На крючке. Часть 4

Эта хватка — большой палец, упёршийся в Нежнейшее и крепко прихваченные в пясть гладенькие яички — заставила Стасика исторгнуть протяжный стон тональностью явно выше обычного. Это был очень странный для мужчины звук. Стасик не помнил его за собой — иногда, если очень старался, он слышал нечто подобное от телочек в постели, и часто — от девок в порно, когда те принимали в себя мужика с размером, сулившим наслаждение, круто замешанное на боли.

Легкая судорога заставила Стасика встать на цыпочки, и, пытаясь ввести свой голос в привычный режим, он пролепетал:

— Станислав… Только давайте без грубостей, я вам не…

Он замешкался, выбирая нужное слово из тех, что обычно предполагает эта конструкция. Не мальчик? Не игрушка? Не шлюха? Однако Стасик чувствовал, что в этой ситуации все они прозвучат малоубедительно, поэтому после паузы, во время которой Розенбом беззастенчиво ввинчивался в него, наконец нашелся:

— Я вам не позволяю говорить в мой адрес всякие пошлости!

— Подумайте, какой цац! — глухо засмеялся Розенбом и сжал яички чуть плотней, — и что же ты сделаешь, если я не перестану их говорить?..

— Узнаете! — запальчиво ответил Стасик.

— Ну вот я снова говорю: сученыш. Строптивый тугожопенький сученыш. Твои действия?

Стасик попытался выскользнуть, но это было попросту невозможно. Слов не нашлось.

— Вот именно, что ничего не сделаешь, — спокойно подытожил Розенбом. — Да ладно, не кипешуй, дядя Гера вообще-то добрый, это он так шутит. Да, кстати, я ведь дядя Гера. Ну или Чиф, это кому как больше нравится. По имени-отчеству не люблю. А ты, значит, Стасик?..

И Стасик, дивясь, как точно моряк разгадал его подлинное имя и чувствуя, что тем самым он будто бы, как по волшебству, получил власть над ним, вздохнул и покорно ответил:

— Да.

— Ну вот и умничка, — в голосе Розенбома угадывалось удовлетворение от того, что мини-бунт был так легко подавлен, однако и стасикова строптивость, кажется, ему нравилась. — Ну так что, прогуляемся?..

— А мы… сможем так? — шепнул Стасик, — и… куда мы пойдем?

— Конечно сможем, — уверенно ответил Розенбом, — чего тут трудного?

Говорилось это с деланой будничностью, будто речь и правда шла о заурядной прогулке по погружающейся в сумерки набережной, однако какой-то оттенок интонации, царапающий и насмешливый, волновал Стасика настолько, что он чувствовал, как стекает холодный пот по его идеально гладким подмышкам. Розенбому же эта странная игра явно доставляла наслаждение.

Живот Стасика снова напомнил о себе.

— Кушенькать хочет пузико, — умильным голосом произнес моряк, и Стасик снова отметил про себя, как удивительны в его устах эти словечки, — ну вот тебе и ответ на вопрос, куда возьмем курс. Есть тут одно заведение, тебе понравится. Зюйд-Зюйд-Вест, заворачиваем маленько…

Уже через пару минут Стасик с облегчением заметил, что связывающая их сцепка ничуть не мешает им двигаться и не привлекает внимание редких прохожих, что шли навстречу. Люди были погружены в себя, а те немногие, что удостоили их беглого взгляда, явно видали пары и поэкзотичней. Стасик приободрился. Появилась надежда, что это стремное предприятие останется исключительно между ним и его странным компаньоном.

— . ..Останется в Вегасе, это само собой, — угадал его мысль Розенбом, — а теперь маленечко левее, вот та-а-ак…

Стасик почувствовал, как большой палец моряка, будто руль, тянет его влево. От ощущения, что им управляют столь безумным способом, как куклой би-ба-бо, Стасик чуть не было споткнулся. Его слюнные железы постоянно заставляли его сглатывать, и, кажется, это было вовсе не от того, что он проголодался.

— Держись, сучоночек, это в твоих интересах, — услышал он и хватка, в ответ на колебание его тела, мгновенно и сладко сжалась, — считай пришли уже.

* * *

Конечно, Стасик никогда не трапезничал в "Ноктюрне" в виду своего студенческого нищебродства, однако фишка этого заведения была, конечно же, ему известна. Из освещения в залах были лишь свечи — на дорогих, старинного литья, витых серебряных канделябрах. Богемная публика, закатывая глаза, утверждала, что нигде нет такой романтично-таинственной атмосферы, а оболтусы из позолоченной молодежи, чтобы произвести впечатление, назначали там первые свидания и заказывали лучший в городе тартар из брюшка тунца. Все официанты были одеты в черные смокинги, под которыми находились черные же сорочки. Блондинов среди персонала не было — при поступлении на работу им предлагали или покраситься, или валить искать счастья в находящейся неподалеку пельменной. Поговаривали, что изначально модный ресторатор, открывший пару лет назад "Ноктюрн", хотел, чтобы персонал состоял исключительно из чернокожих, однако, во избежание обвинений в отсутствии патриотизма, ограничился полумерой. Считалось, что сумрак позволяет лучше оценить вкус его изысканных блюд.

— Как же мы будем тут… неудобно же, — слегка закапризничал Стасик, понимая, впрочем, что всё уже решено и его лепет ровно ничего не изменит, когда они с Розенбомом переступали порог ресторана.

Моряк толкнул вперед кобенящегося спутника и, пока Стасик что-то мямлил красотке на рецепции, сверлящей его недоверчивым взором, так контрастировавшим с приклеенной улыбкой вышколенной дорогостоящей обслуги, нахально вибрировал в дырке пальцем. Дырка то мертво сжималась, будто бы пытаясь откусить назойливую часть чужого тела, то вдруг полностью расслаблялась, как бы сдаваясь на милость победителя.

— На имя Герман, во втором зале столик. Раздеваться не будем, — сказал наконец Розенбом, вдоволь насладившись Стасиковым смущением, и они бочком-бочком просочились в помещение.

Столик их находился в самом дальнем углу. Народу было немного.

Стасик слабо понимал, как они смогут сидеть, не расцепляя связывающей их конструкции, но когда он опустил свой взволнованный зад на мягчайший, сладостно принявший его в свои объятия диванчик, сомнения его развеялись. Фактически он сидел на розенбомовой руке, но мягкость диванных подушек нивелировала все возможные неудобства, разве что палец моряка зашел в Стасика, кажется, максимально глубоко.

— Крем-суп из морепродуктов и "Маргариту", пожалуйста, — наконец выбрал Стасик, стараясь не смотреть на правую часть меню.

— Захарка вот тоже любил коктейльчики эти сладенькие, — произнес Розенбом, сделав заказ.

— А кто это — Захарка? — спросил осмелевший Стасик. — Это ваш… — Стасик какое-то время выбирал слово, — бывший любовник?

Розенбом негромко засмеялся — видимо, само предположение, что у него мог быть какой-то "любовник" его позабавило.

— Ну… скажем так, коллега по работе, — иронично ответил он.

— Вместе плавали? — уточнил Стасик.

Официант поставил на столик алкоголь — "Маргариту" для Стасика и какую-то крепкую ромовую бурду для Розенбома.

— Плавает… — Розенбом хотел было сказать грубость, но сдержался, — лайм в твоем бокальчике, а моряки ходят. — Он поднес свободной рукой стакан ко рту, щедро отхлебнул, причмокнул и устремил взор в темноту, явно настраиваясь на теплые воспоминания.

— Давно уж дело было, лет пятнадцать тому. Пришел к нам новенький ослик, — начал он наконец, и видя, что Стасик выпучил свои глазки, тут же поправился, — матрос, салабон совсем молоденький. Кровь в молоком, смазливый… знаешь, когда на такого смотришь, почему-то всегда думается, что на маму, небось, похож.

Розенбом расплылся в улыбке, причем это была именно улыбка, а не ухмылка, с которой он обычно шутковал со Стасиком.

— Стал я его гонять — а он шустрый, как электровеник! Одно велю — он через час уже другую работу просит, и всё, знаешь, с улыбочкой, молодцеватенький такой — глазёнки сияют, щечки горят! — Розенбом облизнулся, представляя себе эту картину и чуть сильней сжал стасиковы яички, отчего тот шумно выдохнул, пустив пузыри в бокал, — Вот как у тебя сейчас…

Хмелеющий моряк провел рукой по розовым ланитам своего спутника и те заалели еще ярче.

— Да и вообще, похож ты на него, пожалуй… Тоже тонкий-звонкий. "Тащ старпом, малярные работы выполнены! Уборка произведена!" — Розенбом попытался воспроизвести звонкий голосок, что с его сиплым тембром было непросто. — Ну, думаю, выслуживается… А дело, знаешь, не только в этом оказалось. Ему вообще нравилось… служить.

Слово это было произнесено с особым значением.

— Раз он палубу драил — стоит на четвереньках в своем комбезе, старается, аж шея взмокла, блестит на солнце, жарища, — в голосе Розенбома появились возбужденно-счастливые нотки, он явно с удовольствием прокручивал в памяти это воспоминание, — я подошел сзади, думаю, скажу что-нибудь для порядка, но молчу, потому что уж больно старается — ну вот буквально не к чему приебаться. Народу кругом никого, все грузом заняты. Он на секунду замер — видать в отражении надраенном меня увидел, но не обернулся, а снова за работу, только…

— Что? — тихонько спросил Стасик.

— Спину прогнул и попку эдак выпятил, — Розенбом произнес это с какой-то особенной теплотой. — Я поначалу подумал — он вроде меня не видит, я себя не выдаю, как тут поймешь, что это для меня спектакль? А попочка у него, знаешь… — Розенбом с шумом сглотнул, — у пацанов редко такие абрикосики, — залюбуешься. Так-то я по бабам, на мужиков не смотрю, но тут… На следующий день опять драить посылаю — и опять та же сцена. И бедрами, сучонок, так слегка повиливает, но не так, чтобы прямо соблазнял, а как бы и хуй поймешь. Оборачивается вдруг, смотрит так и смущенно, и бесстыже и говорит: "У меня всё чисто, тащ старпом, можете проверить!". ..Помню, завалился я тем вечером в люлю… ну в койку в смысле, закрыл глаза… а передо мной попочка его бесстыжая… Море — дело такое, баб по полгода не видишь, с портовыми стараюсь не связываться после того, как от филиппинки одной трипак схватил. В общем, с месяц, наверное, у нас эта игра продолжалась…

Рассказывая, Розенбом бесконтрольно, мерными пульсирующими движениями, будто бы вторя дыханию, сжимал и разжимал горсть, отчего Стасик прикрывал глаза дрожащими веками и чувствовал, как из его писюнчика бойко струится влага.

— А на День моряка поднабухались все… Сперва старший командный меж собой, ну а потом и с матросиками выпили — раз в году можно и без особой дистанции. А у меня, когда прибухну, всегда хуй встает, такая уж психофизиология моя… Послал я его прибраться в моей каюте, и он так на меня посмотрел, что обоим всё ясно стало. Даже стремно было — не просек ли кто, это ж у англосаксов клятых на флоте "ром, плеть и содомия", у нас такое йо-хо-хо не поощряется… Хожу по палубе, курю, психую, как подросток. Захожу, перекрестясь, в каюту — дверь тут же на замок — а он под койкой тряпкой шурует — раком, попочку свою ненаглядную выставил… Подхожу, бегу его сходу за булки, а он как ждал этого. Стягивает комбезик, разводит половины и шепчет: "Всё чисто, тащ старпом, можете проверить…"

Стасик слушал, маленькими глоточками отпивал коктейль и уплывал куда-то далеко-далеко. Он в деталях представлял себе эту сцену, причем в роли соблазнительного морячка был почему-то он сам. Однако неожиданное событие вернуло его к реальности.

За соседний столик, у окошка, усаживалась Милена — первая красотка его курса. Её обжимал какой-то наглый чернявый парень.