми, а потом закончим. Будь уверен, сейчас у неё такое состояние, что на середине она точно поломается. Двух зайцев, так сказать.

— Нет, стойте. Мы можем… как-то договориться?

— Люди сегодня ждут шоу. Не могу же я им отказать.

— Всего один раз?

Палач глубоко вздохнул и слегка нехотя выдал:

— И что тогда взамен?

— Ну… мне вам дать нечего…

— Тогда тема закрыта.

— Но мама может! Стойте! Вам ведь нужны деньги?

— Не то что бы у нас их не хватало, но лишними они никогда не бывают.

— Она ведь работает… И то, что она получает полностью идёт на покрытие долга. Так вот, возьмите на постоянную основу часть её зарплаты. Часть будет идти на уплату её долга, а часть вам.

— Это любопытно… Постоянный доход?..

— Да.

— Ладно. И что нужно сделать для этого?

— Я сейчас дам вам номер…

Далее я дал Палачу номер главного и тот немедленно позвонил, поставив на громкую связь:

— День добрый, уважаемый, — начал он.

— Ага, и тебе, — послышался в трубке знакомый голос.

Далее он несколько минут обрисовывал главному сложившуюся ситуацию.

— Ясно. Ну и, сколько ты хочешь?, — спросил главный, когда речь зашла про сумму денег.

— А сколько она получает?

— Ну, точных цифр я не знаю. Но что-то в районе 25-30 кусков.

"Копейки для её долга. Она никогда его не выплатит", — подумал я, ибо так же слышал сумму впервые.

— М-да уж, не густо, — повздыхал Палач и закинул ноги на стол, — Ну да ладно, от лишних денег не отказываются. Я хочу 90 процентов от всей её зарплаты. И чтобы она лично приезжала сюда каждый месяц и вручала её мне, в конверте и на коленях. А ещё каждый раз при этом пусть благодарит меня за сохранение её никчёмной шкуры.

"А он не сдерживается в своих желаниях".

— Ладно. Я сообщу нужным людям, чтобы добавили твой счёт в список. Деньги она на руки не получает, но раз ты хочешь, чтобы она тебе их лично выдавала, то придётся сделать ей выплаты наличкой. Всё на этом?, — хоть и недовольно, но быстро согласился главный.

Очевидно, ему было без разницы куда идут деньги, его скорее раздражало, что придётся морочаться и разговаривать с нужными людьми, дабы те добавили счёт Палача.

— Думаю, на этом пока да. Но если что-то появится, то обязательно сообщу.

— Ага, — пробурчал главный и сбросил звонок.

— Ну вот, как и просил. Правда, публика будет немного разочарована. А, ну и твоя мамочка никогда не выплатит свой долг, сколько бы там у неё ни было. Ты уж извини, но за срыв шоу и сохранение жизни я сдеру с неё по максимуму.

— Она бы и так его не выплатила. Так что благодарю, что пошли навстречу.

Палач молча пожал плечами и встал из-за стола.

— Ладно, пошли. Так или иначе финальное шоу и признание никто не отменял. Не ссы, сам финал будет другой. Заставим её тебе признаться не в перерыве, а в самом конце.

— А вы, я посмотрю, уверены в своей победе.

— Ещё бы. Говорю же, и не таких ломали.

Мы подошли к подвалу, где уже толпился народ. Внутрь зашли лишь несколько мужчин-работников. Перед тем, как запустить и остальных, Палач рассказал толпе новость о том, что финала "Казни" не будет, из-за чего толпа явно негодовала, но слегка успокоилась, услышав, что сам процесс будет, просто исход изменился. Далее Палач открыл дверь и люди двинулись внутрь. Пока мы шли вниз, то я только и слышал, как люди переговариваются: "Блять, а я ведь хотел, чтобы эту суку кончили" или "Какого хера ей дали возможность продолжать дышать?". "За что столько негатива? Она ведь вам ничего не сделала", — думал я, слушая отрывки подобных разговоров. Когда все спустились, то застали маму, привязанную к установке по рукам и ногам в горизонтальном положении животом вниз. Голова была намертво зафиксирована, как и рот в открытом состоянии. Мама устало, испуганно и с непониманием водила глазами из стороны в сторону, явно не зная, что её ожидает. Было понятно только одно — ничего хорошего. Пока люди вокруг собирались, то несколько мужчин подогнали к маме с обоих сторон две другие установки. К каждой из них были прикреплены огромные по своим размерам и длинные дилдо. Одну установку расположили напротив её рта, другую — напротив попки. Так, что теперь каждый из этих дилдо был угрожающе направлен в сторону незащищенных маминых дырочек. И теперь перед всеми предстал ракурс, при котором можно было сравнить размеры дилдо и мамы. И они пугали. Если сложить их суммарно, то они были, наверное, длиннее, либо примерно равны половине тела мамы, если считать от стоп до головы.

Пока мужчины заканчивали последние приготовления, то ко мне подошёл Палач и отвёл слегка в сторону.

— Значит так, раз изначальный финал у нас отменился, то теперь будет другой. И его нужно сделать не менее зрелищным.

— Ладно… А я тут причём?

— Ну как причём? Почти все тут знают, что ты её сынок и признаться она должна во всём именно тебе. Короче, слушай…

И далее Палач кратко описал то, какой будет концовка и какова в ней моя роль.

— Всё ясно?, — закончил он.

— Да. Кстати, а каким именно должен был быть финал изначально?

— Ещё сам не понял? Ну смотри, эти малыши постепенно вталкивались бы в неё, с каждым разом заходя всё глубже и находясь в ней дольше. Затем впихнулись бы до конца и… уже не вышли бы. Мы называем это "Вертел". Теперь будет почти то же самое, только без последнего. Однако, поверь, легче ей от этого не будет.

Тем временем, всё было готово. Я вернулся в "зрительский зал", а Палач подошел к маме и установкам.

— Ну что ж, друзья, — начал он, — Сегодня тот самый день! День, которого мы здесь все так ждали. Именно сегодня эта "сильная", "волевая", "гордая" и "несломимая" женщина признается своему дорогому сыночку, что является жалкой шлюхой, рабыней, скрывавшей всё это время от него своё позорное положение.

На каждом "восхвалявшем" маму слове Палач сделал особый глумящийся акцент, а толпа радостно поддержала его.

— Может, не хочешь лишний раз страдать и признаешься уже сейчас?, — обратился Палач к маме.

Та, из-за зафиксированного открытого рта, само-собой, ничего не могла ответить и лишь что-то устало простонала.

— Прости, не могу разобрать твоих слов, но это не похоже на "да". Что ж, как пожелаешь.

А затем он вновь повернулся к толпе:

— Думаю, пора приступать!

Под возгласы довольной толпы Палач запустил механизмы. Те издали угрожающее гудение и в тот же момент оба дилдо начали приближаться к маме. С ужасом и громкими вскрикиваниями она наблюдала, как огромная махина приближается к её открытому рту и взвизгнула ещё сильнее, когда ощутила, как две сильные руки раздвигают её зад, после чего туда грубо начинает проникать инородный объект. Рта и попки дилдо достигли одновременно, так что когда один уже был у неё на языке, другой кончиком уже больно впивался в зад. Однако, так как это было лишь начало, то зашли они буквально на пару сантиметров и пробыли внутри лишь пару секунд, после чего вышли назад. Следующий их заход так же был кратковременным, хоть и ощущалось, что время слегка увеличилось, как и глубина захода. Где-то через 3-4 раза оба дилдо, наконец, начали заходить на ощутимую длину. Из-за того, который был был в горле, мама гулко откашливалась и изо всех сил пыталась отодвинуть шею, ибо он банально начинал мешать дышать, особенно останавливаясь в ней секунд на 20, а из-за того, что заходил в попку, мама то и дело вскрикивала и напрягала ноги, ощущая, насколько сильно он её тянет и начинает заходить на неприятную глубину. Спустя ещё несколько заходов мамины щёки были покрыты стекающими слезами, весь подбородок слюнями, а пол под ними всем вместе. Дилдо во рту заходил уже довольно глубоко, заставляя её давиться и перекрывая дыхание, а тот, что был в заду заставлял маму вскрикивать даже без возможности нормально дышать. Когда дилдо вышли в очередной раз, то Палач, задумчиво посмотрев на маму, сказал:

— Знаете, всегда должен быть элемент неожиданности.

С этими словами он выкрутил ползунок механизмов на максимум. Оба дилдо уверенно направились к цели. Едва успевающая отдышаться мама, вскрикивая и явно пытаясь что-то сказать, забегала глазами, словно ища какое-то спасение. Однако оба дилдо нещадно настигли её и стали вталкиваться внутрь. Однако в этот раз они продвинулись вовсе не на чуть-чуть, они впихивались до конца. Своим неостановимым натиском они захватили пространство маминых рта и попки, продолжая двигаться дальше и дальше. Слишком поздно мама поняла, что эти штуки не остановятся. Та, что была во рту, быстро достигла горла и того места, где была в предыдущий заход, но и не подумала замедлиться. С ужасом и в панике мама осознала, что становится уж чересчур тяжело, но ничего не могла сделать. Перед тем, как её глаза закатились, а горло закупорилось, она издала какое-то мучительное "гху-у…", после чего в её горле встал огромный дилдо. И даже после этого его ход не был остановлен. Он продолжал углубляться в её горло, расширяя его и вскоре даже с поверхности было видно, как мамино горло вздулось и расширилось под натиском этого монстра и там, где он был, образовался большой продолговатый бугор, уходивший куда-то ещё глубже. Второй же прижался к её заднице впритык и, видимо, давил настолько сильно, что у мамы даже спина выгибалась, а сама попка слегка сплющилась, образовав на себе несколько складок. Где был конец этого дилдо даже представить трудно. Он словно кол встал в маме, отчего той, хоть уже и теряющей сознание, казалось, что он у неё в самом желудке, отчего буквально горели все внутренности. И вот через несколько секунд оба дилдо были впихнуты до предела. При их последнем движении раздался какой-то тихий склизский звук и глубокий булькающий горловой звук от самой мамы, ставший для неё на тот момент последним. Далее звуков она уже издавать никаких не могла. Ещё какое-то время она отчаянно дёргала привязанными руками и ногами, но очень скоро и на это не осталось ни сил, ни воздуха. Она дёрнулась ещё один раз, после чего совсем обмякла.

— "Вертел" в действии!, — торжественно объявил Палач.

Толпа сразу довольно загудела. "Так вот какой должен был быть финал изначально", — подумал я. Прождав где-то секунд 20-30, Палач вновь нажал на механизм и тот медленно разомкнул оба дилдо, разведя их в разные стороны и выведя из мамы соответственно. Едва первый покинул пространство её горла, как мама в панике стала кашлять, при этом изо всех сил глотая воздух. Её глаза, полные страха и шока, бегали из стороны в сторону. Когда же она смогла более-менее нормализовать дыхание, то моментально разразилась полным отчаяния и ужаса плачем. Ощущения, полученные только что, были настолько невыносимыми, что одна мысль о том, что это может повториться, заставляло мамин плачь становиться ещё сильнее.

— Ладно, хватит отлынивать!, — проговорил Палач и вновь запустил механизмы.

Бегающие мамины глаза резко остановились и свелись ближе к носу, а именно, к вновь приближающемуся дилдо. Поняв, что это снова происходит, она панически вскрикнула, а затем через незакрывающийся рот явно пыталась что-то сказать. Руками и ногами она вновь задвигала, пытаясь вырваться, но очень скоро, что первый, что второй дилдо уже уверенно углублялись в неё. Мама ещё успела что-то промычать перед тем, как прибор войдёт на нужную длину. Но любые её звуки тут же оборвались, как только горло вновь стало похоже на набитый мешок. С всё тем же склизсковатым звуком оба прибора вошли на всю длину, повторно сделав маму жертвой "Вертела".

В этот раз мама была насажена дольше, а когда дилдо из неё всё-таки вытащили, то её плач был ещё более отчаянным, чем в первый раз. В тот момент даже я, до этого сомневавшийся в том, что мама действительно признается, начал думать иначе. "Она сломается… Точно не выдержит. Слишком долго она тут и слишком суровые условия. Это для неё перебор", — думал я, наблюдая за тем, как в находящуюся в искреннем паническом страхе маму, третий раз впихиваются два огромных дилдо.

И всё это продолжалось несколько часов подряд. Пару раз мама теряла сознание, но это никого не останавливало, едва ей стоило очнуться, как она тут же жалела об этом и два гиганта вновь пронзали её. Из раза в раз, бесконечный замкнутый адский круг.

В какой-то момент, вновь дав продышаться, Палач вынул зажимы из маминого рта, дабы та смогла говорить.

— Ну что, будем признаваться?

Вымотанная, на грани отчаяния и опустошенная, мама ещё минуту лишь безудержно рыдала, не в силах выдавить и слово. Но когда Палач стал вновь подносить зажимы к её рту, то она, даже сквозь плач смогла выдавить:

— Стойте!.. Не надо… Я скажу…

У неё явно было не то состояние, чтобы бороться или сопротивляться. Разум был настолько затуманен и окутан страхом, что всё, что мама хотела в тот момент — избавиться от этого. Пожалуй, она даже не полностью осознавала, что происходит и что она сама собралась делать, лишь хотела всё это прекратить.

Обрадовавшись положительному ответу и своей очередной победе, Палач развязал её. Он вывел маму к стене с большим экраном, поставив её спиной к нему и позволив людям столпиться полукругом. В этот же момент ко мне подошел один из мужчин-работников и выдал поводок с цепью, повязку на глаза и кляп. Второй мужчина принёс камеру, установив её на стойку так, чтобы на записи была видна мама, экран за ней и небольшое пространство перед ней.

— Нужно время, чтобы речь подготовить?, — спросил Палач.

— Д-да… пожалуйста…

Как могла мама собиралась с мыслями. Даже подумать страшно, что сейчас творилось у неё в голове. Её секрет, то, что она, как ей казалось, так долго скрывала. Скрывала, прилагая такие усилия, перетерпев столько боли и унижения, она в конце-концов… сдаётся. Невыносимые для неё испытания и пытки подвала сделали своё дело. Она больше просто не могла. Она устала, боялась и уже была на грани срыва. Хотела это закончить. Пускай даже таким образом… Пусть и сгорит со стыда, но хотя бы останется жива. Ибо то, что она останется таковой здесь у неё были большие сомнения. Между честью и жизнью выбрала второе. И за это её трудно винить. Но вот было ли первое вообще?.. Предыдущие несколько месяцев всё показали. А потому возникает ещё один вопрос: можно ли тогда считать это выбором?

Несколько минут мама топталась на месте, вытирая слёзы и пот, подбирая нужные слова. Из-за установленной камеры она, по всей видимости, считала, что будет говорить на неё и потому изредка на неё поглядывала, словно подбирая ракурс.

— Ну? Готова?, — слегка раздраженно спросил Палач.

Молча и тяжело кивнув, мама проглотила ком нервов и руками как-то смущённо прикрыла грудь и промежность.

— Замечательно. И, кстати, для тебя есть отличные новости! Всё, что ты сейчас надумала, ты можешь сказать лично тому, для кого эти слова и предназначены!, — победно объявил Палач.

В это же мгновение я, с наигранным, будто слегка удивлённым лицом вышел из толпы. Ошейник с цепью, повязку и кляп, выданные мне, я держал за спиной. Мама, увидев меня, от неожиданности даже дёрнулась, а руки стала прижимать к себе ещё сильнее, будто это могло тщательнее скрыть её наготу. Взгляд у неё был такой потерянный и напуганный, кажется, она едва оставалась в сознании из-за стресса. Я подошел ближе и посмотрел на неё.

— Привет… Эм… А что вообще происходит?, — насколько можно наигранно спросил я.

— З-здравствуй… О-ох… я… Боже.., — почти шептала она, — Это… это недоразумение…

"Ага, я вижу одно прямо перед собой".

— Я не… это… всё очень сложно… и… не всё так, как может показаться… и… Ты не должен был… узнать…

Буквально на секунду мама перевела взгляд на Палача, чей вид дал ей понять, что пора бы уже говорить что-то по существу.

— В-вообщем… я начну с начала. Это… всё это покажется… странным… ненормальным… Да так и есть… Всё началось ещё несколько месяцев назад… какие-то мальчишки… они… откуда-то достали мои фото… неприличные… и сказали, что распространят их… А я… я не хотела… и… вообщем согласилась…

Голос мамы задрожал сильнее и та явно начала сдерживать натиск слёз. В этот же момент сзади на экране, без звука, включилась запись того, как под действием афродизиака мама трахается с каким-то парнем, блаженно закатывая глаза. Толпа в этот момент громко усмехнулась. С таким контрастом слушать её историю было даже по-настоящему интересно.

— Согласилась… на что?, — решил подтолкнуть её я.

— Они… воспользовались мной… я дала воспользоваться… Н-но дело в том, что я думала… думала, это лишь на один раз… Один раз и всё забудется, никто не узнает! Но…

Далее она ещё минут 20, если не дольше, рассказывала всю свою историю. Ну как, почти всю. Я замечал, что моменты её особенно сильного унижения она явно замалчивает, а те, которые всё же упоминала, выставляла в куда более положительном для себя свете. Вообщем, максимально старалась преподнести себя не как бесхребетную сучку, прогнувшуюся под подростком и банально за это поплатившуюся, а как великую мученицу, претерпевающую невероятные тяготы. Пока она рассказывала, то всего пару раз взглянула на меня. В остальное время она стыдливо, с покрасневшими щеками и ушами, отводила взгляд, прижимая руки к своему телу.

— Я… я не сама выбрала такой путь… Я не виновата в том, что… всё обернулось вот так.., — слезливо мямлила мама уже к концу своего повествования.

"Ага, как же".

— Ну и?.. Что будет дальше?, — спросил я.

— Не знаю.., — грустно ответила она.

В этот момент сердце у меня заколотилось в разы сильнее. Благодаря Палачу я знал продолжение этого спектакля, в отличие от мамы. Но оттого мой интерес ни капли не падал, даже наоборот. Ведь если мои действия уже были прописаны "сценарием", то вот мама никакому сценарию не следовала. "Поворотный момент, мамочка…"

— А я, кажется, знаю…

С этими словами я медленно достал руку из-за спины, в которой были выданные мне принадлежности и кинул их к ногам мамы. Она инстинктивно отступила на полшага назад и, опустив глаза, посмотрела на предметы. Естественно, она поняла что это и для чего созданы. Нервно усмехнувшись, в недоумении мама подняла взгляд на меня.

— Что… Что это?..

— Для тебя.

— Я… я не понимаю…

— На колени! И надевай это всё на себя!

— И-извини?.. Я… я не совсем…

— Да хватит строить из себя дуру. А если хочешь строить её из себя, так хотя бы меня не делай идиотом! Ты правда считаешь, что я ничего не знал? Что я просто так, по взмаху пера нашел себе какую-то другую квартиру и стал жить отдельно? Что я ничего не знал о парнях, о тебе и о твоей жизни? О всех твоих похождениях и каждом моменте, где ты хоронила свою гордость, пресмыкаясь перед кучкой подростков? Думаешь, что у тебя правда получалось всё так отлично скрывать? Да ладно тебе, мам!, — говорил я, с каждой секундой подходя всё ближе и ближе.

— Ты… а… н-нет… не мог… Это ведь я рассказала… т-только что… ты не мог…

— Всё я знал с самого начала, с первого грёбаного дня. И более того, я знаю даже больше, чем ты рассказала. Я знаю все подробности.

— Нет… нет-нет-нет… Это неправда…

— Думаю, тебе предстоит не одна бессонная ночь, чтобы всё переварить. Ну а пока.., — я подошел на расстояние полуметра, — Если не хочешь вернуться на ту установку, то на колени! И одевай всё то, что видишь перед собой на полу.

Мама быстро и неравномерно дышала, и несколько струй слёз уже тихо сочились по её красноватым щекам. Она умоляюще подняла взгляд на меня, в надежде увидеть во мне хоть что-то, что могло её спасти. Но ничего подобного она не увидела.

— Как же?.. Нет… Так не должно было… нет… это не правда…, — тихо, дрожащим голосом лепетала она, — Как ты?.. Нет… Это всё ложь… неправда…

Понурив уставший взгляд, мама почти без сил опустилась на колени. Ноги у неё и без того подкашивались. Она молча смотрела на предметы перед собой.

— Быстрей! Иначе назад отправишься, — поторопил её я.

Неуверенно и медленно она поднесла руку и обхватила ошейник. В этот же момент её губы задрожали и наружу, наконец, вырвался так долго сдерживаемый плач. Слёзы рекой хлынули из глаз, а сам плач громким эхом разлетался по всему подвалу. Мама не верила в то, что происходит. Не хотела верить… Будто с каким-то страхом она поднесла ошейник к себе, обернув его вокруг шеи. На ощупь она специально, максимально оттягивая момент, не затягивала и не застёгивала его. Но она знала, что проиграла. Пожалуй, впервые подобная мысль так сильно пульсировала в её уставшем разуме. "Он… всё знал?..", — обречённо пронеслось у неё в голове. Маленький, еле заметный огонёк в её глазах аккуратно вспыхнул в последний раз и погас, кажется, навсегда, как только с тихим лязгом мама самостоятельно затянула на своей шее пряжку ошейника. Взяв следующим кляп, мама уже не медлила, как с предыдущим предметом. Она воткнула его себе в рот и затянула ремешок, обведя его вокруг головы. Подняв, оставшуюся последней, повязку, она поднесла её к себе. Перед тем, как её глаза скрылись за ней, она подняла их на меня. Буквально на пару секунд. В том взгляде будто бы ещё догорала её надежда на то, что всё это шутка, неправда, галлюцинация, да что угодно. Но этой её надежде, как и многим другим, не суждено было сбыться. "Наконец-то! Ломайся!", — пульсировало у меня в голове. Мама вновь опустила взгляд и её грустные, опустошенные и полные слёз глаза скрылись под повязкой, погрузив её во тьму. Едва это произошло, как к ней подошел один из мужчин, связал ей сзади руки, а конец цепи от ошейника дал мне. Я слегка намотал цепь на кулак, а затем одним движением повернулся к толпе, задрав вместе с этим кулак наверх, из-за чего маму дёрнуло за шею и ей пришлось слегка привстать на одно колено. Без сомнений, она знала, кто держит цепь её ошейника… Толпа громко заревела и сопроводила свой рёв бурными овациями. Шоу было окончено. Толпа довольна, Палач удовлетворён очередной победой, а мама… мама исполнила то, ради чего тут все и собрались.

Опустив, наконец, руку, я обернулся назад. Мама, стоя на одном колене, слегка подёргивалась из-за плача, поток слёз уже пробился через намокшую ткань на глазах и теперь несколько струй текли прямо из-под неё по щекам. Ощутив, что ошейник больше не натягивает её с такой силой, она устало опустила ногу, вновь встав на колени. Из-под кляпа уже обильно просачивались слюни, начиная вырываться наружу, и стекать по подбородку прямо на пол. Обессиленная и опустошённая, мама, опустив голову, лишь продолжала безудержно рыдать. И даже на это у неё, пожалуй, едва хватало сил.

По прошествии пары минут Палач издалека помахал мне. Я знал, что это значит. Потянув цепь вверх, я заставил маму подняться. С трудом та заставила свои ноги напрячься и встать. Не отпуская цепь, я направился к выходу. Ведомая её движением, мама наощупь, шажок за шажком, стала следовать за мной. Так как путь лежал через толпу, то та выстроилась настоящим туннелем. Пока мы шли, с обеих сторон маме то и дело прилетали шлепки по попке, подзатыльники, пинки, пощёчины и даже плевки. Не обошлось и без подножек. Несколько раз их подставляли маме и та, не имея возможности их увидеть, естественно спотыкалась, больно ударяясь коленями. Но замедляться я не позволял, а потому даже после падения сильно тянул цепь вперёд, заставляя маму быстро подниматься. И та, с пробивающимся сквозь плач мычанием, с усилием вставала, продолжая идти. Подобным образом я вывел её из подвала, а затем и из дома, выйдя на крыльцо. Ни на секунду не разжимая цепь, я повёл её дальше. Босыми ногами маме пришлось пройтись по дорожке, ведущей к автомобилю, где нас уже ждал Палач и несколько мужчин, привезших сюда и меня, и маму. И только дойдя до них, я отпустил цепь, передав одному из мужчин.

— Ну, вроде, всё прошло как я и планировал. Переделанное шоу на удивление зашло не хуже изначально задуманного, — довольно проговорил Палач.

— Похоже на то, — ответил я, — И ещё раз спасибо, что всё-таки изменили решение.

— Ага. Только вот не знаю, стало ли от этого твоей мамочке легче. Кажется, ей о многом предстоит подумать. Но, как я и сказал, я сломаю её и выбью признание. Остальное уже не моя проблема.

— Да, пожалуй.

Пока мы общались, мужчины уже упаковали маму в тот самый чемодан, положили в багажник и закрыли его, а сами рассаживались по местам. Я, поняв, что мне пора, попрощался с Палачом и тоже сел в машину.

Ещё полпути все, кто находился в салоне, могли слышать мамин плач, стоны и мычания, которые медленно, но верно становились тише. И лишь когда мы преодолели половину всего пути они, наконец, прекратились. Кажется, что мама банально не выдержала и просто отключилась. Для неё вся эта поездка выдалась не лёгкой, можно сказать, во многом поворотной. Однако на этом ничего для неё не закончилось и ей вновь предстояло втянуться в свою "обыденную" рутину…