Затем, ещё несколько раз больно нашлёпнув Олежку, Марина продолжала дурачиться.
— Ай-вай, какой красывыий попка! Чистэнкыий, бэлэнкыий, на солнышкэ как яблачка пэрэлыйваэтса!
У Лизы дёрнулась голова.
— Зачем ломаться и стараться подделывать какое-то подобие «кавказского» акцента когда тебя возбуждает чья-то задница? И именно как раз при том случае? Я не могу понять, откуда взялись эти глупейшие сказки! — продолжая ловко переворачивать палочки с шашлыками, так, чтобы ни одна капля влаги или кипящего жира не успела сорваться с кусочков мяса, раздражённо сказала она. — Полный идиотизм, в основе — дурацкие анекдоты, а большинство всё равно несёт на языках этот баян, словно и впрямь на юге живут одни гомосеки, не брезгующие даже и животными, да ещё и столь сексуально одержимые, с одними инстинктами, прям как дикие звери во время гона! А жители севера — словно б кромешные дебилы, ничего не понимают, даже название одной из тех народностей встало в один ряд с понятиями «тупица», «дурак»! И главное, повторяют, будто бы это всерьёз! А вот те, кто проживает в середине, между этими северными и южными народами, у тех словно б культура так и прёт, сплошные умники и венец цивилизации? Это хотят сказать те, кто напридумывал таких баек? — распалившись, уже громко выкрикивала она с возмущением.
— Я что-то слышала о происхождении такого рода суждений, — вмешалась Лера. — Придумывали всякие анекдоты, давшие им начало, ещё давно, с семидесятых годов, даже раньше, за границей, для разложения советского общества. Ради возбуждения скрытого межнационального презрения, и в конечном счёте создания центробежных сил между народами Советского Союза. Что и произошло. Ещё тогда, в советское время, если группа советских туристов гуляли скажем, в Париже, в любой другой капиталистической стране, то к ним мог подмазаться как «свой» какой-нибудь подосланный известно кем бывший советский, эмигрант, и между делом рассказывал анекдоты, где оглуплялись, осмеивались или очернялись представители отдельных национальностей Союза. И затем ну хоть один из услышавших пересказывал это на работе, в кругу друзей, на сабантуйчике за бутылкой. И пошло гулять по свету! А потом в пропагандистских целях там же, откуда вкинули в страну эту вонь, выпустили книгу с этими анекдотами, под названием «Так они думают сами о себе»!
— Не обижайся, — виновато глянула на Лизу Марина. Тебе не идёт сердиться. Тебя даже хотели назвать Гюльсорой. Как это там? «Ласковый Цветок», или как ты сказала? Тебе и внешне очень шло б это имя!
— Да уж! В сочетании с немецкой фамилией! Вот уж точно, был бы гибрид кузнечика и рыбки! — смутившись своего порыва, примирительно ответила Лиза. — Это у моего дедушки, Тоуфик-оглы, есть сестра Гюльсора. Он её очень любит, просто боготворит. Мою маму назвал созвучным именем — Гульнара. И хотел, чтобы имя его сестры как бы унаследовала её внучатая племянница. А насчёт анекдотов с уничижительным смыслом о том или ином народе… Другим, не знающим тонкостей их жизни, не понять ни их мировоззрения, ни обычаев, ни психологии. И зачем-то начинают ставить себя выше, а над теми потешаться! А любой человек, проживающий в определенной местности, знает ровно столько, сколько ему нужно для того рода занятий, что присущи данной местности, с её ландшафтом и климатом. Отсюда и миропонимание. Степному скотоводу не переквалифицироваться в оленевода в один день, и наоборот… Если тундровик окажется в большом городе, о котором ранее он знал только понаслышке, да, он растеряется, потому что поразится, что и служит предметом насмешек. Но если горожанин вдруг окажется посреди тундры, он погибнет, если ему на помощь не придут тундровики. Так кто над кем может смеяться? Так что смеются те, кому не понять диктуемого природой образа жизни того или иного народа. Выходит, кто глупец? Не тот ли, кто не понимает? Так и африканский охотник может насмехаться над «цивилизованным» жителем промышленной страны потому, что тот не понимает его специфики! — уже успокаиваясь, продолжала философствовать Лиза. — А уж все эти прибаутки типа «…ай, кацо, твой жёпка красыйвий…» — вообще не понять, из какого среднего пальца, или из ещё какого моржового хера высосано!
Оправившаяся от смущения Марина толчком придвинулась к Олежкиной попе, приставила страпон к дырочке, нагнулась вперёд, и одним махом легла на Олежку. Завела руки ему под живот, потянула на себя, делая сильные толчки, и с усилием пропихнула этот ствол к нему в анальное отверстие. Девки, и в особенности Вероника, только что не разинув рты смотрели как глаза у Олежки в один миг ошарашено выпучились. Он вскинул голову, забрасывая её назад, широко раскрыл рот. Жуткий вскрик застрял у него в горле где-то на полпути, когда у него задержалось дыхание, перехваченное от страшной боли. Сумел лишь дёрнуться спиной и постарался увести вперёд попу. Но Марина налегла на него, прижимая своей тушей, и у Олежки почернело в глазах под такой тяжестью. Она двинулась вперёд, достала страпон, засадила на всю его длину. Часто дыша, делая в такт дыханию такие ж частые жёсткие фрикции, с вывертами и подскоками, отстрапонила.
Придавленный её тяжеленными телесами, Олежка мог едва дышать. Получившая оргазм девушка, сделав несколько затухающих толчков, вытянула страпон. Немного потыкала его кончиком в дырочку, и заложив руки за голову, откинулась на спину, подставив солнцу живот и грудь. Некоторое время спустя поднялась, и вдруг, сложив все пальцы, просунула руку Олежке в дырочку, и пропихнула её почти до самого локтя. Тот подскочил, дёрнулся и закричал.
— Ого! Вы только гляньте! Во как входит! — уже внутри его прямой кишки Марина сжала пальцы в кулак, и размашисто задвигала рукой, иногда всовывая её до самого локтя. — Хорошо входит! Глубоко входит! — посмеивалась она. — Ну и дыра! Только гляньте! Во жопа!
Закончив мучить Олежку, уже сидя на скамейке, Марина с явной неохотой стянула с себя страпон. Сильно шлёпнула Олежку — «- Слезай!». Согнав его со скамьи, заставила встать на колени в том же месте, а сама, помахивая дубиной страпона, отправилась к дому.
— Не забудь теперь хорошенько промыть руки! Тем более перед едой! — смеясь, крикнула ей вслед Лера.
— Если б он на сегодня не был бы отдан во владение Лизе, то сначала начисто помыл бы мне руку своим язычком! — удаляясь, бросила через плечо Марина.
Лиза уже несколько минут назад разложила над углями заранее нанизанную новую порцию шашлыка, сняв с мангала палочки с шипящими кусочками мяса и положив их на принесённое Лерой широкое овальное блюдо, накрыла фольгой, её края завернула под дно… Стоящий на коленях Олежка, поглядывая на кнут, сжимался и вздрагивал, поводя плечами. Минута наказания приближалась, неумолимо летела навстречу. Вот сейчас девчонки сожрут шашлык, может быть и немного поболтают меж собой, и… К тому же Марина с Женькой наверняка глотнут пива, и как знать, не станут ли они от того злее? А уж как расстарается Вероника! Получающая нездоровое удовольствие от чьих-то мучений, оргазмирующая истязая кого-то, она в последнее время словно возненавидела его. Непонятно, всерьёз или ради запугивания, постоянно говорит, что его надо б убрать, убить, и подсказывает методы на случай, если девчонки решатся на такое, придумывая прямо-таки болезненно изуверские, какие-то шизофренические способы. Да и Лиза… Как хлёстко и больно она бьёт! Хоть кнутом и не получится сделать такой же резкий и быстрый удар как лозой или плетью, но и размашистый удар особым движением под конец можно ускорить и пройтись с хлёсткой оттяжкой. Олежка и представить себе не мог, что ожидание приближающегося наказания может быть таким ужасным!
Оторвав глаза от ждущего своего часа кнута, исходящий холодным по́том Олежка поднял голову вверх. Что там? Есть ли там Он? Тот, кто в силах защитить его, ослабить свирепую руку, смягчить злую душу, каким угодно способом помешать наказанию, сделать его невозможным? Уменьшить силу? Например хоть бы двое из девок напились так, что не смогли бы сделать сильный взмах и ударить достаточно жёстко?
Как раз напротив Олежки плыло высокое и узкое как башня клубящееся облако, напоминающее человеческую фигуру, с верхней частью, похожей на голову с пышными воздушными кудрями. На какой-то десяток секунд, или ему так показалось, там проявилось некое подобие человеческого лица, с глазами и ром. Неужели? Может это Он подаёт ему какой-то знак? Олежка с мольбой впился взглядом в это облако. Но его верхняя часть уже вытянулась, принимая форму вроде бычьей головы, а то, что полминуты назад походило на кудри, удлинилось и стало похоже на вытянутые вперёд длинные рога. Человеческая фигура с бычьей головой… Минотавр, пожиратель людей… Скрипнув зубами, Олежка проводил его взглядом, пока оно уплывало в неведомую даль по синему безразлично холодному небу, и снова остановил взгляд на вершине холма.
Высоко вверху носились, словно играя, чёрные стрижи. Ещё выше, чуть не под самыми облаками и далеко в стороне, наверное над полем или лугом, парила, как зависнув на одном месте, какая-то крупная, вроде коршуна, хищная птица. Временами где-то вдали резко и пронзительно вскрикивали чайки.
Длинной белой полосой вытягивался по небу след за едва различимым, крохотным как игольное остриё, блестевшим на солнце серебристой искоркой самолётом. Олежка почему-то, сам не понимая почему так привлёк его этот летящий на громадной высоте лайнер, вдруг неотрывно впился глазами в эту поблёскивающую точку. Словно сама его кричащая и плачущая в дикой тоске душа рвалась туда, вслед за ним, так же, как и за проносящимися над головою птицами. И в то же время печальные мысли потянулись у него в голове понурой вереницей.
Вот в этой металлической оболочке, с огромной скоростью несущейся высоко над землёй, сидят в удобных креслах две-три сотни человек. У каждого свои радости и заботы, у кого-то печали или проблемы. Разве у кого-то из них хоть на миг сверкнёт в мыслях, что́ может быть там, внизу, над чем только что их пронёс самолёт? Могут ли они представить, что их самолёт провожает тоскливым взглядом кто-то, запертый за высокой оградой, преступным способом обращённый в чью-то собственность, живущий под постоянным страхом? У них своя жизнь, они смотрят вперёд, туда, куда должны прибыть. У кого-то впереди беззаботный отдых, кто спешит на торжество, кто-то на радостную встречу, у иного печальное событие. Кто по своим желаниям, кто по обязанностям — по делам, по работе, возможно и искать выходы из запутанной проблемной ситуации… Ничего они не знают, ни до чего другого им дела нет. Пилоты ведут самолёт, пассажиры думают каждый о своём… Они вольны в своих действиях, по крайней мере никто не может ими грубо помыкать… С какой-то волчьей тоской Олежка смотрел на тающий в небе след от уже исчезнувшего за горизонтом самолёта.
И тут же, но уже с другой стороны, совсем низко, со свистящим рёвом прошли две пары истребителей, одна за другой. Там — у пилотов задание, которое они обязаны выполнить, на том они и сконцентрированы, всеми мыслями и телом… Глянув вслед исчезающим вдалеке самолётам, Олежка готов был броситься лицом в землю с тоскливым рыдающим воем, плакать, кричать, колотиться оземь.
Вернувшаяся Марина что-то негромко сказала Лизе, и получив в ответ согласный кивок, затем подошла к Олежке. Пихнула его пяткой в попу.
— Чего уставился в небеса? Никак решил боженьке помолиться? Может думаешь, что он на часок превратит тебя в птичку, чтобы ты сумел улететь? Не превратит! Это только мы можем что-то там превратить, например превратить твою непослушную задницу в сплошной фарш! — Марина грубо расхохоталась и ещё раз треснула Олежку ногой.
С захлестнувшим его тошнотворным волнением он снова бросил взгляд на приготовленный для него кнут. Опять сжалось внутри, от низа живота и до горла, тело покрылось испариной.
Одуряющий запах жареного мяса, пропитанного ароматными приправами просто кружил голову у голодного Олежки. Он не успевал сглатывать слюну, обильно заполняющую рот, глаза сами поворачивались, взгляд тянулся к источнику ароматов. Отвлечься, «закрыться» от столь притягивающих вкусных запахов получалось с трудом.
А снаружи, из-за забора, доносились звуки окружающего мира. Где-то жужжала то ли мотокоса, то ли бензопила, издалека доносился смех, весёлые вскрики, слышались чёткие глухие хлопки, как по волейбольному мячу. За этим забором текла своя жизнь. Люди отдыхали, радовались, играли, работали, готовили вкусную еду. Жили своей жизнью. Кто-то веселился, кто-то может и грустил, волновался. Ходят куда захотят, купаться или на рыбалку, копаются в огороде, уезжают и приезжают. Кого интересовало, что происходит за чьей-то высокой глухой оградой? Судя по доносящимся звукам, соседи здесь живут не слишком далеко. Но разве кто-то обратил внимание на истошные Олежкины вопли, столь часто и уже не один день подряд несущиеся из-за этого забора? Не слышать не могли. Кто вступился? Вмешался ли, начал ли кто-то стучать в ворота — «- Что здесь происходит?», сообщил ли куда-то, чтобы разобрались полномочные органы? Уж всякому «тормозу» давно должно стать ясно, что здесь творятся какие-то нехорошие, может и преступные дела. Никому нет дела… И опять от взрывающей изнутри тоски Олежка уже готов был завопить, заколотиться в истерике, с воем воздевая вверх глаза. Но только всхлипнул, заныл через нос, обвёл взглядом окаймляющий участок забор, и повернувшись так, чтобы быть менее заметным для девчонок, опёрся на локти и закрыл скованными руками лицо. Слёзы хлынули мгновенно, рекой. Уже не думая ни о чём, он только вздрагивал худенькими плечиками, и не пытаясь сдержать рвущихся рыданий. Будь уж что будет!
Но к счастью, в данную минуту девкам было не до него. Лиза сняла вторую порцию шашлыков и захлопала в ладоши.
— Девочки-и! Всё готово! Первая часть уже приостыла, можно есть! И за то время так же остынет и новая часть! Ну, где будем расстилать достархан? Здесь, на травке, или в беседке на столе?
Вожделенно и смачно потягивая носами, девки приблизились.
— Оо-ой… хх-х-хо-о… Запах-то! Умираю! — сглатывая обильную слюну, сказала Женька, проводя ладонями вдоль живота. — Конечно лучше на столе! Интересно было б и на траве, по-восточному, но здесь неровно, не устроит бутылка с пивом, опрокинется стакан.
Вероника, присмотревшись к пылающему мангалу, вдруг как-то странно всхохотнула.
— Ты чего? — обернулась к ней Лера.
— Да не, просто думка одна шевельнулась. Неплохо будет, если вот его — она дёрнула затылком взад, в сторону находящегося за спиной Олежки — посадить бы верхом на этот мангал! Тут тебе сразу — и два жареных стейка, и пара печёных яиц, и сосиска гриль! — Вероника расхохоталась.
Но подруги не поддержали такой «инициативы». Кто-то из девчонок отвернулись, кто-то поморщились. Только Лиза как-то напряглась, часто переводя взгляд то на Веронику, то на пылающие угли. Казалось, она готова в ту же секунду броситься и врезать Веронике, схватить её, засунуть мордой в мангал. Но тут же глубоко вздохнув, подняла на неё глаза.
— Если тебе не сложно, принеси пожалуйста достархан. Ну, скатерть, из моего пакета. Там увидишь свёрток.
— Я всё равно сейчас за пивом, так что захвачу, — обернулась готовая уже идти Марина.
— Значит ты будешь нашим достарханджи! — сказала со смехом Лиза.
— Достарханджи? Что это такое?
— Расстилатель достархана, скатерти. У шахов, халифов был такой специальный придворный, вельможа. Хранитель и расстилатель достархана. Обязан был оберегать скатерть правителя, чтобы его враги не смогли б обрызгать её ядом. Расстелив достархан, он должен был на глазах у владыки провести по нему ладонью, и потом облизать её.
— Ого! Надеюсь, мне не понадобится совершать сейчас этот ритуал? — Марина со смехом отправилась к лестнице.
— Да! — вдруг, как споткнувшись, резко остановилась Лера. — Сейчас надо будет принести углетушилку, совок, освободить мангал от углей, и отнести это всё поближе к компостным ящикам. Или унести весь мангал туда, и там пересыпать угли. Ника, займи делом эту косорукую размазню, а то он что-то чересчур разнюнился и раскис, наверняка от великого безделья, вот-вот весь сойдёт в слёзы и утечёт в песок!
— Надо было сказать Марине… Жаль, я не подумала и унесла плётку обратно в дом! Сейчас сбегаю за погонялкой! — она умчалась по лестнице.
Лиза отозвала Леру в сторонку.
— Я не хочу устраивать скандалов, да ещё в присутствии раба, которому нельзя подавать никаких надежд, и тем более в таком виде, словно за него заступаются. Но мне это самой отвратительно слушать… Одним словом, намекни Веронике, чтобы она прекратила говорить такие гадости, вроде посажения кого-то живьём на огонь, и всё такое прочее, совершенно немыслимое, из практики древних палачей или гестапо. Меня тошнит от этих мерзостей! Не дай бог сорвусь, и так ей врублю, что она не один раз перекувырнётся пока будет лететь! Потом зубов не соберёт!
— Ну что ты, не надо! Не надо здесь побоищ между нами! Конечно я скажу ей, чтобы не распускала язык! Как говорится, «молчи, может и за умную сойдёшь». Да, примерно так и скажу:
— Так и нужно. У неё явное психическое расстройство, ну или хотя бы отклонение. А услышь такие речи любой психиатр, она б тут же, не прошло бы и часу, очутилась бы у ликарни, под замком. Как представляющая опасность для окружающих. Можешь ей и это добавить.
— Ну да, тоже…
— Даже если она лишь выкорячивается и обезьянствует, это уже говорит о её скрытых внутренних наклонностях, да и ещё раз повторюсь, противно слушать! Нормальный человек не станет даже просто болтать подобного!
В это время Вероника бегом, едва не спотыкаясь и перескакивая через две ступеньки, сбежала по лестнице. Подлетела к ещё всхлипывающему Олежке, и не успев остановиться, с ходу во весь мах опоясал его плетью. Тот, ничего ещё не понимая, скорее от неожиданности подскочил с пронзительным взвизгом, поднял совершенно мокрое лицо, перепуганно озираясь и глядя на госпожей затравленными глазами.
— Да, госпожа Вероника?
— Подымайся, плакса! Довольно землю рассолом поливать! Всё здесь превратишь в солончак! Раскис тут в слякоть, как куча говна под дождём! Истеричка! Бери мангал, и отнеси его за дом, поставишь где скажут! Да смотри не урони, не рассыпь по дороге угли, руками будешь собирать! — плётка ещё дважды прошлась ему по спине. — Живо поворачивайся!
— Что за горе? Почему наша Таня так горько плачет? Что? Уронила в речку мячик? Ой, беда-то какая! Ну не плачь! Куплю калач! Не реви, куплю три! — Женька со смехом стала гладить Олежку по волосам.
— Чего ему не хватает? Мы за ним следим, учим, воспитываем, а ему всё чего-то не так! Даже плачет! — хлопнула себе по бёдрам Марина.
— Не плачет, а капризничает! Сейчас прекратит! — Вероника вытянула его плетью. — Видите, как сразу пропали горючие слёзки? А теперь немножечко поработай!
Ему отомкнули «браслет» на одной руке — ключи от наручников то одна, то другая из девок сегодня носили на шее. Взять этот короб за раскалённое чуть не докрасна днище разумеется было нельзя. Олежка попытался взяться за две ножки, расположенные по диагонали, у самого их низа, но они, вставленные в проушины, оказались столь ненадёжными, что в любой момент могли выскочить, и тяжёлый ящик с раскалёнными углями полетел бы наземь. Чего уж там! Его было опасно просто держать таким образом на весу, а здесь ещё заставят нести бегом! Он тут же поставил его обратно, сжимаясь от предчувствия, как сейчас начнёт гулять по нему плётка.
Но Вероника не успела и замахнуться, как из дома появилась Марина, нёсшая в обоих руках две бутылки с пивом, два высоких узких стеклянных стакана, и небольшой свёрток под мышкой. Девки заспешили к беседке, впереди Лиза торжественно несла блюдо с шашлыками, аккуратно разделёнными на первую, уже подостывшую порцию, и последнюю, ещё пузырящуюся кипящим жиром. Стоящий на коленях Олежка стал лихорадочно обдумывать, каким образом можно взять этот мангал чтобы не обжечься и не уронить его.
Зашедшая в беседку Марина, поставив бутылки и стаканы на одну из скамеек, развернула свёрток. Лиза выжидающе, с улыбкой, посматривала на подруг. И как только скатерть раскрылась, поражённые девки даже открыли рты. Шёлковая, бордовая, с причудливыми восточными узорами, обшитая по краям толстой золотой нитью, с золотыми кистями, она словно сошла с картины, изображающей пир восточной знати. Марина одним взмахом набросила на стол этот «достархан», оправила со всех сторон, и затем уже в шутку прогладила по ней рукой, и этой же ладонью провела себе по губам. Засмеявшись, Лиза водрузила блюдо посреди стола. Тут же были расставлены бутылки, Марина с Женькой стали с плеском наполнять свои стаканы.
— А тарелки? — встрепенулась Лера.
— Зачем? Шашлык едят только с палочек, на которых его жарили. Забудем про тех, кто им торгует. Им нужно быстрее освободить шампуры, вот они и снимают его в одноразовые тарелки, дают одноразовые вилки. Даже думать противно! В общепите никогда не получится настоящий шашлык! И если уж его запивать, то не пивом, а настоящим виноградным вином. Лучше всего из бурдюка, но здесь это — увы…
— Да и вина у нас нет. Отец что-то задерживает присылать деньги, осталось не очень много, вот и покупаем что подешевле, — бормотнула Лера.
Шашлык действительно просто таял во рту. Ароматный, сочный, зажаренный в собственном соку, с лёгким запахом дымка. Девки и не заметили, как у каждой исчезла первая палочка. Марина с Женькой даже не стали запивать пивом, и потянулись за второй палочкой. Так же незаметно ушла и третья часть. На четвёртой случилось небольшое недоразумение, оставалось только три палочки вместо пяти, не хватало двоим. Девки отделили от своих порций по нескольку кусочков мяса так, чтобы у всех оказалось равное количество кусочков, перевоткнув их на уже опустевшие палочки тех, кому не досталось. Но осталось ещё два кусочка лишних…
— Чего там, кинем рабу, нехай жрёт? — предложила Женька.
Но Вероника тут же запротестовала.
— Вы что? Кормить раба с господского стола? Чтобы он жрал ту же пищу, что вкушают и госпожи? Это значит как-то уравнять, хоть на миг, раба и госпожей! Это ж позорно! Раба, если и кормить какими-то остатками, то только тем, что не будет есть госпожа! Что для неё абсолютно несъедобно! И то, чего не будет есть и собака или кошка, если она имеется! Вот коли бы здесь была собака, то этот излишек лучше было б отдать ей! Но не рабу!
— Значит побежим искать собак? — рассмеялась Женька. — Да слопай ты эти два кусочка сама, и не парься! Вон какая ты тощая!
— Я и так ем шашлык с великой опаской. На «авось». Один раз, так авось пронесёт. Может скрутить. Но невозможно устоять.
— Ладно, съем за тебя! — Женька с хохотом в одно мгновение отправила к себе в рот и свою порцию, и излишек. Провела ладонями вдоль живота, словно провожая и раскладывая там съеденное. Отхлебнула пива. Другие девки также расслабились.
— Это что-то неземное! Шедевр! — прямо-таки охнула Марина. — Съела б ещё дважды столько же! Да что там! Кажется, ела бы и ела, сутки напролёт!
— Целиком поддерживаю! — все вместе, чуть ли не хором, объявили остальные девчонки.
— Так вкусно? Так это и есть настоящий шашлык! Настоящий! Только таким он и должен быть! Приготовленный с душой! — подвела черту Лиза.
— А кстати, палочки эти больше не нужны? Их выбрасывают, или снова они идут в дело? — вдруг спросила Вероника.
— Конечно их потом выкидывают. Зачем и такой вопрос? — рассмеялась Лиза, поглядывая на Веронику как на дурочку.
— Тогда я знаю, что с ними делать! — гнусненько улыбаясь, Вероника сгребла все палочки и быстро направилась к Олежке.
— Завтра наверное я всажу ей укол так, что она часа два не сможет не только сидеть, но и ходить будет кое-как, ковыляя. Да потом суток трое у неё там всё будет болеть и дёргать, — бросила ей вслед Лиза.
А Олежка всё это время, пока девки закусывали и наслаждались, понуро стоя на коленях, посматривал на мангал. Который невозможно было пока что взять в руки, но всё равно он под страхом жестокого наказания должен был унести его. И сразу ж его взгляд перекладывался то на кнут, то на брошенную в траву плеть-камчу; любой из этих «инструментов» тут же станет безжалостно рвать его тело, если он не исполнит приказание с требуемой хозяйками пунктуальностью. Мельком оглядывая кнут, Олежка вздрагивал от каскадом пробегающих по всему телу мурашек. Этот «инструмент», несмотря ни на что, вот-вот, очень скоро, примется за свою жестокую работу. И Олежка отводил взгляд, вздрагивая от проходящего внутри холодка.
Полными грусти глазами, с ощущаемой почти что физически сосущей тоской внутри, он рассматривал, провожая взглядом, носящихся в воздухе птиц, или следил за летающими вокруг насекомыми. Поднимая голову вверх, впивался остановившимися глазами в эту бездонную синеву безразличных небес с вальяжно тянущимися облаками, с протянувшейся полосой следа от только что пролетевшего, уходящего к горизонту самолёта. За что, за что это ему? Неужели он заслужил такие кары? Небо, небо, дай знак! Где Он? Который незрим, но видит всё, может вмешаться и защитить? Ведь он, Олежка, ни в чём не виноват!
Всю жизнь он только слушался маму. Которая и до последнего времени старалась не отпускать его от себя. Ещё года два-два с половиной назад она даже не разрешала ему одному мыться в ванне, обязательно присутствовала рядом. Специальным градусником меряла температуру воды, чтобы было не больше сорока градусов, следила, чтоб вода лишь немного прикрывала тело. Сопровождала повсюду, не позволяя ходить одному, даже во двор, сама выбирала и маршруты прогулок, и мероприятия, и чем ему заниматься в свободное время. Определила в класс аккордеона. Покупала ему только то, что сама считала полезным для него. И что ему необходимо — знала только она одна. И сейчас, если была возможность, обязательно сопровождала до дверей института, встречала по окончании занятий. За всю жизнь он ни разу никогда не подрался. Да и где ему! По физкультуре он плёлся в самом конце, не мог дотянуться до результатов слабейшей из девчонок… Так за что сейчас такое испытание?
Будучи в тоскливом ступоре, он почти пропустил появление Вероники. Та словно выскочила из-под земли, на бегу подхватила лежавшую неподалёку плеть-камчу. Рванула Олежку за ошейник, съездила ладонью по затылку.
— Чего ты там увидал интересного, что так самозабвенно лупишься в пустоту? Медитируешь? Или ничего не слышал о таком? Это тебе! С барского стола! — она кинула перед ним на землю палочки из-под шашлыка. — Обсоси, погрызи их! Ну? Не вижу! — девушка протянула его плетью.
Шарахнувшийся было вначале Олежка пригнулся, и втянув голову, повернул к госпоже полное ужаса лицо.
— Д-д… Д-дда, госпожа Вероника… Я… С-с-ссейч-час… — схватив одну из палочек, он засунул в рот её конец и потянул наружу, пропуская меж зубов.
— Целый год собрался вкушать? — выхватив у него палочку, Вероника с силой впихнула её ему почти что в глотку, и не прикрой он языком гортань, она воткнула бы эту палочку Олежке прямо в горло. Он закричал, немного высунул пораненный язык, и отвернул голову.
— Что ещё за кривлянья? — Вероника несколько раз ошпарила его плетью, схватила за волосы, и запрокинув Олежкину голову, попыталась вновь впихнуть эту палочку ему в глотку. Но появление Леры, а следом и других девчонок сразу сбавило её резкость.
Теперь Олежка по нескольку раз пропускал каждую палочку между зубами вдоль, сдирая с них оставшиеся припёкшиеся крохи мяса. К тому же сама древесина на некоторую глубину пропиталась ароматными соками, и он, изголодавшийся, старался снять зубами и этот верхний слой. И даже пытался высосать этот аромат из самой палочки.
— Да он оказывается из породы древоядных! — начали подшучивать стоящие позади девки.
— Видимо голодуха пробрала!
— С голоду и кору с деревьев грызут!
— Грызун! Вроде бобра!
— Как видим, кому-то и палка может быть вкусной!
В этот раз Олежка действительно наслаждался, даже подзабыв о неумолимо приближающейся скорой порке. Аромат действительно был невероятным, ничего похожего он не пробовал за всю жизнь.
Ободрав последнюю палочку, он вопросительно поднял глаза на госпожей, не зная что с ними делать.
— Чего распялился? Не знаешь куда деть мусор? Да вон кинь в мангал! Или уже до этого не может допереть твоя пустая тыква? — Вероника несколько раз ожгла его плёткой.
Поспешно суетясь, Олежка бросил пучок палочек на ещё тлеющие угли. Те вспыхнули пламенем, и через минуту-другую также обратились в угли, смешались с ними.
Весь сжимаясь, Олежка взялся за ножки мангала, приподнял вмиг раскачавшийся ящик с огнём внутри. Но Лера и сама заметила, что в этом виде его не унести.
— Да, конструкция хлипкая, и тащить её вместе с углями опасно. В любом случае нести надо очень осторожно, а значит медленно.
— Человек может как-нибудь и отнёс бы. Но не этот бурдюк — ручки-крючки, ножки-кочерёжки! Растянется вместе с ним, не успея и сделать первый шаг! — Вероника вновь огрела Олежку по бёдрам.
— Одним словом, наилучший вариант — это принести сюда углетушилку и совок! — подытожила Лера. — Пошли! Ноо, резвя!
— Н-но, кляча! Ногами своим пошибче передвигай! — Вероника рванула Олежку за цепочку, и нещадно нахлёстывая плетью, вслед за Лерой погнала его в «хозяйственный этаж». Где ему было велено взять углетушилку — жестяной цилиндрический бачок на ножках объёмом с ведро, с ручками как у кастрюли по бокам, и закрываемый плотной крышкой со скобой наверху, и узкий металлический совок с длинной ручкой.
— Потом принесёшь её вот сюда! Сюда! Запомнил? — Лера потопала пяткой на выбранное место.
Поставив углетушилку под торцом мангала, Олежка принялся ссыпать в неё ещё полыхающие угли. Разумеется, девки ни на минуту не оставляли его без внимания. Плётка раз за разом обжигала его несчастное тело.
— А ну повеселей! Да руками-то кривыми побыстрее управляйся, пентюх!
— Если что просыпешь мимо, собирать будешь ртом!
— Крути суставами! Здесь и обезьяна уж давно бы закончила дело, а ты всё копаешься как петух в навозе!
— Ну, сравнила! Обезьяна! Обезьяна ловкая, шустрая! Не то что этот тюлень!
— С той разницей, что тюлень куда как умнее и сообразительней!
— Ленивец! Висит на ветке спиною вниз, и делает одно движение в сутки!
— Когда сейчас будем тебя драть, ты у нас точно добавки получишь!
Опорожнив мангал, Олежка по указанию Леры положил его набок, чтобы он поскорее остыл. И схватив углетушилку, во всю прыть, пока не нагрелись её ручки, помчался к указанному месту. Вероника, как ни старалась, в этот раз не смогла достать его плёткой. Хоть на обратном пути и сумела стегануть пару раз. Девки лишь посмеивались, отпуская шутки.
— Как видим, тебя только горячими углями и можно заставить шевелиться! — сказала Женька, выдав ему крепкую затрещину. — Неси туда же мангал!
Металлический короб был ещё достаточно горячим, и Олежке позволили обождать стоя на коленях. За это время Марина сбегала в дом и принесла верёвки. Все приготовления к порке были окончены, и девкам уже не терпелось. Плюнув на пальцы, Женька быстрыми касаниями потрогала дно мангала.
— Уже вроде нормально остыл. Бери! А ну пшёл! Швыдче, олух! Не мог сообразить, что его следовало опорожнить куда раньше! Где ты был, каких мух считал пока мы сидели за столом? За это время можно было б с предельной осторожностью и два раза отнести до нужного места! Хоть ползком!
Олежка хотел сказать, что не знал, куда именно нести, и что конкретно следует делать, поскольку не было указаний, но сразу осёкся, поскольку ему не приказали отвечать, и он мог быть обвинён в прекословии госпоже.
— Когда нет мозгов, это крайне тяжёлый случай. А если вместо башки — вообще камень с ушами? К какому случаю это относить? — Вероника огрела его плетью. — Ты понял, что было приказано? Смысл дошёл? Или довести его до тебя другим способом?
Кое-как взяв ещё основательно горячий мангал за ножки, как можно ближе к основанию насколько это было возможно, держа так, чтобы они не выскочили и не вывернули, не попортили проушины, Олежка засеменил за дом.
— Тпр-р-руу! А совок что, на своих ножках следом побежит? — Марина треснула его ладонью по спине. — Ну, сейчас станет озираться, не зная как взять, как нести! Ку-уда? Не ставь теперь мангал на землю! На, бери в зубы! — Марина ткнула ручку совка ему в лицо. — Не совсем понял, что сказали? Ника, твой выход!
От удара плётки Олежка присел. Марина впихнула к нему в рот совок серединой ручки.
— Держи зубами крепче! А уронишь — в жопу запихнём! Целиком!
— Повеселей ногами перебирай! — Вероника бросилась вслед за ним, нахлёстывая плетью.
Продолжение следует…
