Откровенно говоря
Её зовут Мира. Мира Кирилловна Белоусова. Женщина сорока лет. Мать одиночка.
Это я про действующих лиц.
Так вот. Мира работает преподавателем истории искусств. Где? Да не важно… У неё специальность такая — искусствовед. Не очень денежная, двадцать восемь тысяч в месяц. Иногда попадаются подработки репетитором. Правда, не часто, и сезонно.
Но Мира была довольна. С её нетребовательным сыном и собственным аскетичным характером ей вполне хватало.
Сын Артем, которого мать ласково называла "Тёма", учится в Кутафинке, на юриста. И четыре часа в день подрабатыватывает сотрудником архива в том же университете. Двенадцать тысяч. Не особо разгуляешься. Но это — оптимальный выбор, так что…
Можно сказать что, он очень удачно устроился. Живут они на Ольховском, и до места учёбы (и одновременно — места работы) можно элементарно, за десять минут дойти пешком. А сама Мира ездит на работу на машине покойного мужа, до Резервного проезда.
Живут она вдвоём с сыном, в трёхкомнатной квартире. После отца осталась квартира, машина и неплохие сбережения.
Куда делся отец?
А его убили. Застрелили в шестом году. В апреле.
Как она его просила — не связываться с этими нерусями! Нет, не послушался. Оставил Артёма сиротой.
После смерти Алексея Артёмовича приходили какие-то тёмные личности, требовали денег. Но Мира подключила свои связи, вплоть до депутата госдумы Кобзона, и их оставили в покое.
Так они и живут. Не богато, но и не бедствуют.
Артём, в восьмилетнем возрасте тяжело переживший смерть отца, как-то замкнулся в себе. Он рос тихим и спокойным пацаном. Ни в школе, ни в универе, друзей у него особо не водилось. Девчонками он как-то не интересовался. Учился, работал, свободное время проводил с компьютером и с матерью.
Мира уж было думала, что он того… Нетрадиционный. Она осторожно поговорила с сыном на эту тему и ужаснулась.. .
Нет, не его половой ориентации…
Как бы это объяснить…
Её убило слишком взрослое, даже старческое мировоззрение сына. И её неосведомлённость в его жизни, в жизни самого родного человечка.
Она совершенно не знала юношу, с которым рядом живет.
Они редко говорили с ним по душам. Да что там "редко"! Никогда не говорили. Мира упустила взросление сына.
Учится ребёнок на "хорошо", не шкодит, не хулиганит. Вечерами — дома. Чего ещё, вроде, надо?
А тут прикоснулась к холодному и точному разуму. Видимо в результате детской травмы, связанной с потерей отца, у парня что-то стряслось с эмоциями.
Тёмка не плыл по течению жизни, он целенаправленно рулил к одной, известной только ему, цели.
Оказывается, у него вся жизнь заранее распланирована, и каждый год расписан чуть ли не по дням.
Например — жениться он планировал в двадцать первом году, когда ему стукнет двадцать три, и он закончит универ…
Ещё, оказывается, у него уже есть договоренность с компанией "Регионсервис", и по окончании университета его готовы принять на работу. Благодаря успехам в обучении, и по рекомендации кто-то из руководства Кутафинки.
Мать, сказать честно, ни сном ни духом, не знала ни о планах, ни достижениях сына.
Накормила, напоила, спать уложила, спросила — как дела Тёма? Получила ответ — нормально. И всё.
Здоров, спокоен, денег не просит, ну и хорошо.
Правда, последнее время, для того, чтобы перед уходом на работу поцеловать сына в щёчку, Мире приходилось вставать на цыпочки, а сыну наклоняться. Но это же не повод волноваться. Скорее радоваться надо. В покойного деда пошёл.
Тот (тоже Артём) был под два метра ростом. Умер через три года после смерти единственного сына. Будь жив Алексей, дед может быть и дольше бы пожил, но не судьба…
Вот такая семья. Тринадцать лет без мужика в доме. Тёмка, конечно, старался помогать матери всем, чем мог. Но…
* * *
* * *
Сорокалетие матери отпраздновали тихо, по-семейному. Мать, сын, две подружки матери по художественной школе, да две бабушки. Отцова мать, старушка восьмидесяти лет, и Мирина мама шестидесятидвухлетняя, отлично сохранившаяся, женщина.
Пили мало. Так… Две бутылки шампанского на всех.
Тёмка впервые праздновал в компании с матерью. Не то, чтобы считался маленьким для "серьёзной" гулянки, он сам особо не рвался. Ему лучше бы за "компом" посидеть, да почитать бы что-нибудь интересное и полезное. Но сегодня пришлось разливать шампусик, и говорить тост.
Он встал и сказал коротко:
— Мама, я тебя люблю, и никогда тебя не брошу и не обижу.
Вручил ей подарок, — браслет из золотой цепочки с вензельной буковкой "М". Объяснил, — "М" значит "Мира", и одновремено "Мама".
И всё.
Именинница пожурила сына, за такой дорогой презент, потом всплакнула. Но быстренько успокоилась и начала рассказывать присутствующим дамам о том, какой оказывается молодец у неё сын.
"Тут включили радиолу". Ага.
Ну, не радиолу, конечно, а проигрыватель "компактов".
Все дамы, за исключением восьмидесятилетней Анисии Ивановны наперебой потянули Артёма на "танцпол". Самое интересное, что все женщины были ростиком Артёму подмышку. Он так весь вечер только и видел их макушки. Затанцевал дам до употевания.
Только Мира не сдавалась, и ещё минут двадцать, после того, как все повалились на софу отдышаться, топталась с сыном под завывания Демиса Русоса.
Наконец компания натанцевалась с единственным кавалером, допила шампанское, съела всё вкусное, что было на столе, и обсудила все женские темы. А именно: — наряды, подруги, дети, беременности, аборты, роды и, самое главное, — все мужики козлы.
И потом Артёмка развёз замечательно отдохнувших дам на отцовой машине по домам. Всех, кроме Анисии Ивановны. Бабулька сомлела и уснула прямо в зале на софе.
Наконец он присоединился к матери, чтобы помочь ей убрать последствия "безудержного разгула" — положить посуду в кухонную раковину, остатки в холодильник, объедки в помойное ведро, скатерть в стирку. Всё!
Мира подняла свекровку, застелила софу простынью, раздела бабушку, дала ей подушку и накрыла одеялом… Управились только к половине первого ночи.
Хорошо — завтра суббота, Мире рано не вставать. Она на пятидневке.
А Артёму не привыкать. Частенько засиживается за "компом" допоздна.
Да и то сказать — не каждый же день Мира устраивает себе маленькие праздники.
* * *
* * *
Улеглись спать, каждый в своей комнате. Только сон не шёл.
Мира ворочалась в темноте. Ей, несмотря на лёгкое опьянение, заснуть не удавалось.
Из Тёмкиной комнаты монитор отбрасывал мерцающий свет на стены коридора.
Она вздохнула, вылезла из постели и побрела в комнату Артёма.
Подошла со спины, обняла, прижалась, чмокнула в висок.
— Чего не спишь?
— Не знаю. Не спится что-то…
— Мне тоже. А что делаешь?
— Да с Саньком треплемся.
— Может завтра не пойдёшь на учёбу? Отоспишься…
— Не мам, завтра обязательно надо быть. Завтра тема — правовые проблемы франчайзинга. Я не могу пропустить. Ты не волнуйся, я с субботы на воскресенье отосплюсь.
Мира так и стояла, обхватив сзади сына, прижавшись к широкой спине, и положив голову ему на плечо. Сказала грустно и задумчиво:
— Да… Вот уже и сорок. Совсем старуха…
— Мам! — перебил Тёма, — Ну какая же ты старуха? Ну? Ты посмотри на себя в зеркало. Ты молодая, красивая женщина…
— Ой, сыночка, не льсти. Я уж знаю, что годы пошли на закат. Как-то я всё пропустила…
— Что всё? — удивился Артём.
— Любовь… Поклонников… Счастье.
— Мам… Ты прости меня, — ласково приклонился сын щекой к её плечу, так, что в душе у Миры потеплело, — Это же ты из-за меня, так замуж и не вышла… Прости.
Мира обхватила сына ещё крепче.
— Тёмушка, мне тебя не за что прощать. У меня есть ты, и в этом моё главное счастье…
Артём нахмурился, посмотрел в лицо матери снизу вверх:
— Слушай, мам, а найди-ка ты себе мужика. А?
— Ох, Тёмка, да кому я нужна?
— Но-но. Как это "кому"? Да такой женщине любой будет рад.
— Ой, Тём, не собирай. Какой это — "такой"? Я уже всё… Второй сорт.
Сын даже всерьёз обиделся:
— Как это второй? Что ты такое говоришь? Ты у меня красавица. Всё что надо — у тебя на месте, всё при тебе. Всё там, где нужно — в полном порядке. Так что ты это зря, мам. Очень зря.
Он взял руку матери, поцеловал её ладошку, а потом приложился к ней щекой.
— Спасибо, сынок. Спасибо, что поддерживаешь меня. Но я-то знаю, что ты мне просто льстишь.
Артём аж встал. Повернулся, посмотрел на искренне огорчённое лицо Миры. Покачал удручённо и осуждающе головой.
— Ну-ка иди сюда.
Он, за руку, подтянул мать к шкафу с зеркалом до пола.
— Смотри. Что ты видишь?
— Тетку в ночной сорочке — хмыкнула мать.
— Погоди…
Тёма включил верхний свет.
— Смотри внимательней… Как думаешь, когда мужик впервые видит женщину, на что он обращает внимание?
— Ну… На макияж, на причёску, на лицо…
— Нет. Абсолютно неверно. Он смотрит на… На совершенно противоположную часть тела.
— На попу, что ли?
— Именно. И там у тебя всё в порядке, уверяю тебя. Да и лицо…
Он подтащил мать ближе к зеркалу.
— Смотри. У тебя большие, просто огромные глазищи. Очень красивые. У тебя прямой ровненький носик, правильные, яркие губки и симпатичный овал лица. Видишь?… У глаз немного морщинки, так это придаёт пикантности женщине.
Мира молча, удивлённо смотрела на своё отражение.
— Идём дальше, — деловито продолжил сын.
— Шейка. Она у тебя длинная, как у балерины. У других женщин голова сидит прямо на плечах, а у тебя нет. Это красиво. Это очень красиво…. У тебя ровные, круглые, очень женственные плечики и красивые руки. Такие плечи наверняка приятно целовать.
Мира изумлённо и несколько обиженно посмотрела на сына, он говорил очень лестные вещи, но, в то же время, оценивал её как лошадь на торгах, по статям.
Ошарашено хмыкнула. А сын продолжал:
— Твоя грудь…
— Так. Стоп, Тёма. Про грудь не надо.
— Почему?… — удивился Тёмка. — Мам, мы с тобой взрослые люди. Мы с тобой самые близкие люди на свете. И, мне кажется, мы можем откровенно говорить на любые темы.
Мира подумала, что если сейчас она скажет — "ну, не на такие же", то разговор просто прервётся. А ей этого не хотелось. Так приятно было выслушивать комплименты своей внешности. В душе от этого разливалось счастливое тепло. И она уступила:
— Можем, конечно… Мне, Тёмочка, иногда, очень одиноко. Ты со мной никогда не поговоришь…
— Ну, мам… Я смотрю, как ты вертишься в жизни, так и не лезу. Думаю — тебе не до меня. Мне тоже, знаешь, иногда… Сильно тоскливо.
Давай сядем, — предложила Мира, — и ты мне расскажешь, какая я… хе-хе… красавица.
* * *
* * *
— Ну-ка, иди сюда. А стоишь голышом и босиком…
Артём взял с кресла плед и завернул в него мать, чтобы не зябла. Он погасил верхний свет, оставив в работе экран компьютера, и они, в обнимку, уселись на Тёмин диванчик.
Мира хихикнула:
— Мы в детстве с подружками выключали в комнате свет, зажигали свечу и рассказывали друг другу страшные истории. А теперь, вместо свечи — монитор.
Помолчали.
— Ну, говори-говори. Я слушаю, — улыбнулась сыну Мира.
— А на чём я остановился? — нахмурился Тёма.
— На этом… На моей груди.
— А что — грудь? Она у тебя — как у девочки. Ты же сейчас без лифчика, но она у тебя не плоская и не висит. Вполне, такие симпатичные, кругленькие титечки.
Мира полыхнула краской. Такое она и от мужа не слышала, а тут от сыночка. Но не перебивала. Потому, что нравилось. И, потому, что он прав. Грудь у неё, в отличие от подружек такого же возраста, сохранилась великолепно.
— Так меня тринадцать лет никто не тискал, не разминал мои… Эти…Вот и сохранились.
— Хорошо! Ты понимаешь свою красоту!
— Давай дальше…
— У тебя, мамулечка, есть талия.
— Да ты что? — наигранно удивилась Мира.
— Да-да. У многих… У очень многих женщин в твоём возрасте талии нет. Тело — как обрубок. А у тебя, по-другому. Талия всегда подчёркивает грудь и попу. И мужиков это привлекает, как пчёл на мёд. Женщина может быть не симпатичной на лицо, но если у неё такое тело, как у тебя, успех ей гарантирован.
— Привлекает как пчёл? — уточнила мать.
— Абсолютная истина! — поклялся Артём.
— И тебя?
Опа… Артён затупил. Да и сама Мира поняла, что брякнула лишнее.
Но Тёма пересилил своё смущение и признался:
— И меня. Мам, ты не обижайся, но…
Он снова перешёл на строгий и официальный тон.
— Для каждого парня, мать образец женственности. И каждый мальчик, всегда влюблён в свою мать.
Мира погладила сына по плечу.
— Я знаю Тёма. Я же педагогику учила. Только я всё время забываю, что ты у меня не только мой ребёнок, но и мужчина. Прости. Я не смогла воспитать тебя без отца так, как положено…
— А чем же я плохо воспитан? — ухмыльнулся Артём.
Мира недоуменно пожала плечами…
— Не волнуйся, мам. Ты правильно меня воспитала. Всё правильно.
Мира прислонилась к сыну, прижалась к нему, положила голову ему на грудь. Внутри потеплело. Возникло ощущение покоя и умиротворения. Так бы и сидела, приникнув к сыночку всю жизнь.
— Ты такой мускулистый…
— Так в Кутафке есть ФОК, там и тренажёры. Я частенько там зависаю.
— Да… — всхлипнула Мира, — разве я когда-нибудь думала, что буду сидеть, прижавшись к совсем взрослому сыну и говорить с ним о моей груди.
— Но это случилось. И это, по моему мнению, хорошо.
— Говорить о груди?
— Вот так сидеть и чувствовать, что я твой сын а ты моя мама… Ну, и говорить о твоей груди, тоже.
— Мне кажется, это немного неправильно.
— А мне кажется, это правильно, что мы так свободно разговариваем, — откликнулся Артём. — Мне продолжать?
— А давай, — потешила Мира свой маленький азарт и маленькое любопытство.
Что ещё сын может сказать приятного? И даже, немного, сладко-тревожащего.
— Так… Талия… Это я сказал. Теперь попа.
Мира напряглась. Приготовилась к чему-то. К чему, непонятно.
А сын очень серьёзно разглагольствовал:
— Вот какая попа должна быть у женщины? Большая — да. Круглая — да. Гладкая — тоже да. Но это не всё. У попы должна быть длинная… М-м-м… линия, между ягодицами. Понимаешь? Мне, например, не нравятся кургузые девичьи попки, у которых эта линия кончается возле копчика. Какая-то недосказанность во всём этом.
Мать хохотнула:
— Ну, ты у меня философ. Ценитель поп…
— А что. Это же правда. Для того, чтобы эта линия поднималась высоко, нужно иметь большие и крепкие ягодицы. Как у тебя. Ты их тренируешь?
— Нет, как-то. Не до тренировок.
— Значит от природы у тебя такая красота.
Мира выскочила из пледа, подошла к зеркалу, повернулась спиной.
— Тём, включи свет.
Артём щелкнул выключателем, подошёл к матери.
Та приподняла ночную рубашку и слегка сдвинула вниз трусики. Посмотрела на отражение.
— Действительно. Никогда об этом не задумывалась.
— Постой так. Обрати внимание на ножки. Как гармонично они сочетаются с попой, и как стройно они выглядят.
— Ну не знаю, — засомневалась Мира.
— Вот смотри. Вот отсюда, — Тёмка похлопал мать по тазобедренному суставу, — и вниз, нога должна идти по ровной линии, без всяких выступов или углублений. И бедро должно быть не слишком толстым, и не слишком тонким. Тогда это красиво. Да.
— Прямо вот так, — Мира провела ладошкой, обозначая плоскость.
— Снаружи, вот прямо отсюда — и вниз. — указал Тёмка. — А внутри, между ногами, чтобы можно было только-только просунуть линейку. Это идеал… Ну и прямота ног тоже имеет значение… А в общем плане, твоя фигура, в форме груши, идеальна для женщины.
Мира тихонько напела:
— Ах, какое блаженство, знать, что я совершенство, знать, что я идеаааал…
Тёмка развернул её лицом к зеркалу.
— Повернись-ка передом. Так… Смотри. Промежность не должна быть плотно зажата ляшечками. Но и не должна оставлять между ног, ворота, как у дойной козы. В этом треугольничке должен быть виден маленький-маленький просвет. Вот это — красиво. Это говорит о хорошей физической форме дамы.
Мира покраснела, быстро закуталась обратно в плед и плюхнулась на Тёмкино ложе. Про красоту её промежности она даже и помыслить не могла. А тут такое откровение.
* * *
* * *
Помолчала. И грустно выдала.
— Уговорил. Я почти Венера Милосская. Вот только толку от этого. Всё равно я никому не нужна.
Внезапно для самой себя она разоткровенничалась:
— Знаешь, Тёмка, как тяжело без мужика? Прижаться не к кому, вот так как сейчас.
Сын удивлённо посмотрел на мать.
— А я?
— Ты — сын. А женщине нужен мужчина. Ну, ты же взрослый человек, ты же понимаешь… Женщине нужен мужчина.
— Ах, в этом смысле… Ну да, обязательно нужен. Без мужчины у женщины портится характер и страдает здоровье.
— Вот и я про это… А кругом одни женатики. Я ведь не могу, не имею права разрушать чью-то семью… А кто не женат, те — то алкаши, то бездельники, то вообще какие-то недотёпы…
Она тяжко вздохнула.
— С молодыми мальчиками… Мне студентики намёки делают. Ну, такие… Осторожные. Только я же не девочка, я всё вижу и всё понимаю.
— Ну! — обрадовался Артём. — Вот!
— Что "вот"? Загулять с пацаном? Не говори ерунды… Тёма, они же твоего возраста. Как можно?… Да и, эти молоденькие жеребчики, язык за зубами держать не умеют. Зачем мне такая слава в институте? В общем, с этим делом плохо всё…
— Мам, так ты, за тринадцать лет, что?… Ни разу?
— Ох Господи! О чём мы говорим… Ни разу сыночка. Ни разу.
— Но это же вредно!
— А что сделаешь? Терплю…
Артём рубанул:
— Я куплю тебе искусственный… Этот… Член… Да.
Мира отшатнулась от сына. Уставилась на него. Внутри бушевала буря чувств. Возмущение сыновьей откровенностью уравновешивалось благодарностью за заботу о ней.
И ещё её волновало и смущало маленькое сексуальное возбуждение от этого разговора. Но всё равно — это было неправильно.
С полминуты они молча смотрели друг на друга. Пока Артём не сказал:
— Извини, мам. Я вроде бы лишнее брякнул.
Мать обхватила его в кольцо рук.
— Ладно, сынок. Всё нормально. Я не в обиде…. Это же — правда. Это же — проза жизни… Только не смогу я с этим… С протезом… Это как у покойника отрезать и… — она передёрнулась, — ладно. Чего уж там. Пусть всё как есть.
Долго сидели в обнимку, наслаждаясь теплом друг друга.
Мира даже немного задремала.
— Мам, — вдруг решительно выдал сын, — а давай я тебе полижу.
— Что полижешь? — не поняла Мира.
И тут до неё дошло. Она ахнула, прижала руки ко рту. Резко отодвинулась от Тёмы.
На этот раз молчание длилось больше минуты. Мать таращилась на сына, а тот обеспокоенно разглядывал её эмоции.
— Тём, ты!… Разве это можно?!… Это же негигиенично!… И вообще!… Ты мой сын!
Тёмка, здоровенный мужичина, опустил глаза и, не глядя на мать, как-то по-детски буркнул:
— Ну конечно! А жить без оргазма тринадцать лет — это нормально! А застой в тазовых органах — это нормально! А плохое настроение от недостатка этого… Близости — это нормально!
Повернулся к матери.
— Мама, я же беспокоюсь за тебя. За твоё здоровье. Мастурбатор ты не хочешь… Тогда это самое малое, что я могу для тебя сделать… И ничего негигиеничного в этом нет.
Мира несколько затупила.
— А как же?… Как я могу?… Ты же не можешь…
Наконец выдала нечто вразумительное:
— А ты что, уже так делал?
— Делал.
— С кем?
— С Иришкой. Ей нравилось.
— Кстати, а где она сейчас? Почему не приходит?
— Она с родителями в Калининград уехала.
Снова надолго повисло молчание.
— Ох, Тёма, у меня от твоих разговоров, мозги вразнос.
— Подумай, мам. Мне кажется это хороший выход. Можно сказать — оптимальный. Не воспринимай это как… Как блуд. Это будет просто лечение.
— С одной стороны — да, — объясняла мать, — а с другой, ты же мой сын. И языком меня… Нет для меня это неприемлемо. Господи, — Мира схватилась за голову, как будто уже согрешила, — как я тебе в глаза буду смотреть?!
Она долго со всхлипом вздыхала и охала.
— Мам, ты боишься?
— Конечно боюсь…
— Чего ты боишься?
Вопрос остался без ответа. Тогда Артём начал размышлять сам:
— Ты боишься, что после этого я перестану тебя уважать. Или ещё хуже — начну тебя презирать. Не будет этого. Вон, Ирку я ещё больше любить стал….. .Если ты боишься, что кто-то узнает и осудит, так знаешь… Другим об этом знать совершенно не обязательно. Это наше, внутрисемейное, дело, и оно никого не касается. Никто, ни одна живая душа, не будет знать. Тогда чего ты боишься?
— Тёма! — рассердилась мать, — Я женщина. Мне положено бояться. Вот я и боюсь.
Потом обеспокоено поинтересовалась:
— А как это вписывается в твою долгосрочную программу? Это не нарушит твои планы?
Артём обнял маму, чмокнул её в макушку.
— Всё в порядке, мам, всё под контролем. Ладно, думай. Я тоже буду… Может что-то другое придумаю.
Снова долго сидели молча. Мира не выдержала:
— Тёма, а расскажи своей тёмной, необразованной матери — как это происходит?
Тёмка поднял брови, пожал плечами.
— Ну, как… Женщина ложится на кровать. Поперёк. Попкой к самому краю… Снимает трусики… Я становлюсь у кровати на колени и приближаюсь… Ну…
— К промежности, — подсказала Мира.
— Ну, да… Она раздвигает ноги и кладёт ступни мне на плечи. Вот такая поза.
— А дальше?
— А дальше парень делает всё что хочет.
Мать насторожилась:
— И кусает?
— Ну… Покусывает. А так — губами, языком, иногда — пальцами.
Артём вспомнил:
— А мы с Иришкой ещё так делали — она ложится на бочёк, одну ножку приподнимает, чтобы я смог достать… А я, тоже лёжа, её… Обрабатываю. Хоть спереди пристроюсь, хоть сзади.
— Да… Как методика-то предохранения от детей продвинулась.
— И техника тоже.
— Ты имеешь в виду… Эти?… Резинки?
— Да. И их тоже. А ещё есть поза, называется 69. Но я её никогда не пробовал.
Мать посидела в задумчивости, уставившись в экран с заставкой, посопела.
— Ну, спасибо, сынок. Просветил.
— Да чего там. Ты главное — постарайся понять — приемлемо это для тебя или нет.
— Ну, не знаю. Честно сказать, я бы предпочла просто по нормальному…
— Если ты захочешь, то можно и по нормальному. Воспримешь это как врачебную процедуру.
Мира подскочила, глаза как блюдца, грозно рыкнула:
— А вот об этом даже и не думай.
Артём спокойно смотрел на неё снизу вверх и печально улыбался.
— Мам, ты сейчас такая смешная. Напуганная и разъярённая. Посиди ещё со мной минутку, да я уже спать лягу.
Мира ещё долго сидела, прислонившись к сыну, пока тот не задремал.
Потом встала, освободилась от пледа, поцеловала Тёмку в щёчку.
— Мда… Задал ты мне задачку.
И пошла в свою комнату. Спать.