В жизни Романа Владимировича Мурашова произошли два важных события: развод с супругой и получение третьей звёзды наряду с папахой из серебристого каракуля.
Развод немного " подмочил" карьеру талантливого хирурга, члена КПСС. Потаскали по партийным комиссиям разных инстанций, чему немало способствовали заявлениям обиженной жены, якобы " брошенной" им. Вместо назначения в Южную группу войск на территории братской Венгрии, отправился начальником госпиталя на переферию. Военный округ был правда размером нескольких Франций и всяких Бенилюксов. Он добился перевода туда же верной медсестры Наденьки. Его же стараниями она стала военнослужащей — сержантом медицинской службы, хотя это затруднило процесс перевода. Покидал Мурашов столицу со смешанным чувством. С одной стороны — несказанно рад повышению в воинском звании, а с другой… Хотелось ему за границу! А вместо этого — " под крылом самолёта о чем то поет, зелёное море тайги…", рвутся привычные связи налаженные годами. Впереди — неизвестность и руководство госпиталем, отнюдь не благополучным.
Мурашов переживал это напряжённо и остро.
Когда твой ум постоянно занимает одна мысль, невольно начинаешь взирать на происходящее применительно к ней.
Он улетал из Москвы, когда та роняла розовые лепестки шиповника, надувала стручки жёлтой акации, поила живительным соком зелёные ещё ягоды калины.
Провожали его Лариса Викторовна и Ирина Николаевна.Последняя очень переживала за сына, который остался в Перевальном и женился на Оксане, имея связь с ее тёткой Нелли. Ревновала к этой " блядской особе", которая развлекалась с Антоном. Ой, чтобы было если бы мать узнала, что " молочным братом" сынка стал дог Чарли!… Семья Куликовских удочерила трёхлетнюю Татьяну, и теперь Нелли была занята исключительно ею.
Провожали неделю. " Метрополь" и " Арагви", Дом журналиста и дача… Катались на белом катере по Химкинскому водохранилищу и Москва-реке, купались, загорали… Роман Владимирович фотографировал женщин в купальных костюмах и без них. Боясь что не хватит сил, чтобы ублажить страстных зрелых подруг, пригласил в компанию лейтенанта м/с Владимира Акинфьева. Загорелый брюнет с густыми волосами и внушительным мужским достоинством, у которого крайняя плоть лишь наполовину прикрывала массивную грибовидную головку с припухло- нежным разрезом. В предвкущении " тесного общения" с женщинами, хищно раздувались резко очерченные, выпуклые ноздри прямого носа; крепкое упругое тело с крестом черных волос между сосцов накаченной груди, широкоплеч и узкобедр. Красивый самец ни шел ни в какое сравнение с пузатеньким, большелобым с залысинами, полковником. Он был младше женщин на добрый десяток лет и внимание молодого мужчины льстило им.
Тих и сух был вечер. Из леса уже ползли сумерки. Ирина Николаевна и Владимир шли по тропинке, которая вдруг растворилась в поляне. Глядя ему в глаза, женщина подошла вплотную к Владимиру, вскинула руки на плечи и неожиданно разрыдалась. Акинфьев оторопел. Потом утирая ее слезы, что-то шептал на ухо, прикусывая мочку с бриллиантовой серёжкой, похожей на крохотную звёздочку.Они присели на ствол упавшего дерева.
— — Не плачьте, не плачьте, — говорил он. — В чем дело?
И опять Ирина Николаевна плакала и бормотала, сжимая его руки своими тонкими сильными пальчиками, что она никудышная мать. Акинфьев был ассистентом Романа Владимировича, когда делали операцию Антону, накладывал швы. Обнял женщину за плечи и привлек к себе. Крепко поцеловал в губы, которые немедля раскрылись навстречу его языку. Резко развернул к себе спиной, поднял подол сарафана до талии. Белые шелковые трусики съехали до колен стройных, крепких ног. Слегка наклонилась, упираясь растопыренными ладонями на ствол. Вошёл одним толчком в нее. Щель горячая и влажная, томящаяся в ожидании… А где же была вторая пара? Да неподалеку, за зарослями лещины. Лариса оперлась о шершавый мощный ствол, платье собралось на талии, отвисшие полные груди колыхались в беззвучном набате в такт толчкам пристроивщегося сзади Романа Владимировича. Его штаны были спущены до щиколоток. Двигался мужчина не спеша.Полчаса назад от него поступило заманчивое предложение — во время отсутствия его заменит Володька, которому надоела нынешняя пассия — продавщица магазина " Березка" на Крапоткинской. Роман Владимирович оставит Акинфьеву ключи от автомобиля и доверенность на управление, а ключи от квартиры на улице Веснина и дачи — Ларисе, чтобы поддерживала порядок. Для оплаты ей же сберкнижка на предъявителя с крупной суммой. На предложение Ларисы закрепить их давние отношения браком, Рома ответил уклончиво, не обещая, но и не отказываясь.
Знакомство следовало закрепить. Самое трудное было принять решение…
Стол сервированный для ужина блистал обилием явств и питий. Крупная, величиной с фасоль, кетовая икра в хрустальной вазе, украшенная дольками лимона, черными маслинами и кудрявыми листиками петрушки, золотисто-коричневые цыплята-табака, серые ломтики буженины с оранжевыми глазками моркови, заливная осетрина, серебристые кокотницы жюльенчиков с грибами. Бутылки " столичной" и грузинских вин соседствовали с графинчиком КВВК ( коньяк выдержанный высшего качества). Тарелочки с нарезанными колбасой и сыром — это как обычно.
Разрумянившаяся, и от этого чуточку помолодевшая Ирина танцевала с Ромой, прижимаясь к его обширному животу и толстой, бабьей груди. Ее руки обвивали бычью шею мужчины. Одна ладонь хирурга гладила ложбину спины, пальцы другой, взметнув подол, ласкали ее зад, впивались порою упругую спелость ягодиц женщины, разменяашей четвертый десяток. Женщина искоса бросала взгляды на подругу. Лариса сидела рядом с Володей на кушетке, рассматривали альбом, где были их пикантные фото, непринужденно болтали. Голосов не разобрать из-за музыки, но кое-что доносилось:
— — Я ни хочу ни лгать ни притворяться! —громко смеялась Лариса.— Но если могу поступить по своему желанию, то и делаю так, и никого это не касается…
Володя гладил ее ногу от округлого колена по внутренней стороне пышного бедра пробираясь в промежность. Ласково, но настойчиво.
Музыка смолкла, танец окончился. Все прошли к столу. Выпили… Смеялись, дурачились. Потом принялись целоваться. Нежные поцелуи в губы обратились страстными, взасос с игрою языками. Затем мужчины занялись шейками и плечами своих дам. Откинув головы, прикрыв глаза, подруги стонали, исступлённо подставляли поцелуям шеи, плечи, грудь… Рома гладил грудь Ирины, сжимал, перекатывал между пальцами набухшие соски. А Лариса пошла ещё дальше скользнув на пол и устраиваясь между ног мужчины. Владимир вальяжно откинулся назад, голова Ларисы двигалась между его бедер. Сосала с причмокиванием, а он подавался ей навстречу, вцепившись пальцами в черные волосы. Это распалило толстяка Рому… Он скользнул под подол. Ирина выгнулась навстречу его пальцам, тяжело задышала. Принялся раздевать, оставив на ней белые кружевные трусики. Возбуждённая донельзя, она сама сдернула с него рубашку и брюки, нимало не заботясь о целости одежды. Пуговицы горохом разлетелись по полу.
Володя и Лариса исчезли. Рома разложил женское тело поперек большого дивана. Снова принялся целовать грудь, скользя все ниже — на живот, стриженный лобок… Снял трусики, распахнул бедра, стал лизать, прихватывая губами клитор. Женщина стонала, прижимая лысыватую голову. Из соседней комнаты раздался отчаянный крик Ларисы, переходящий в визг.
— — Что там? — насторожились Ирина Николаевна, дернулась чтобы встать.Рома удержал ее, не прекращая смаковать, проурчал внутрь дырочки, как заправский капитан в раструб переговорной трубы:
— — Лежи, лежи… Это Вовчик ей в очко засадил..
— — Ромик, милый… — захныкала Ирина, — Не отдавай меня ему, я боюсь…
Тот промолчал, ибо накануне решено, что женщинами они меняются.
Ввел ей два пальца во влагалище, а большим принялся теребить клитор, вылезщий из кожаного шатерчика, усиливая стоны женщины. Указательный палец другой руки отправил в анус, увлажнив ее же соками. Ирина выгнулась и исторгая протяжные стоны, забилась в сладострастных судорогах. Рома дал ей передышку и снова стал ублажать теперь другое отверстие — языком и пальцами. Ирина сама принялась натирать себе клитор и кончила ещё раз. Настала очередь короткого, но толстого члена Ромы, такого же как сам хозяин. Грузное тело навалилось на нее, член вогнали в хлюпающее влагалище. Женщина стонала, задыхалась, извивалась, пытаясь выбраться из под потной туши, придавившей ее. Уже теряя сознание, почувствовала облегчение от тяжести тела. Рома извлёк член и кончил на живот. Выполнял договоренность : ебать в гандоне, а если без него — не кончать внутрь, чтобы не " купаться в чужой малафье." Прилёг рядом с ней и стал заботливо вытирать свое семя салфеткой. Женщина лежала широко разбросав руки и ноги. Стала гладить скукожившийся член рукой. Потом влезла на мужчину и принялась нежно целовать лицо, грудь, живот, пока не встав на четвереньки погрузила в рот член. Выпуская из нежного плена, облизывала яйца. Ирина оседлав Рому, скакала на нем, когда в комнату прокрался Владимир, нагнул и ворвался в " шоколадный глаз". Женщина заорала благим матом, а толстяк облегчая проникновение, раздвинул ей ягодицы…
После такого расстования, несколько дней сходить в туалет подругам было настоящим мучением.
Перевод Наденьки несколько затянулся. Полковник относил это к проискам недоброжелателей, коих осталось в Москве нимало.
Но все шло своим чередом. Уходили дни, казалось неизвестно куда и непонятно зачем. На новом месте службе навалилась масса текущих дел. Дисциплина в госпитале хромала Нарушал ее медперсонал и пациенты. Особенно военнослужащие срочной службы. Среди них царила " дедовщина", выпивали и чуть ли не в открытую курили анашу. Эту дурь набивали вместо табака в беломорину. Непорядок был на пищеблоке. Однообразное питание и воровство. После смены, " кенгурихи" из гражданских, тащили сумками мясо, сливочное масло и колбасные изделия. Эти заботы и думы о них, мешали ему заснуть, несмотря на усталость. Выспаться бы, отдохнуть как следует, чтобы избавиться от этого напряжения, рвущего душу и тело. Ночами он долго мостил облысевшей умной головой подушку, ворочался с боку на бок. Мысли перескакивали с предмета на предмет. Совершенно ничем и никак нельзя было заглушить ощущение, что административные заботы взяли его за горло железными пальцами, что они не разомкнутся… Вот вот сожмутся с огромной силой, убьют его как врача, хирурга божьей милостью. Изменился он и внешне: лицо осунолось, мешки под глазами.
Лишь в операционной находил отдохновение: тишина, яркий свет, руки облитые перчатками делают привычное — спасают чью-то жизнь. Здесь ему не хватало Наденьки, принимавшей его с полуслова.
Сильней и сильней в личной жизни наваливалась на него тоска, беспросветная как глухая осенняя ночь.
