Принц и Кучер. Глава 6: Про нежность

Не смотря на то, что я, как мог, подоткнул тунику под свое настрадавшееся седалище, пару раз за поездку она всё же выбивалась из-под него и романтическим шлейфом развивалась по мелькающим улочкам, предоставляя прохожим возможность любоваться мной совсем без купюр. Я в ужасе впивал пальцы в кучеровский живот, мычал что-то в затылок — Колян, матерясь, тормозил тарахтелку, оборачивался, прыскал от смеха, подпихивал непослушную ткань мне под яйца и мы, перекрестясь, ехали дальше. Только малая вменяемость моего состояния позволила тогда мне не обуглиться от стыда.

Перед концом поездки мне совсем поплохело, и, когда Кучер стал снимать меня с кожаного насеста, я благодарно обблевал его, закинув руки петлей за колянову шею и возя носом по взмокшей клетчатой рубашечке.

Кучер уже и не матерился — он, видимо, свыкся со своей ролью благородного спасителя, которому не подобает роптать на судьбу, позволив себе лишь небольно ущипнуть меня за жопу, когда заталкивал в несговорчивые двери отеля.

Колян выгрузил меня в душевую кабину, несколько секунд постоял, одной рукой придерживая под мышку, а другой настраивая воду до состояния "летненькой" (в его лексиконе это, кажется, означало максимально комфортную температуру). Отрегулировав воду, он наконец выпустил меня в свободное плавание, прислонив к стенке душевой, а на память оставил стянутую через голову, заблеваную мной рубашечку — "сполоснёшь заодно, отсурукаешь, что без дела-то прохлаждаться", и, сверкая в полумраке рельефным торсом, деловито удалился. Не в силах сопротивляться закону всемирного тяготения, я медленно стёк на пластиковый пол, по которому кинематографично плясали тонкие искрящиеся струйки. Распластавшись там в непристойной позе — колени выше головы, я вдыхал запах кучеровской рубахи — моя желчь, его пот — и, как плохой енот-полоскун, тёр непослушными лапками её слипшееся в мокрый ком тело, зачем-то иногда на него поплёвывая и надеясь, что это действо и означает неведомое мне коляново "сурукание".

На макушку обрушивался водопад, и это было божественно. Я пытался внушить себе, что вода уносит всю тяжелую дурь сегодняшнего дня, вымывает из меня весь этот блядский радиоактивный позор…

При том, что тело расслабилось настолько, что даже сидеть для него стало невозможным трудом, руки почему-то дрожали так, что я не смог отвинтить колпачок ежедневного шампуня — тюбик трижды выпрыгивал из ходящих ходуном пальцев. В конце концов я прокусил пластиковую кожицу правым клыком и, пуская пузыри, выдавил себе на голову пахнущее апельсином желе, откуда оно, смешавшись с водными струями, потекло по мне, образуя в паху, на курчавящемся венчике, переливающиеся, лопающиеся пузырьки.

Я бережно подлез ладонью под яйца и заскользил мыльными кончиками пальцев по дырке — она ныла и, толкая подушечки пульсацией, кажется, просила обращаться с ней сегодня побережней. Не видя ее, я чувствовал, что она натерта до красноты, более того, я был уверен в холодном, болезненном малиновом оттенке.

— Видок у тебя порнушный, — ухмыльнулся Кучер, сдвинул створку и аккуратно проскользнул внутрь.

— Сегодня с меня порно достаточно… Только ласка, только нежность. Если ты сможешь, конечно… — прошептал я, глядя полуприкрытыми глазами на нависающие надо мной колоколами коляновы яйца и намыливая его волосатую лодыжку — он не просил об этом, но мне захотелось хоть как-то отблагодарить его, впрочем, движение это было не так чтобы вполне осознанно — вот нога, она грязная, её надо помыть, будто это была и моя нога, просто бегала какое-то время на удаленке… — У тебя хуй встает, Коль. Мне тебя не трогать?..

Кучер отфыркивался сверху, скрестив руки и взбивая по мыльному коктейлю в волосатых подмыхах.

— Ты не обращай внимания, я вообще ведь ужасно возбудимый. Иной раз ну никак нельзя, а встает и не слушает, ну вот хули тут сделаешь… Как тебе, кстати, немного доминирования от дяди Коли? — осклабился он и (довольно, впрочем, деликатно) поставил мне стопу на лицо.

Я слегка куснул его жесткую пятку, зачерпнул обеими руками пены и, зажмурив глаза, стал намыливать кучеровскую ногу, забираясь вибрирующими от не прошедшего нервяка пальцами между перепонок.

— О, принцы меня еще так не ублажали… Не, Максюш, харэ! — Он решительно поставил ногу на пластиковый пол. — А то я тебя изнасилую тут, а ты с утра будешь жаловаться, что я воспользовался твоим бедственным положением, выебал беспомощного малыша…

— Коль, я конечно ужасный мудак, а ты — мой герой, но… сегодня только нежность, ладно?..

Кучер сполз на пол и втащил меня в свои широколапые объятья. Хуй его по-прежнему стоял — находиться в коляновом захвате и не чувствовать этого было невозможно — он был слишком велик и упирался мне в поясницу, однако Колян явно решил не давать ему нынче воли. Мы сидели и слушали воду. Долгие струи её падали на кучеровскую макушку и с неё змейками бежали по мне — слипшиеся кудри, осоловелые глаза, полуоткрытый в отупении рот. Вид у меня, судя по размытому отражению в дверце, был дебиловатый, но мне было плевать. Я прильнул к Кучеру, почувствовав, как он ответил на мою расслабленность тем, что напряг торс, позволив распластываться по нему и стал снова куда-то проваливаться — только не в тот страшный черный колодец, а в нежное белёсое марево, сотканное из журчания воды, серебристого мерцания струек и теплого дыхания в затылок.

— Думаешь, я не способен, да? — отрывисто шепнул вдруг Кучер, не дав мне окончательно потонуть в блаженном тумане.

— В смысле?..

— А все так думают, — вместо ответа сказал Кучер с некоторой досадой, — всё считают, что Коля — просто горилла с хуем.

Оказывается, пока я тут релаксировал, внутри Кучера шли какие-то ментальные разборки.

— Кто все-то? — тихонько спросил я, на всякий случай погладив Кучера по колену, — все, кого ты… — я сделал вынужденную паузу, пытаясь подобрать необидное слово, но его не нашлось, — кого ты трахаешь?..

Лопатки, прижатые к коляновой груди, почувствовали его резкое хмыканье.

— Ну да, все мои дырки, типа тебя, — холодно сказал Кучер.

По идее я должен был бы обидеться — для того это и было сказано — но было очевидно, что я ненароком задел в Коляне что-то весьма болезненное. Я вывернулся из объятий (он не стал противиться) и посмотрел на него.

Мгновенно скрестивший руки на груди Кучер непроницаемым сфинксом вперил взор вдаль. Поскольку рассматривать там было абсолютно нечего — за неимением, собственно, дали — я, приподнявшись, попытался пересечь траекторию его взгляда собой, но Кучер умудрился посмотреть сквозь меня. Обычно не лишенные развратной волнообразности губы его были сжаты в куцый тугой отрезок.

— Обижашки подъехали? — поинтересовался я, пытаясь выудить из Кучера его упавший вовнутрь, как ключик в шахту лифта, взгляд, — ну вот ни с хуя же обиделся-то… Не считаю я тебя никакой гориллой, — добавил я, отметив про себя, что, блин, пожалуй всё же немножечко считаю, а может быть даже и множечко.

— А я докажу, — произнес вдруг Кучер, приняв, кажется, про себя решение и вытащил взгляд из темного чулана души.

— Чего докажешь-то?..

— Каким может быть Колька, — просто ответил он. Он резко поднялся, ногой (я уже заметил, что Кучеру нравилось не ограничиваться в совершении действий руками, а максимально применять все части тела, будто бы была необходимость держать их в полной боеготовности), отворил дверцу кабинки, попытался поднять меня (я не дался), снова присел, сграбастал меня в свои лапищи и рывком приподнял, от натуги оглушительно перданув, что, конечно, напрочь лишило сцену романтичности, но зато сбросило возникшее было в воздухе напряжение — я ржал, болтая ногами в воздухе и притворно разгоняя воздух рукой, ну а после не выдержал и прыснул сам Кучер.

— Здоровенький ты, — прошептал я, когда Колян выгружал меня, мокрого, на идеально перестеленную простыню (так вот чем он занимался, пока я вымывал из себя сегодняшний день в душевой).

Кучер не ответил, однако тень тщеславия скользнула по его покрасневшей, довольной физиономии.

— Надо бы вытереться, а встать нет сил, — добавил я, — Коль, кинь мне полотенце.

Кучер метнулся за полотенцем, однако мне его не отдал — он подошел к окну и завесил шторы. Мы погрузились в полумрак какого-то удивительно приятного, теплого, мерцающего оттенка, видимо, его создавали наши шторы цвета перезревшей хурмы. Сумерки теплыми волнами расплескались по комнате. Послышалась тихая музыка.

Поначалу я подумал, что она заиграла у меня в голове — моё состояние всё еще сложно было назвать вполне адекватным. Однако она звучала из примощенного на тумбочку кучеровского мобильника.

— Что будем слушать? — поинтересовался я

— "Романтическая коллекция" — деловито ответил Колян, глянув название подборки треков.

— Ахуеть, — улыбнулся я, — ты вытереться-то мне дашь?..

— Не-а, — ответил Кучер и с грацией ловкой-но-всё-же-гориллы запрыгнул ко мне на кровать. — Просто лежи и кайфуй, ладно? Колька сегодня всё сделает сам.

Я вытянулся ленивой колбасой, с любопытством поглядывая на Кучера, протянул стопы меж волосатых коляновых ножищ (протягивая, я как бы случайно задел его яйца, но Кучер не среагировал). Он снял с плеча полотенце и стал на удивление нежно и вроде бы даже в согласии со звучащей мелодией промокать меня им. Движения были так деликатны, что казалось, он боится повредить меня, как если б вся моя кожа сгорела на солнце и теперь требовала предельной нежности.

Сумрак, музыка, прикосновения — все это вводило в транс, который легко мог перейти в сон.

— Коль, я же так вырублюсь, — прошептал я, переворачиваясь на живот и чувствуя, как бережно он прихватывает полотенцем попу, — а я не хочу вырубаться, ну как-то глупо пропускать такое пиршество…

— Вырубайся, — ответил Кучер тоном, в котором я почувствовал улыбку, — я тебя и так, вырубившимся, достану.

И я вырубился. Верней… В детстве у меня бывали состояния, когда я просыпался вдруг среди ночи, открывал глаза, привставал, а часть сновидения всё еще была со мной — футбольный мячик скакал по столу, за которым я обычно делал уроки, лесная птица кружила вокруг торшера и вылетала вдруг в зеркало… Продолжалось это обычно не больше десятка секунд, но каждое из этих вторгшихся в реал сновидений я до сих пор отчетливо помню. Здесь же я впал в состояние, напоминающее эксперименты со слоями в фотошопе, когда несколько разных изображений накладываются друг на дружку, образуя одну затейливую картинку.

Кучера я чувствовал всю дорогу, весь долгий, напитанный золотой пылью путь. Чувствовал, как он, разведя колени, сел мне на задницу, не слишком трамбуя, но дав почувствовать щекочащие поясницу влажные, поёрзывающие от каждого минидвижения яйца. Как он обхватил мне затылок двумя теплыми горстями и стал кружить подушечками пальцев по черепу, путаясь в непросохших еще, слипшихся завитушках. Эти столь удивительно нежные для Кучера движения и уволокли меня в сон-не-сон, где каждое коляново прикосновение вызывало из памяти (или фантазии?) какой-то образ.

Колькины пальцы плутали в мокрых волосах, иногда настойчиво вибрируя в каких-то ведомых ему лишь точках, отчего вдоль тела пробегали будоражащие струйки. Я закрыл глаза и увидел, что тоже плутаю — по дремучему послегрозовому лесу, причем движения мои странно согласовывались с коляновыми — он подлезал пальцем под клок влажных волос — я, чтобы пройти по тропке, приподымал мокрые еловые лапы, он сворачивал с затылка на шею, чтобы промять ее, — я выходил на опушку, погружая стопы в топкий, опасный мох. Кучер легкими щипками бежал вдоль шеи, а я тут же начинал отмахиваться от кусучих лесных комаров. Макся-а-а! — раздалось сквозь музыку, которую, как мне показалось, играют покачивающиеся макушки исполинских елей, и я побежал на голос, обрадовавшись, бесстрашно прыгая по податливым болотным кочкам. Бабушка не ругала меня за то, что я заблудился, а просто, дождавшись, когда Колян надавил на затылок, вжав моё лицо в подушку, прижала к себе, пытаясь скрыть слёзы и гладя меня по вихрам. Она снова была жива, а я ей был снова по грудь.

Вдруг Кучер щекотно побежал пальцами вдоль позвоночника, тело моё отозвалось, пятки задрыгались в воздухе. Хрипловатый смех Коляна смешался с лесной мелодией, и вот Кучер накрыл меня собой, уперев, кажется, локти в кровать, а горячим пахом прижавшись к моим ягодицам. Это дало ему возможность расширить массажный инструментарий — Кучер аккуратно прихватывал зубами мою плоть и, умудряясь теребить ее языком, чуть оттягивал схваченное, по-пёсьи урча и мотая головой. Ощущения были так ярки, что я открыл глаза и вывернул зрачок, чтобы увидеть, какой сейчас Колька. Тот поймал мой взгляд, озорно выгнул бровь и заёрзал по спине, электризуя ее своей шерстью. Я чуть выпятил зад. Кучер оценил это — жаркая палка, мотавшаяся по моим бедрам, стала еще тверже и горячей. Колян куснул мне ухо и, нахально лыбясь, забрался в раковину языком, сделав музыку мокрой.

Так будила меня Гайка — дедова собачонка, когда ей удавалось, обхитрив хозяев, пробраться в дом со двора и запрыгнуть ко мне на раскладушку. Я не вспоминал о ней лет двадцать, но вот она снова жалась ко мне, подрывая одеяло мордой-мочалкой, обдавала собачьим духом, казавшимся спросонья еще гуще, лезла сиреневым языком в уши… Как же я любил эти пробуждения.

Кучер между тем снова утвердил себя чуть пониже моего зада и, вполне используя свою обезьянорукость, наметил вдоль позвоночника две уверенные колеи. На внутренней стороне моих век тут же нарисовалась дорога, по которой, тревожа утренний туман, бежала Гайка, следом, трамбуя песок тесноватыми резиновыми сапожками, шел я, а за мной бежал мой деревенский дружбан Серёга, не знавший, что ему будет суждено вырасти в высоченного, непросыхающего обалдуя, заснуть пьяным во ржи и не услышать приближающегося комбайна.

Колян щипками прихватывал мою плоть, большими пальцами, синхронно, закручивал на поверхности реки-спины водовороты, подгонял эти волны к гряде позвонков, где они гасли, расплескиваясь о твердь.

Взявшись с Серёгой за руки, мы боком продвигались по длинным покачивающимся лавам — старому, давно не чиненному навесному мосту. Внизу шумела река. Гайка уже перебежала на другую сторону и там перебирала лапами, вплетая свой скулёж в общую мелодию.

Сгнившая деревяшка подо мной хрустнула и полетела вниз, нога провалилась, но Серёга что есть силы дернул меня, оттащил от прорехи и притянул к себе. Не ссы, — услышал я позабытый уже голос, — прорвемся… Я прижался к нему. — Уедешь, а мне тут куковать, — добавил он, дотащив меня наконец до безопасного участка моста. — Я приезжать буду, мы же друзья, — сказал я, пытаясь прогнать своё знание о том, что нет, больше не приеду, а ты вырастешь, сопьешься и так глупо погибнешь. — Точно друзья? — улыбнулся Серёга, провел рукой по моим волосам и вдруг неожиданно поцеловал сухими губами в щеку.

Кучеровский поцелуй был влажен, непристоен и божественен. Разведя мои округлости, он то дул на измученную дырку, то предельно нежно, выпятив губы, дабы не уколоть щетиной, целовал её, подпуская побольше слюны или для пущей деликатности, или от невозможности справиться с её обилием.

— Популечкамояпиздёночкаслаааденькая, — намурлыкивал Колян прямо туда, запустив лапы в ягодицы и вибрировал ими, заставляя желеобразно дрожать. Сила этих ощущений вновь втянула меня в реальность, разве что меня продолжало немного покачивать, как на том самом мосту.

Между тем Кучер взял меня за пятки и аккуратно прижал их к ягодицам.

— Пяточки, — шептал он, целуя их поочередно, — и пиздёночка… Пяточки… и пиздёночка.

Я перевернулся на спину. Кучер счастливо улыбался, блестя в полумраке кривыми зубами. Хуй его стоял, как маяк.

— У тебя что — так и не падал всю дорогу?.. — спросил я и тронул его пальцем, отчего хуй внушительно качнулся.

— Неа, — ответил Кучер, — я кайфую же.

— Ну ты и монстр… — протянул я, взяв в горсть коляновы яйца. — Охота ведь, Коль?..

Кучер прикрыл глаза и облизнулся, закинув руки за голову и вытаращив волосатые подмышыщи.

— Дрочни мне пят… нет, двенадцать раз и скажи что-нибудь пошлое. Только реально очень пошлое, ну чтобы мне вот прям понравилось бы!

Я прихватил колянову крайнюю плоть кольцом из большого и указательного и стал, методично отсчитывая про себя, с чувством надрачивать. Колькин ствол ощутимо горячел.

Грудная клетка Кучера заходила ходуном. Рот приоткрылся, язык высунулся, как у запыхавшегося барбоса. Глаза опрокинулись внутрь себя.

Я надрочил ровно двенадцать раз, стараясь пытаясь поставить себя на место Коляна и сообразить, что бы такое пошлое он хотел сейчас от меня услышать.

— Шлюшоныш хочет, чтобы Коля обспермил его смазливое ебальце, — прошептал я наконец, задыхаясь от собственной дерзости.

Первый залп Кучер дал в потолок (позже я проверял — вроде бы не долетело — следов не было, но могло, вот клянусь, что могло). Второй и третий исчеркали моё изумленное личико.

Кучер еще несколько секунд просидел в нирване, доцеживая последние кайфушки. Потом открыл веселые глаза, аккуратно стер полотенцем семя, поцеловал меня в нос и плюхнулся рядом, натянув на нас обоих свежую простыню.

— Ну чо, всосал, каким Колька бывает? — он подгреб меня к себе, — Колька вообще-то ласковый.

Солнце уже не пробивалось сквозь занавески и комната теперь освещалась исключительно сияющим Кучером. Во всяком случае, мне так казалось.

— Ты же баб по полтора часа шпилишь… ну во всяком случае, говоришь так, а тут дроч-дроч и стрельнул… — изумленно шепнул я.

— Секс — он в голове же, — с интонацией наставляющего юношу мудреца произнес Кучер. — Я, когда наглотаюсь ощущений, еще и раньше могу! Особенно если…

— Если что? — спросил я, устраиваясь на коляновом плече.

— Спи уже, — ухмыльнулся Кучер и по-хозяйски положил руку на мою задницу.