А Расим, в свою очередь, ощущая в темноте близость лежащего на его кровати Д и м ы, пытался понять, что в с ё э т о могло означать… он, Расим, не с луны свалился, и, как всякий другой пацан, в свои пятнадцать лет он прекрасно знал, что есть «голубые», есть, соответственно, однополый секс — взять хотя бы случай, произошедший в их школе! — но, во-первых, он, Расим, никогда такой секс не примерял на себя, никогда о такой возможности не помышлял, не думал, а во-вторых, он совершенно не предвидел, абсолютно не предполагал, что Димка — старшеклассник Д и м а — этого захочет, оказавшись в ним, с Расимом, в одной постели…
Ведь не было никаких предпосылок к тому, что э т о может произойти — что всё повернётся таким образом! За два дня их общения со стороны Д и м ы не было ни намёков на что-то подобное, ни, тем более, каких-либо разговоров на т а к у ю тему, и вдруг… «что всё это может означать?» — растерянно думал Расим, лихорадочно прокручивая в голове события двух минувших дней: он, Д и м а, всё это время был по отношению к нему, к Расиму, предусмотрителен, может быть, даже заботлив, как заботлив бывает старший брат в отношении младшего… но разве это плохо?
Он, Д и м а, о нём, о Расиме, беспокоился — и потому стал искать его, когда к нему, к Расиму, пристали старшие парни, а потом, не раздумывая, готов был вступить с парнями в драку, защищая его, Расима… разве в таком отношении одного к другому можно увидеть что-то ненормальное? И разве он, Расим, не встал бы рядом с ним, с Д и м о й, если б те парни решили бы с д р у г о м поквитаться? Встал бы… встал бы, не думая — ни на миг не задумавшись! Потому что он, Расим, ещё не встречал в своей жизни пацана — парня взрослее себя — рядом с которым ему, Расиму, было бы так хорошо, так надёжно, так обалденно клёво… и разве он, Расим, не загорелся искренним, неодолимым желанием стать для Д и м ы самым лучшим другом?
Пусть не единственным, но настоящим, искренним, преданным… «разве в таком желании может быть что-то постыдное — что-то нехорошее?» — подумал Расим; он лежал возбуждённый, растерянный… лежал, ф и з и ч е с к и чувствуя, ощущая присутствие рядом — всего лишь в каком-то полуметре! — такого же возбуждённого Д и м ы, которого он, Расим, только что оттолкнул от себя… «разве нам сейчас плохо?» — догнали Расима Димкины слова, и Расим, чувствуя жаром налитый член, не находя во всём предыдущем поведении Д и м ы никаких, хотя бы малейших, изъянов, чувствуя никуда не девшееся, не испарившее желание стать для парня по имени Д и м а настоящим, преданным другом, в смятении подумал, мысленно повторил ещё раз: «разве нам сейчас плохо?» — и уже было непонятно, повторил ли он это слова Димки, или он об этом подумал сам…
— Расик… — чуть слышно — виновато — произнёс Димка, первым нарушая затянувшееся молчание.
Расим не отозвался, — вздрогнув от тихого и в то же время отчётливо, громко прозвучавшего в звенящей тишине Димкиного голоса, Расим невольно напрягся, не зная, что ему надо делать — как ему надо реагировать на Д и м и н ы слова.
— Ты ничего не понимаешь… — выждав несколько секунд, тихо произнёс Димка, стараясь в густой темноте всмотреться в лицо Расима… и снова Расим ничего не проронил в ответ ни звука — он лежал, не шевелясь, затаив дыхание, как если бы его рядом с Димкой вообще не было… выждав несколько секунд, Димка проговорил ещё тише: — Ты не хочешь со мной разговаривать? Расик…
Димка произнёс, тихо проговорил всё это с такой искренней — неподдельной — интонацией вины, затаённой любви, запоздалого покаяния, что у Расима, лежащего в темноте, от т а к о й интонации Димкиного голоса душа, вырываясь из-под контроля сумбурных, вихрем летящих мыслей, невольно рванулась Димке навстречу… «ты не хочешь со мной разговаривать»… разве он, Расим, называемый Димкой Расиком, не хотел с ним, с Д и м о й, разговаривать?! Разве он, Расим, не хотел…
— Что? — чуть слышно проговорил — отозвался — Расим, чувствуя, как у него колотится, гулко стучит в груди сердце.
— Ты хочешь, чтоб я ушел? — Димка произнёс это внешне спокойно, так же тихо, но в голосе Димки невольно возникла какая-то обречённость. — Хочешь? Ты скажи мне… ты только скажи мне, и я уйду…
— Куда? — после секундной паузы, показавшейся Димке вечностью, прошептал, произнёс-проговорил Расим с едва уловимым недоумением в голосе.
-На свою постель, — отозвался Димка. — Куда же ещё…
— Она мокрая, — чуть помедлив, отозвался Расим, как будто он, Д и м а, мог об этом забыть.
— Ну, и что? Я смогу переспать на мокрой… — внешне спокойно проговорил Димка, но сквозь это спокойствие в голосе Димки невольно проступила едва уловимая горечь. — Хочешь, чтоб я ушел?
«Он сейчас скажет мне «уходи», и… пусть!» — подумал Димка, сглатывая невольно подступивший к горлу комок… конечно, Димке было уже шестнадцать лет, и в школе он был старшеклассником — он учился в десятом классе… но он, стройный высокий Димка, лишь казался взрослым, ироничным и прагматичным — он сам делал из себя взрослого, ироничного и прагматичного, чтоб ничем не отличаться от других, а на самом деле… на самом деле — в никому не видимой душе — он, Димка, был нежным, был по-мальчишески мечтательным…
А ещё он был влюблён в Расика — он, Димка, был влюблён в парня по имени Расим, и… как вдруг выяснилось-открылось, он оказался вовсе не сильным перед лицом своей первой, страстной и трепетной любви… «пусть говорит «уходи»… пусть! Завтра я в с ё ему объясню… и — порошу у него прощения… я скажу ему… скажу ему: Расик, я не хотел тебя обидеть… скажу: давай всё забудем, давай снова станем друзьями… просто друзьями!» — с отчаянием подумал Димка, чувствуя, как любовь — неистребимая, никуда не девшаяся любовь — рвёт его сердце на части… «Расик… — подумал Димка, кусая губы — мысленно видя Расима таким, каким он вышел на фото в телефоне, — я же не виноват, что я без тебя не могу… совсем не могу… совсем… »
Расим молчал — ничего не отвечал, и Димка, не переспрашивая повторно, остаться ему или надо уйти, шевельнулся, намериваясь вставать… завтра он всё, всё объяснит… ему, Димке, нечего стыдиться… и уже ничего не нужно от него, от Расика, скрывать! Конечно, можно было бы прямо сейчас всё то, что случилось, превратить в ш у т к у — можно было б сейчас сказать что-то типа: «а ты, Расим, настоящий пацан — на провокацию не поддался!», и… наверняка можно было б пустить Расиму пыль в глаза, обмануть его, заставить его поверить, что он, Димка, всерьёз ни о чем т а к о м не думал — не помышлял… или, наоборот, можно было б сказать совсем по-другому: «чего ты, Расим, ломаешься — хуля ты жмёшься… парни делают это сплошь и рядом — кайфуют один с другим…
Нормальный секс!», или можно было б сказать совсем просто, совсем понятно: «расслабься, Расим, и — давай покайфуем… взбодрим писюны — пошпилим друг друга в попец или в ротик… никто ничего не узнает!», но… в том-то и было всё дело, что все эти шутки, все уловки, все эти, в принципе, правильные, вполне объяснимые, совершенно понятные, а потому в общем и целом нормальные слова были б уместны и объяснимы совсем в другой ситуации — в ситуации, когда просто хочется секса, хочется сексуального удовольствия, и они же, эти слова-уловки, были совсем невозможны, никак неприемлемы в ситуации нежной, трепетной Димкиной любви, потому как любовь — это не только секс, каким бы желаемым он ни был, — Расим смутно увидел в темноте, как Димка задвигался, стал подниматься, чтобы уйти…
— Дима… лежи, — проговорил Расим… он сказал это неожиданно для себя самого — и тут же, словно испугавшись, что Д и м а его может совсем н е т а к понять, торопливо добавил, поясняя своё с губ сорвавшееся «лежи»: — Постель твоя мокрая… как на мокрой кровати спать?
Димка, уже приподнявшийся, чтобы вставать — чтоб уходить, замер… конечно, это слово «лежи» ещё ничего не означало, ни на что не указывало, ничего т а к о г о не предполагало — оно, это слово «лежи», было вполне объяснимо и логично в точки зрения элементарного предположения, на какой постели комфортней спать, и в то же время… в то же время это слово «лежи», прозвучавшее в темноте из уст Расима, теперь — после того, что случилось-произошло — означало для него, для Димки, бесконечно много, — Расик сказал «лежи», и Димка, ничего не отвечая, чувствуя, как дрогнуло, сладкой надеждой мгновенно отозвалось на это слово его влюблённое сердце, снова опустился на постель…
Конечно же, он, Расим прав: как можно спать на мокрой постели? . . Какое-то время они молчали — лежали друг против друга на расстоянии полуметра с возбуждённо твёрдыми, сладостно напряженными горячими членами, и Расим… затаив дыхание, чувствуя, как пылают, огнём горят его щеки, Расим в смятении думал, что если Д и м а сейчас опять протянет руку — если снова коснется пальцами его тела, снова проведёт по телу горячей ладонью, устремляясь т у д а, то он, Расим, не найдёт в себе сил этому воспротивиться…
