Хорошая баба

Холодало.

За чуть покосившемся окном раскинулась широкая деревенская улица с выдолбленной колеей от немногочисленных проезжающих этим путем машин, почтовыми ящиками с выгоревшей и облупившейся голубой краской и непреклонным фонарным столбом из серого безразличного бетона, гордо возвышающегося над низенькими домишками.

Тихо.

Изредка переговариваются соседские собаки, спугивая умастившихся на деревянном заборе сутулых ворон. Колышет выцветшую траву упитанный кот, не растерявший за прожитые года сноровки и любопытства. Бесшумно, но решительно, затягивают низкое осеннее небо грозовые тучи.

Со смертью бабушки, оберегаемый ею дом с прекрасным яблочным садом, небольшими огородиками и прочими пристройками осиротел. Поплохел, лишенный постоянной заботы и тепла очага. Увял.

Мама с сестрой, как могли, ухаживали за придомовым хозяйством, дожидаясь неизвестно чего, поочередно приезжая и мучаясь в доселе знакомых и солнечных местах от давящего одиночества, тоски и упадка.

Этим летом "дежурила" тетя. Следила за несуществующими посадками… самодостаточными яблонями… принималась, да так и не принялась за ремонт небольшой кухоньки… одним словом, праздно проводила время, мотаясь по давно забытым подружкам и отголоскам воспоминаний, да так, что за три с лишним месяца ее пребывания рассорилась со всеми, с кем могла и даже чуть больше.

В доме, после ее отъезда, не осталось ничего. Ни крошки хлеба, ни каких-никаких общих накоплений, оставленных для ремонта, оплаты коммунальных услуг и на случай форс-мажоров. Ни дров, необходимых для функционирования бани, без которой помыться и привести себя в порядок было негде… запустение и упадок, упадок и запустение перед неминуемо приближающейся хваткой зимы.

В таких условиях, много бы кто уже давным-давно плюнул на безнадежную затею, но мама… мама была не таким человеком. Побухтеть то она, конечно, побухтела, но отказываться от мнимого долга не планировала, твердо решив стойко перенести все тяготы лишенного благ, уединенного существования.

Да и мы с папой, нет, нет, да помогали по мере сил, приезжая каждые выходные с радостным настроением и решительным энтузиазмом. Перетаскивали. Приколачивали. Восстанавливали.

Так и шли потихоньку темные осенние деньки, медленно проплывая за окнами старенького дома калейдоскопом серых красок.

К сожалению, в связи с навалившейся нагрузкой, в этом месяце папе вырваться на очередную поездку не удалось.

Определенные вещи остались не выполненными и, ближе к вечеру очередного дня, уставшая как собака после подготовки к зимовке цветника мама столкнуться еще и с катастрофической нехваткой дров.

Предыдущий поставщик, а точнее, наш стародавний знакомый, пропал куда-то и мы вынуждены были заказать вместо привычных аккуратных и, самое главное, уже готовых поленьев, массивные то ли чурбаны, то ли пни, сомнительного качества.

Особо не расстроились. Да, придется еще поколоть. Да, качество уже не то и нет какого-то… натурального запашка что ли… но сэкономили же. Чем не плюс?

Так и не стали зацикливаться. Накололи. Затопили. Еще и оставили про запас на пару-тройку недель. На будущее, которое, в связи с изменившимися условиями, как оказалось, наступило чересчур уж быстро.

Мама устало выдернула топор и с новой силой вонзила металлический наконечник в слишком крепкую преграду.

*хрясь*

Получилось. На сей раз получилось.

Привычным движением ноги отпиннула кривые и неказистые дровишки. С тяжелым вздохом вытерла со лба скопившийся пот. Устала. Очень устала.

— Да что ж Вы мучаетесь то так? – вдруг донесся откуда-то из-за забора низкий мужской голос.

Мама встрепенулась, почти отвыкшая от живого общения за долгие дни молчаливого одиночества.

— Что-что? – строго переспросила она, разглядывая подозрительно знакомого бородача.

— Да не пугайтесь так. Владимир, — представился мужчина тепло улыбаясь, — Я сосед Ваш. За дедом, вон, ухаживаю. Вы, верно, меня не помните вовсе, но я вот Вас хорошо. И сестру Вашу. И мать, Царствие ей небесное.

Мама смягчилась. И действительно, как могла не признать? Сосед. Рослый мужчина, буквально, пышущий силой. С густой, но короткой бородой, добрыми глазами и, как говориться, золотыми руками. Много кому помогал по поселку и с приборами, и с водой, и с ремонтом… да и у себя, то есть у деда, за прошедший год и забор отремонтировал, и сарай, а недавно принялся за баню…

— Ох, Владимир, напугали меня, — вымученно улыбнулась мама, — Я уж отвыкла совсем с людьми разговаривать, в такой-то звенящей тишине.

— Да ладно Вам, какой тишине? У нас, вон, целый день если не стучат, то сверлят или пилят, — не переставал улыбаться мужчина, махнув куда-то на ту сторону дороги, где раскинулись его “угодья”.

— Хех, ну, нам, городским, всяко тишина. После гомона улиц то.

— И то верно, — кивнул гость.

Мама покрутила в руках колун, осторожно поправляя лямку пропитанной потом серой майки без рукавов. Не в таком виде она привыкла встречать гостей… да и быть, в целом… длинные каштаново-рыжие волосы сбились, неприятно прилипая к раскрасневшемуся потному лицу. Домашняя майка, никоим образом не прикрывающая руки с немногочисленными ссадинами, вымокла, приклеиваясь к разгоряченному телу. Старые штаны, с налипшей пылью и стружкой, местами дырявые кроссовки, использующиеся “для огорода”. .. все это не придавало ей должного вида.

— Так… — немного смутилась мама, набрасывая на себя осеннюю курточку и до сих пор не понимания цели разговора, — Что-то случилось?

— Да, случилось. Не могу я спокойно смотреть, как Вы тут корячитесь, с поленьями этими. Слушайте, честно слово, меня совесть заест, если я не помогу как-то.

— Ой, да бросьте…

— Нет, нет! Не начинайте даже. Ваша мама мне, да и деду моему не раз помогала. Мы ж тут, как родные все! Так что я в стороне никак остаться не могу. Давайте, хоть я их нарублю, — обвел рукой вытащенные из сарая пни Владимир, — Или, давайте, я своих дровишек принесу. Хоть растопите без лишних проблем.

— Да нет, что Вы…

— Я ж понимаю, что после сестры Вашей тут… раздрай полный. Она, вон, бегала туда-сюда, палец о палец не ударила. Перессорилась со всеми. Переругалась и уехала, а Вы тут теперь убирай, да восстанавливай.

Мама молчала.

— У меня все равно баня на ремонте. Столько не нужно. А так, хоть Вам помогу.

Мама помялась.

— Да ладно Вам, не чужие же!

— Ну, хорошо… но, чужого мне не надо. Вот, если Вам не сложно… тут немного осталось… этого должно хватить…

— Ни слова боле, — заулыбался Владимир, проходя в только что открытые ворота.

И все стало как-то заметно легче.

Оказывается, и поговорить с кем есть. И усталость, после нескончаемых подготовок к зимовке, не такая уж всепоглощающая. Стало… как-то спокойнее… пусть и не как в детстве, но, все же… не одна на улице. Не окружена запертыми за высокими заборами людьми, плюющими на чужие горести.

— Владимир, — не выдержала мама, — Давайте я хоть денег Вам заплачу. Или, может, по ремонту что-то из города привезти надо, чтобы Вы не мотались лишний раз. Я мужу скажу, все привезет.

Мужчина мотнул головой, мощным ударом раскалывая очередной обрубок.

— Ну не удобно мне. Я все понимаю, но так тоже нельзя!

— Да о чем разговор? – небрежно бросил сосед, — Пару дровишек наколотить? Забудьте и не переживайте. Тут, раз, два и делов то…

— Нет, — строго отрезала мама, — Давайте так, у Вас же баня на ремонте, правильно? Так, давайте, сегодня и Вы тоже попользуетесь плодами своих трудов. Я, все равно, не долго там вожусь. Жара еще до утра остается. После меня, ближе к ночи, сходите, попаритесь, отдохнете. Выходные же, в конце концов, ну?

— Да куда мне! — усмехнулся мужчина, — Это у Вас водопровод не налажен. У меня то и душ есть, для таких нужд.

— Ага, — моментально отрезала мама, — А это еще я "городская"! То душ, а то баня.

Помолчав немного, мужчина распрямился, удерживая в руках увесистую стопку новых дровишек, готовых к дальнейшей транспортировке.

— Уговорили, — утвердительно кивнул он, зажмурившись для усиления жеста, — Банька, так банька.

Мама проверяла выстиранное накануне полотенце, когда звонок вырвал ее из собственных раздумий.

— Ну, принимайте гостей, хозяюшка! — заулыбался мужчина, слабо освещаемый желтовато-оранжевым светом небольшого фонаря у ворот.

— Ох, Вы уже… — растеряно ответила улыбкой мама, — А я еще… ну, давайте, давайте тогда Вы первее…

— Не-не-не! Ни в коем случае! — прервал ее Володя, — Мне тут, как будто, идти невесть сколько. Попозже, так попозже. Я никуда не тороплюсь.

— Спасибо…

— А Вы не желаете? – спросил мужчина, поблескивая в тусклом свете небольшой бутылкой – Настойка высший сорт. Можно и перед, можно и после. Тут, всего ничего, зато вкус… ох… сам ручаюсь. Дед, как никак, делал.

— Ой, не-не, — помотала мама головой, — Я ж не пью совсем.

— А, понимаю-понимаю. Ну, тогда, без вопросов. Чуть позже зайду.

— Договорились.

Хорошо протопив старое помещение, мама устало опустилась на подбитую к стене скамью, наслаждаясь плотным жаром и влажностью.

— Уф, — блаженно выдохнула она, чувствуя, как дышит ее кожа, как всю ее медленно обволакивает теплое спокойствие, выпрыскивая из тела все заботы и усталость, через обильно выделяющийся пот, которая она тут же смахивала небольшой мочалочкой, предварительно смоченной в холодной воде.

Она мерно дышала, наблюдая, как плавно натягивается и тут же расслабляется кожа на ее немолодом животе. Мысли сбились в кучу, будто бы остановились вовсе, и мама отпустила себя… растекшись по небольшой скамейке. Широко расставив ноги, закинув руки за голову она наслаждалась возможность открыться, полностью оголиться в обволакивающем жаре, смело демонстрировать все неприступные места и… чувствовать, как медленно прогреваются ее груди, как набухают нежные соски, как приятно растекается легкое возбуждение по отдыхающему телу. Как устало шлепается аппетитный жирок на ляжках, как старая скамья ощутимо делит на две части ее немаленькие ягодицы, впиваясь в лоснящуюся белоснежную кожу, строгими формами купальника очерченную от прочего тела цвета “дачного загара”…

Поерзала немного, отодвигаясь еще дальше к стене. Струйки пота, настойчиво преодолевая складки, стекали ниже и ниже, огибая набухшие половые губы, плавно скользя по вытянутой ноге, послушно следуя формам ступни…

Хорошо.

Мерно потрескивает огонь, слышимый через стену. Липко чмокает кожа. Где-то, за небольшим занавешенным окошком поскрипывает яблоня на осеннем ветру.

Хорошо.

Вдруг еще скрип. Ближе. Где-то совсем рядом.

Мама открывает глаза и тут же взвизгивает, видя, как в комнату протискивается полностью обнаженный Владимир, заполняя своим мощным телом весь дверной проход.

— ЧТО ВЫ ДЕЛАЕТЕ?! ПО… ПОДОЖДИТЕ!! — крича негодует мама, вскакивая и, тщетно прикрывая руками груди и пах, старается выбежать из помещения.

Мужчина не отвечает. Молча, он кладет свою гигантскую ладонь женщине на плечо и уверенным движением усаживает ее обратно на скамью, одновременно подходя практически вплотную, чуть сгибаясь, дабы не упереться в полоток.

— ОТПУСТИТЕ! СЛЫШИТЕ?! НЕМЕДЛЕННО ОТПУСТИТЕ МЕНЯ!! — брыкается мама, со страхом осознавая, что победителем ей уже не выйти.

Член Владимира… огромный, сокрытый в бесконечных темных зарослях член с не менее устрашающей бардовой головкой, маячит у нее прямо перед глазами, почти трется… соприкасается с ее одновременно взбешенным и испуганным лицом. В нос бьет резкий запах… отвратительный запах немытого мужского… вдруг сверху льется что-то! Откуда сверху, брызгами попадая на мамины ресницы и губы, стекая по вздымающемуся венами стволу, частично проливаясь на пол…

— Тихо, — спокойно произносит мужчина, перекладывая ладонь с маминого плеча на голову и чуть сдавливая, в знак непринятия никакого своеволия.

— Х… хватит! Хватит!! Слышите?! Прекратите!

Владимир опускается ниже и, самым простым движением… без каких-либо сопутствующих слов и… и… чего-то еще… хоть чего-то… вталкивает смазанную неизвестно какой жижей громадную головку в мамино лоно, до боли распирая незнающую таких габаритов нутро.

— О-о-о… — замирает мама, неожиданно для самой же себя выдавливая сдавленный стон наслаждения и ощущая, как ее медленно насаживают на толстенный кол.

Мужчина не останавливается, сначала, казалось, чуть отступая, но затем подпирает с новой силой. Продавливает. Сминает мамину пизду вовнутрь, грубо проникая все глубже, глубже и глубже, больно скользя по изнывающим стенкам взрослой женщины.

Мама кричит, не то осознавая, не то вычленяя из общего фона боли, как хаотично сжимается ее влагалище, беспомощно хлюпая створками по неумолимо вталкиваемому члену. Понимает, что не сможет сопротивляться, что не скинет с себя его, что не даст… он наваливается сильнее. Все также же спокойно, мощным толчком окончательно вбивая ее, верещащую что-то нечленораздельное, сначала в стену, затем в скамью. Закрепляет, медленно опуская на пылающее тело тяжелые руки и, очередным уверенным продвижением, заставляет протяжно застонать, слабо дергаясь от нового удара наслаждения.

— Нет, нет… по… пожалуйста… перестаньте… хватит… прошу Вас… хватит… Хватит! Пожалуйста!! А… а-а… а-а-а, — стонет мама, обхватывая дрожащими руками нависающего мужчину, в безумии водя пальцами по его мускулистой спине, по разгоряченным бокам и напрягшимся ягодицам.

— Тихо-тихо, не шуми — не меняя тон продолжает мужчина, не впечатленный истерикой партнерши.

— Я… я не могу… не могу больше… не… Бля… бля… б… больно… м-м-мне… а… А-А! Б… больно! БОЛЬНО!

Прогретые жаром сиськи, жадно хлюпнув взбитым потом, жалобно расплющиваются по ее скрученному в конвульсиях телу, когда неумолимый натиск волосатого мужского торса снова прибивает ее к расшатанной скамье. Руки беспомощно падают, глаза заливают выступившие слезы, стекающие по щекам, а из горла, предательского горла, в такт настойчивым толчкам, выплескиваются лишь блядские стоны, подмахивающие неконтролируемому наслаждению.

— Нет… нет-нет-нет…А-ах! А-а-а! Д… д-да… а-а-ах… ах… По… а-а-а-о-о… О-О-О!

Мощный мужской стержень продолжает набухать и расти внутри нее. Расширяться. Заполнять ее. Забивать. Снова. Снова. Глубже. Глубже. Раздвигать, раздирать весь ее живот, все ее тело, выбивая удобные ему формы.

— В… выньте… не-е-ет! Пожалуйста! Мн… мне больно… — в глупом исступлении бьется мама, словно молодая девчушка впервые принимающее в себя ухажера.

Но мужчине все равно. Он знает и чувствует, что разворачивает ее изнутри, без всякого стеснения и сочувствия. Толчок. Чуть назад. Еще толчок. Со скрипом. Сильнее. Она должна привыкнуть. Для нее это неминуемо, пусть она и не догадывается об этом в безумии собственного сознания. Она привыкнет. Поноет, покричит, но привыкнет, искренне наслаждаясь процессом.

— Не могу, — выплевывает мама сквозь сбившееся дыхание, — Не могу! Не могу, не могу, не могу!!!

— Тихо. Тихо. Сейчас уже кончишь, — ласково успокаивает ее низкий мужской голос откуда сверху.

Сжатая в мускулистых тисках, мама заходится ужасной дрожью. Непроизвольно болтает ногами под настойчивым мужским телом. Сильнее вдавливает в себя партнера дрожащими руками, зарываясь лицом в складки его кожи, в его волосатую грудь и подмышки, разящие застоявшимся мужским потом, мужской силой… мужчиной… мужчиной…

— А… А-А-А-А!! А-А… А-А-А-А! Б… бля… нет-нет!! Нет! Не-е-е-ет!! А-А-А-А… А-А!!

Оргазм. Боль и наслаждение сливаются воедино, накрывая ее с головой, когда Владимир увесистым ударом сбивает ее куда-то в самый низ. Она ревет. Орет, как последняя шлюха, распрыскивая скопившиеся на подбородке слюни. Облитая его потом, облепившем все ее тело, она бьется, бьется, бьется… кричит, просит, стонет полной грудью вбирая пропахший сексом раскаленный воздух… и в этот же момент, наслаждение тысячью игл раздирает ее натянутые мышцы, уставшие руки, напрягшиеся ноги, чавкающую пизду с громадным, пробитым почти до самого конца тоннелем, доверху забитым мужским мясом…

— ЕЩЕ!! ЕЩЕ!! Еще! Ещ.. а-а… а…

Он отпускает ее. Неторопливо, по-хозяйски, упирается руками в более удобную позу, по бокам успокоившегося тела и, смотря маме прямо в помутненные глаза, забивает, наконец, резким движением свой член до упора, финальным рывком ощущая желанное сопротивление шейки матки женщины на раскрасневшейся залупе.

Осенний ветер разыгрался не на шутку, с новой и новой силой налетая на полусонные яблони. Шелестел разноцветной листвой, вплетая собственные трели в сдавленные крики, стоны наслаждения и чавканье совокупляющихся тел где-то за небольшим запотевшим окошком, тускло поигрывающим светом.

Все не закончилось быстро… да и не собиралось изначально.

Владимир, полностью властвуя над лишенной чувств мамой, без устали драл и драл ее с невероятным блаженством, влажным расслаблением на конце почти взорвавшегося члена. Теперь он мог сполна утолить свое желание, свою страсть, что мама, своим поведением, своей независимостью и решимостью сопротивляться окружающему упадку, вскармливала в нем на протяжении долгих дней наблюдений со стороны.

Вскоре ее пизда сдалась, не в силах выдержать долбежку на истощение. Обвыклась, притерлась к гигантским размерам и теперь лишь слабой тенью, мягким покровом облизывала скользящий то вглубь, то наружу вздутый от переполненного наслаждения член. Но он не собирался заканчивать на этой победе. Не собирался отпускать ее так быстро. Не собирался давать ей поблажек. Не торопясь, каждым размеренным вгоном, каждым мощным толчком об стонущую матку, вновь и вновь он распаляя в ней с новой силой желание стонать, кричать и сотрясаться в бездумном наслаждении.

— О-о-ох, — закряхтел раскрасневшийся мужчина, полностью вынимания пульсирующий прибор из разъебанного "рукава".

Мама не двигалась, тихо поскуливая промеж собственного прерывистого, тяжелого дыхания.

— Хорошая ты баба, — улыбнулся Владимир, с нескрываемой гордостью наблюдая за изливающимися из искореженной пизды вязкими потоками смазки поддавшейся женщины, — И за хозяйством следишь, когда вокруг такой пиздец. И гордостью отбрыкиваешься, когда помощь предлагают. И благодарной умеешь быть… да?

— В… всунь… об… ратно… — простонала мама, ощущая как накаленный воздух бани осторожно проникает в ее бардовое распахнутое лоно.

— О-о, вот это уже интереснее! — легонько хлопает он ее по лобку, — Ни слова боле.

— П… плавнее… — бормочет мама, но тут же натягивается как струна, ощущая как в нее с новой силой впихивают почти готовый разрядиться болт.

Ее никто не слушал. Здесь и сейчас права на что-то влиять, кем-то командовать она не имела. Растеряла под нависшим мужским достоинством.

Едва головка Владимира заняла свое захваченное место, плотно впившись в избитую матку, мама, жалобно постанывая, окончательно сломалась, вновь выкончалась, одаривая лобок ебыря унизительной струей мочи, которую она была уже не в силах сдерживать.

Следом за ней зарычал и Владимир, сливая раскаленную сперму прямиком в матку партнерши, попутно обжигая ее внутренности излишком, что принялся медленно скапливаться у растянутого входа, у основания вдолбленного члена мутными молочными сосульками, изредка срывающимися вниз.

Они сидели в предбаннике.

Мама хотела было обернуться полотенцем, но Владимир, свойственным ему спокойным голос, посоветовал не делать этого… и она не стала.

— За тебя! – громко продекламировал он, протягивая женщине один из приготовленных стаканов доверху залитый красноватой настойкой.

— Да я… — хотела было отказаться мама, но, поймав серьезный взгляд мужчины тут же молча приняла напиток.

Выпила. Вкусно. И правда, вкусно.

— А по поводу того, что я сказал, — как бы невзначай продолжил мужчина, копошась с какой-то закуской на небольшом столике, — Так это чистая правда. Просто очарован я, понимаешь, твоей решимостью. Ух, какая ты баба! И сына, понимаешь, подымешь, и дом подготовишь, и дрова, если надо, из последних сил наколешь… Надо, так надо! Ух…

Мама улыбнулась, чувствуя, как очередная молочная "кашица" из ее вагины, глухо разбивается кривой кляксой по неприкрытой ступне.

Холодало

За небольшим, занавешенным окошком в ночном мраке утопал знакомый маме с детства яблочный сад, приветливо перемигивался светом в оконцах старый домик, да все также гордо возвышался непреклонный фонарный столб из серого безразличного бетона.

Тихо.

Только чавкающие звуки, да сдавленные стоны, доносящиеся из предбанника, нарушали ночной покой заснувшей деревушки.

Сдавленные стоны и гортанное мычание мамы, расположившейся на полу, меж волосатых ног Владимира.

Мамы, с нескрываемым аппетитом обсасывающей принесшей ей долгожданное расслабление огромный и сытный член.

Со всем уважением, Delta-103.